Будучи человеком осторожным, проверил и колеса. Подкачал одно, надеясь, что влево вело именно из-за него. Надо бы поменять их местами: на передних резина стерлась значительно сильнее,—но оказаться со снятым кслесом в самом интересном месте он не хотел и оттого рисковать не стал. Ничего, покатается и так.

Не заперев дверь, он, ровно без четверти, вышел к «трубе» и закурил «Яву», пачку которой тоже приобрел накануне.

За то время, пока Ника не было, место это несколько изменилось.

Фланирующей публики поубавилось, с нею пропали большинство сувенирщиков и художников. Оркестр, иг­равший джаз, тоже исчез. На его месте надрывался чем-то нечленораздельным какой-то юнец с гитарой, которо­му подавали нехотя, слишком истерично он пел.

Несмотря на то, что до сумерек было еще далеко, сюда стекались какие-то темненькие людишки, которые вели себя пока на удивление тихо. Чем-то обменивались. Из рук в руки сновали деньги.

У входа под землю оживленно беседовали пять или шесть немых. К ним подходили молодые ребята, что-то покупали.

«Дилеры,— понял Ник.— Торгуют наркотиками. Вот там идет валютная возня. А что же тогда под землей?»

Он спустился в переход и подошел к выбранному месту. На его беду лоточник уже сворачивал свою лавоч­ку, аккуратно заправляя непроданные газеты и журналы в рюкзак и складывая легкий столик.

Как ни странно, в основном тут торговали цветами. Ник подивился ценам, которые оказались раза в четыре выше американских. За спинами каждой группки хорошеньких цветочниц стояли один-два качка. У тех что-то тоже было на продажу, но что, Ник рассмотреть не сумел. Что-то они предлагали, передавали свертки любителям цветов. Иногда те уходили не только с цветами, но и уводили с собой цветочниц. Механизм был предельно прост: заказчик тыкал кому-нибудь из сутенеров в понравившуюся девчушку, отслюнявливал деньги и брал ту с собой. А то захватывал и пару. Один раз Ник заметил, как девица заупрямилась, но тут же получила от своего благодетеля такого тычка по ребрам, что чудом не свалилась. Взвизгнула тихонько и пошла... Впрочем, подробности Нику были не интересны.

Когда газетчик ушел, Ник оказался на виду. Стоять было нельзя, место, любовно выбранное с утра, прогоре­ло. Он медленно двинулся на запасную точку.

. У телефонов все так же стояла очередь. Ник встал в нее и глянул на часы. Было без четверти четыре.

«Хорошо, что очередь еле двигается,— подумал Ник,— Глядишь, и зверь на ловца прибежит. Давай, беги сюда. Ловец уже на месте и не заставляй его ждать...»

— Горя-а-а-чие пирожки! — голосила рядом баба с гро­мадной кастрюлей, стоящей перед ней на хлипкой табуретке. Она размахивала перед собой вилкой, словно дирижи­ровала.— С мя-а-а-сом пирожки! Горя-а-а-чие пирожки!

От кастрюли гадко пахло прогорклым горелым мас­лом и острым, чтобы прибить запах тухлятинки, фаршем.

Ник понимал, что торгует баба гадостью несусветной, но рот сам собой наполнился слюной.

«Ну, вот,— отметил Ник.— Совсем городской стал, пирожков хочется... Давно не травился.»

Он приказал себе забыть обо всем и сосредоточиться на окружающем.

И сразу, словно кто-то всесильный выключил звук: Ник рассматривал безмолвную сутолоку людей, стре­мясь в бестолковости обнаружить организующее движе­ние. Надо было просто ждать и смотреть по сторонам.

* * *

Мухин сидел за своим столом в кабинете, который делил еще с тремя следователями, и смотрел в окно.

За окном слегка начинало вечереть, солнце уже било косо, подчеркивая редкие лепные украшения на доме напротив, фактурно подсвечивая деревца на бульваре, пряча в тенек грязь на тротуарах.

Мухин любил это освещение. Он просто смотрел в ок­но и ни о чем не думал. Надо было писать очередной рапорт, но терять эти короткие минуты затишья не хоте­лось. Соседние столы пустовали, в комнате стояла непри­вычная тишина. И даже по коридору никто не топал сапогами, не матерился с задержанными... Природа в этот час, даже преступная ее часть, казалось, отдыхает.

