На кого? Ник сам не знал, кто он в эту секунду. То ли американец, то ли просто так по делам вышел из грязно­ватой пашкиной квартиры...

Чувство гадливости, на мгновение завладевшее Ни­ком, внезапно уступило состраданию: люди мучались! Нечесаные, грязные, дурно пахнущие люди старались что-то купить в последний момент, но им было в этом отказано. Магазин трагически закрывался...

В Америке все подобные гастрономы и магазины закрываются гораздо раньше, и после шести или семи вечера купить выпивку совершенно невозможно, но ни разу Нику не приходилось наблюдать такого накала страстей. Почему? Или потому, что работали бары, где ты мог заказать все, что хочешь, и сидеть хоть до утра, либо потому, что не было этой страстной жажды?

Он, стараясь не глядеть на беснующуюся очередь, прошел вдоль по переулку и вышел на перекресток, где, как он помнил, и располагалась пельменная.

Воспоминания о ней, сохранившиеся с довоенных вре­мен, вызвали в нем, незнакомце и иностранце, случайно коснувшемся давно забытой жизни, приступ фальшивой тошноты. Особенно тут роль сыграл запах.

Стоило выйти на маленькую темную площадь, как в нос ударял чудовищный микс из вони дрянных блинов, блевотины и мочи, причем все три запаха вовсе не были аберрацией и обозначали именно то, чем казались.

Смиряя желудок, Ник спустился в полуподвальное помещение с несколькими рядами мраморных столиков на высоких металлических ногах, которые составляли интерьер заведения.

В глубине шла стойка, и Ник мимоходом подивился параллельности мышления: если ты берешь у стойки —то дешевле, а если у столика, то есть через официанта — дороже. А если все экономят, то образуется бесконечная стойка — те же столики, круглые и грязные. А официан­тов не надо. И бармен один, как всегда, только к нему очередь. Странно, право... Да и не бармен это был, а

 что-то среднего пола.

Ник законопослушно встал в очередь и стал ждать благ общественного питания. Какая-то деваха, что про­клюнулась при ближайшем рассмотрении сквозь средний пол, в давно немытом халате формировала порции пель­меней, поливая их, в зависимости от предпочтений заказ­чиков то маслом, то сметаной.

Ник посмотрел, пока двигался в очереди, и на то, и на другое. Но в конце концов остановился на сметане: та была откровенно бела, в то время как масло обладало подозри­тельно желтым цветом со светлым налетом накипи.

В порции было около пяти пельменей. Некоторым доставалось четыре, но никому — шесть. Обделенные не устраивали сцен. Мирно брали свои тарелки и двигались к кассе.

Ник понял, что четыре жидких пельменя положения не спасут и, подойдя к девахе, выдавил:

— Две порции со сметаной.

Та, ничего не ответив, метнула на тарелку пару шумо­вок и Ник, привыкший к точности, быстро посчитал — семь штук.

Потом эта пища была обильно полита сметаной, от­чего истинное количество пельменей потеряло смысл.

Ник хоть и ощущал готовность скандалить, но с завид­ной ясностью понял, что тут для этого не место. Сзади подпирала очередь из ночной смены и в любом случае она окажется на стороне девахи: скандал только ее замедлит.

Внутренне попинав себя за прожорство, Ник без слов поставил на поднос тарелку, положил туда же хлеба и продвинулся к кассе.

Там сидела неопределенных лет старушка, вполне спо­собная оказаться ровесницей Ника. Она бойко набивала что-то на счетах, потом нажимала кнопки на кассовом аппарате и, оторвав чек своими промасленными паль­цами, тут же комкала его, чтобы не давать заказчику, да и бросала куда-то под себя.

— Компот? — строго спросила она у Ника, когда по­дошла его очередь.

— Нет, спасибо,— и Ник стал рыться в карманах, с ужасом понимая, что русских денег у него совсем немного.—Сколько?

— А то ты не знаешь! —рассердилась старушка.— Порция да два хлеба! Пятнадцать семьдесят!

Ник, проникшись всегдашним ужасом детдомовца пе­ред раздающей начал лихорадочно искать деньги, про себя отметив, что старушенция посчитала ему не две, а одну порцию.

