И Дион искренне восхищается Диогеном: "Поистине он казался царем и властелином в рубище нищего между рабами и слугами..." 4. И это несмотря на то, что Диоген "чуждался общественной деятельности, судов, соперничества, войн, бунтов" 5.

Живя так, Диоген был уверен в том, что "лишь он один истинно свободен среди всех и по-настоящему счастлив" 6.

Таков идеал человека для Диона Хрисостома, пока он был вынужденным киником. Но как только фортуна улыбнулась Диону из Прусы в Вифинии, как только император Нерва разрешил ему вернуться в Рим, а император Траян его пригрел, так он стал восхвалять и идеализировать этого императора. Он идеальный монарх, т. е. такой единоличный правитель, кто при своем единоначалии служит благу общества, справедливо, не боится труда и уважает закон. Таков общий смысл четырех речей Диона Хрисостома "О царской власти".

Лукиан. Лукиан и Дион Хрисостом не были современниками. Лукиан родился через несколько лет после смерти Диона. Он современник Апулея. Лукиан (ок. 120 - ок. 190 гг.) сочетал в себе кинизм со скептицизмом. Это философствующий сатирик, которого Ф. Энгельс справедливо окрестил "Вольтером классической древности"2. Еще раньше молодой К. Маркс сказал, что "богам Греции, которые были уже не раз - в трагической форме-смертельно ранены в "Прикованном Прометее" Эсхила, пришлось еще раз - в комической форме - умереть в "Беседах" Лукиана" 3. "Беседы" - "Разговоры богов", где образы богов предельно занижены, низведены до уровня образов обыденных людей. Лукиан намеренно понимает мифологические сюжеты буквально. Если зарождающаяся и умирающая философия в лице первых и последних античных философов понимала мифы как аллегории и метафоры, первая для того, чтобы философски осмыслить мифологию и найти в ней рациональное зерно, а вторая, чтобы мифологически "расфилософить" философию и лишить ее рационально-понятийной основы, то Лукиан здесь находится как бы посередине: тот, кто начнет принимать мифы буквально и обыденно, лучше покажет их бессмысленность, чем тот, кто будет их развенчивать теоретически.

Поэтому у Лукиана Афина буквально рождается из головы Зевса, который, начав испытывать страшную головную боль, сам просит Гефеста ее ему расколоть. Прометей ("Прометей"), которого по приказу Зевса, приковывают к горам Кавказа, говорит, что ему стыдно за Зевса - за его мелочность и злопамятность. У Лукиана Зевс не только мелочен и злопамятен, но и труслив и жесток, похотлив и ревнив. Сам Зевс презирает людей. Но люди в изображении Лукиана лучше богов, даже если это гетеры, выведенные Лукианом в сочинении "Разговоры гетер".

Лукиан высмеивает не только богов, но и философов. Здесь он продолжает линию скептика Тимона. В сочинении "О выборе философии" Лукиан утверждает, что эпикурейцы "падки до удовольствий", перипатетики "корыстолюбивы и большие спорщики", платоники "надменны и честолюбивы". Выведенный в этом сочинении Лукианом стоик - жадный и злой старик.

Известный нам уже киник Менипп ("Менипп") говорит у Лукиана, что он каждый день до тошноты слышал от философов об идеях и бестелесных сущностях, об атомах и пустоте и о целом множестве подобных вещей, но при этом все философы говорили разное. Один из философов доказывал, что это горячее, а другой, что это холодное, но не может же одна и та же вещь (восклицает Менипп) быть и горячей, и холодной. Менипп упрекает философов в том, что они, восхваляя презрение к богатству, призывая пренебрегать им, сами крепко привязаны к нему. Продолжая эту тему, Лукиан в "Икаромениппе" рассказывает, что Менипп полетел (подобно Икару) на небо к Зевсу и рассказал ему о том, что философы говорят о нем. Здесь же и Луна, а не только 3евс, который грозится погубить всех философов, жалуется на них. Селену раздражает то, что философы докучают ей своей вздорной и нескончаемой болтовней о ней, о ее размерах и т. п., как будто бы у них нет иной заботы, как вмешиваться в ее жизнь.