Мухин на время даже перестал быть Железякой. Он до­вольно печально и неторопливо думал о том, что вот опять остался один, а значит питаться придется всухомятку до тех пор, пока кто-нибудь из старых знакомых не позовет в гости.

Специальных праздников в ближайшее время не пред­виделось. Квартиры тоже никто не получал. «Может, день рождения у кого?» — вяло подумал Железяка. Един­ственная возможность заманить к себе хоть какую-то особь противоположного пола была связана с гостями. На улицах Железяка знакомиться не умел, да и не любил. По ресторанам ходил редко и там знакомиться опасался, четко представляя себе контингент возможных девушек.

Нет, оставались только гости. Все его знакомые уже давно были женаты, у некоторых проклюнулись дети. Но у жен всегда находились незамужние подружки, которые поначалу непременно клевали на такую романтическую профессию, как следователь. Еще им нравилось, что он так одинок и неухожен. Как натуральные «русские жен­щины», вне зависимости от национальности, они хотели немедленно отправиться за гипотетическим мужем в Си­бирь и там страдать, не просто так, а со смыслом.

«Снимались» эти девушки на раз, как зачарованные мыши за гаммельнским крысоловом брели за Железякой в его квартиру, безропотно отдавались и уже утром начинали убираться и стирать.

Все в них, болезных, было хорошо. Только не хватало им терпения. То есть терпение у них конечно было, но не безграничное. И стоило какому-нибудь придурку на ре­зонный вопрос Железяки «Кто там?» начать стрелять через дверь, как они спадали с лица и через некоторое время под благовидным предлогом куда-нибудь исчезали.

И напрасно он пытался объяснить им, что дверь дере­вянная только со стороны подъезда, а изнутри обита стальным листом в восемь миллиметров толщиной — прострелить его только из гранатомета можно. То ли не верили, то ли боялись гранатомета.

Девушек его, кстати, уголовники не трогали. Только раз, года четыре назад один блатной по кличке Козырь попытался объехать его на козе. Его ребята подстерегли очередную Железякину подружку и, увезя на дачу, позво­нили, потребовали отпустить одного из своих,— тот по­пался по случайности и сидел в КПЗ.

Железяка тогда в переговоры, не вступил, быстренько махнул в тюрьму и, не стесняясь, так уделал задержан­ного в камере, что тот через час выложил все — и где могут быть, и сколько может быть.

Опергруппы под рукой не было, и Железяка отправил­ся на дачку один. Зашел, как выяснилось, удачно. Под горячую руку пристрелил он тогда четверых вместе с са­мим Козырем. Арестовал одного. Там все были пьяноваты, а этот даже не проснулся во время пальбы.

Тогда, помнится, его первый раз собирались выгонять из органов, но вступились знакомые, дело спустили на тормо­зах и из всего приключения неожиданно вышло повышение., по службе, поскольку дело представили так, будто Железяка в одиночку обезвредил преступное формирование.

Тем более, что про девушку стойко молчали все оста­вшиеся в живых участники приключения. И хотя все знали об истинных причинах, протоколы были чисты, как стакан «Боржоми».

Как ту девушку звали, Железяка, кстати, забыл, но с тех пор его пассии были вне разборок. А девушка, проведя с бандитами ночку, даже не стала к нему за вещами заезжать. Так и уехала в чем была к маме. А ведь ей ничего не сделали, а просто связали да бросили на пол в той же комнате, где пили, да в карты играли.

Железяка про ту историю новеньким не рассказывал, но когда говорил, что им ну совершенно ничего не угро­жает, сам понимал, что звучит это как-то неубедительно. Тем более, что на всякий случай все-таки говорил, где лежит пистолет и даже пытался обучить им пользоваться.

Номер с пистолетом действовал безотказно. Как пра­вило после него очередная девушка начинала вздрагивать при каждом скрипе, переставала спать по ночам и спустя неделю-другую съезжала.

* * *

Ник продвинулся за четверть часа до половины очере­ди и тут в сутолоке подземного перехода заметил некое образующее движение, словно в затхлую лужу влилось новое напористое течение и организовало пространство линейно вдоль себя.