Ник выгреб из карманов несколько рублевых бума­жек, одну пятеру. На этом праздник кончился. До полной расплаты не хватало двух рублей. И их не только не хватало абстрактно, их не было конкретно.

— Мамаш,— обратился к кассирше Ник.—Доллара­ми возьмешь?

— Чем? —искренно возмутилась кассирша.—А ну ступай отсюда, нехалявый! Чтоб духу твоего не было! Потом отдашь...

И, обратившись к очереди с визгливой веселостью объявила:

—- Долларами, говорит! Совсем народ опился!..

Очередь одобрительно захихикала.

Ник поспешил взять свою тарелку и без чека,—что на его взгляд было довольно странно,—метнулся к свобод­ному столику. Странно было и то, что ему простили недоданные два рубля. Например поверили взаймы. На своей улице он мог запросто взять что угодно в кредит — все владельцы магазинов давно знали его в лицо. Но человека незнакомого погнали бы без обсуждений. А тут —вот, на тебе...

Ник расположил на столике тарелку, алюминиевую вилку, хлеб...

...Но есть начать не мог. 

* * *

Пельмени. Вот такие, ужасные, страшные, противные. С какого-то момента воспитанный на американской пи­ще, Ник понимал, что такая еда —сущий вред. Однако ни от одного «мак-дональдса» у него не выделялась такая слюна. Он понимал, что пельмени неправильные. Гото­вить их надо всей семьей да из разных сортов мяса, да чтобы бульон был, но вот эти ошметки на его тарелке неожиданно вызвали чудовищный приток желудочного сока. Причем, как он догадывался, совершенно необос­нованный.

Помнил Ник эти пельмени после смены. Их гадост­ную сытность и фальшивый вкус. И он хотел их страстно, как пропуска в минувшее. И вместе с тем понимал: не пельмени это, отрава.

Тут как на грех выскочила практически из-под стола судомойка:

— Водочки, милок? — задушевно спросила она. . «Конечно, водочки,— вяло отметил мозг Ника.— Без

водочки этого не съесть»,— и он начал копаться опять в карманах, и вот неожиданность! —нашел целую пятер­ку. Одной бумажкой.

— Давай,—довольно нелюбезно протянул он банкно­ту посудомойке.

Та, подивившись щедрости,— такое только в день зар­платы бывало,— немедленно сделалась суетлива и благо­желательна:

— Неужели поллитра один выпьешь?

— Что не выпью, оставлю,— философски заметил Ник, чем старуху насторожил. Она ничего не сказала, но Ник эту настороженость сразу отметил: нельзя было так говорить. Тут не принято оставлять спиртное, это подо­зрительно. И он запоздало улыбнулся посудомойке, как бы превращая сказанное в шутку.

Та неуверенно улыбнулась в ответ:

— Компотика?—-участливо спросила она.

— Давай,— заупокойно ответил Ник.

Пить-то не следовало, это он понимал отчетливо. И так все наперекосяк. Но злые пельмени сразили его наповал. Конечно, надо выпить водки. Все от этого проясняется...

Старушенция тем временем выставила ему на стол бутылку из-под кефира или молока с прозрачной и непри­ятной даже на взгляд жидкостью. А потом, словно в сказ­ке,— стакан компота из сухофруктов.

— Угощайтесь! — и была такова, не убрав со столика Ника грязную посуду предыдущих пассажиров.

Ник так и подумал «пассажиров», хотя не смог бы сказать, почему в этой пельменной все казались ему именно пассажирами и куда они ехали. Видя, как это делают остальные, Ник отпил половину стакана компота, заложил в рот дурно пахнущие пельме­ни

(две штуки) и, плеснув в стакан водки грамм на семьдесят, запил.

На удивление получилось хорошо. Ник подумал мгновенье и повторил.

Тут как раз и пельмени кончились. Мало того, от­крылся ему смысл посещения этого заведения: был он американец, а теперь совершенно здешний. Тутошний. И значит все ему не просто «до фени», а до самых печенок.

Маленькое дельце есть.

И дельце это надо сегодня закончить.

Пельмени в желудке бунтовали слегка, но Ник им цыкнул, и они угомонились. Нику казалось, что он .уже много лет не ел ничего такого же вкусного, как вот эти гадкие пельмени с водкой.