Осмеяние философов содержится и в таких сатирах Лукиана, как "Продажа жизней" и "Разговоры в царстве мертвых". В царстве мертвых, в Аиде, находящийся там Александр Македонский жалуется на Аристотеля, изображая его как шута и комедианта, мечтающего об одних подарках. Лукиан отрицательно относится и к Сократу - этому, согласно К. Марксу, воплощению философии. Принужденный выпить чашу яда, умерев и оказавшись в Аиде, Сократ заплакал как ребенок. В Аиде хорошо только философам-киникам. У Лукиана был период увлечения кинизмом. В "Продаже жизней", когда Зевс и Гермес продают жизни философов (так, купивший жизнь Пифагора, повторит в своей жизни жизнь Пифагора), киник Диоген Синопский предупреждает покупателей, что стать таким, каким он был на земле, нелегко - "надо быть грубым и дерзким и ругать одинаковым образом и царей, и частных людей - потому, что тогда они будут смотреть на тебя с уважением и считать тебя мужественным".

Подводя итог своему развенчанию философов, Лукиан говорит, что философы одержимы любовью не к философии, а лишь к известности, ею доставляемой, что в значительной мере верно, особенно в наши дни, когда к жажде известности добавляется жажда прибыли.

Во времена Лукиана было уже широко распространено христианство. Лукиан воспринимает христиан тех времен как доверчивых и наивных простаков. Это забитые и суеверные люди, полные всяких предрассудков, беспомощные, раз у них нет своего критического ума, перед всякими шарлатанами. Таким оказывается, в частности, Перегрин ("О кончине Перегрина"). Он не философ и даже не христианин. Он распутник, шарлатан и отцеубийца. Однако он выдает себя за пророка и находит поклонников и почитателей именно среди легковерных христиан.

В трактате "Об оправдании ошибки, допущенной в приветствии" выведено некое лицо, которое, приветствуя другое высокопоставленное лицо, сказало "хигиайне", т. е. "здравствуйте" (отсюда наша "гигиена"), когда как древние греки говорили, приветствуя кого-либо, "хайре" и "хайрете", что значит "радуйся" и "радуйтесь". Чтобы оправдать свою оплошность, автор пишет целый ученый трактат, в котором ссылается на Платона, Пифагора и Гомера, вспоминает случаи из жизни Александра Македонского... Это сатира на ученых, точнее говоря, лжеученых, риторов.

От Лукиана до нас дошло много. И этот уроженец римской провинции Сирия, живший во II в. н. э., читается как наш современник. Он подметил слабые черты людей, даже таких, которые выдают себя за философов - "любителей мудрости", "любомудров".

Древние евреи не всегда населяли ту часть восточного Средиземноморья, которое известно под названием Палестина (по-древнееврейски Пелешет - от древнееврейского названия "пелиштим" - эгейского племени филистимлян, обитавшего на побережье). Палестина - сравнительно небольшая (26 тыс. кв. км), но очень различная по своему ландшафту (плодородные равнины и долины, плоскогорья, горные области и сухие степи) территория между предгорьями Ливана на севере и Аравийской пустыней на юге, между Средиземным морем на западе и Сирийско-месопотамской степью на востоке. Через Палестину проходили караванные торговые пути, экономически связывающие Финикию, Сирию и Вавилонию с Египтом и Аравией.

Древние евреи начали вторгаться в Палестину с востока уже в середине 2-го тысячелетия до н. э. Там они втягиваются в полутысячелетнюю войну с местным населением, с филистимлянами и хананеями, в ходе которой это население было постепенно уничтожено. Перейдя частично к земледелию и оседлому образу жизни, древние евреи, пользуясь временным ослаблением Египта, который уже в 3-м тысячелетии до н. э. совершал военные походы в Палестину, создали в конце 2-го тысячелётия до н. э. сперва южно-палестинское Иудейское, затем северо-палестинское Израильское, а затем Израильско-Иудейское царство, достигшее своего расцвета при царе Соломоне (середина IX в. до н. э.) и после его смерти быстро распавшееся на Израиль, со столицей - Самария, уничтоженный Ассирией в конце VIII в. до н. э., и более долговечную Иудею со столицей Иерусалим.