— Не скажи,— как-то безразлично ответил Ник, явно думая о чем-то своем. Он и возражать-то не хотел, но совершенно автоматически обиделся на неуважение к деньгам. Он совершенно точно, по-американски, знал им цену и уважал за тот труд, который они обозначали.

Паша же несколько опешил даже от такого слабого возражения. Для него деньги были грязь и рвань. Они настолько ничего не значили в целом, настолько воняли для него беззаконием и подлостью, что даже к своим, заработанным собственным горбом, он относился с пре­зрением и оттенком ненависти.

— Нет, я скажу! — загремел он и хлопнул еще круж­ку.— Деньги говно! И место им в заднице!

— Ну,—всё также спокойно, по-прежнему думая о своем, заметил Ник,— сходи в сортир, надави мне там тысяч пятнадцать. Тужься, кстати, покруче, мне, скорее всего, зеленые понадобятся. А то, боюсь, кое-какие траты предвидятся...

Ник действительно пока неторопливо размышлял, и по всему выходило, что денег у него в обрез.

Паша и хотел бы возразить по существу, но глаза его заметно поволоклись дымкой и он совершенно не понял, что Ник имел в виду. Поэтому начал возражать просто так, привычно:

— Чего ты дергаешься, американец? Чего не пьешь? Запах забыл... Воняет, правда, погано. Ну да на чистенькую не зарабатываем, да и в очереди со всякой швалью западло стоять. Так что мы-то запах потерпим... Или хочешь чистеньким остаться?—Паша еще плеснул себе самогона и выпил. — Вот чистеньким и уедешь... Из нашей отхожей ямы. А нам тут по-свойски со всякой падалью... На мгновение забывшись, Паша свободной от кружки рукой, сжатой во внушительных размеров кулак, саданул по тому месту, где должна была бы находиться его коленка. Но коленки там не было.

— Господи,— взревел он, ударяясь в истерику, особенно страшную у этого мощного и совершенно пьяного человека.— Господи, если ты есть, ну дай мне ноги! Ну хоть одну дай...

— Тише, успокойся, совсем зарапортовался. Ты еще половину ноги попроси...— потянулся к нему Ник, но Паша его просто не услышал, занятый разговором с Богом:

-— Господи! Ну не навсегда, так хоть на день... На час даже! Я за час столько этой плесени своими руками передушу, что в городе дышать легче станет! Как бы я их давил!..— Паша мечтательно покачал головой из сторо­ны в сторону.— А потом — делай со мной, что хочешь, хоть голову оторви... Только дай ноги...

Паша поник и рука его снова потянулась к бутылке. Но Ник оказался проворнее и вытащил ее из-под стола. Посмотрев на наполовину опустошенную емкость, он встал и убрал ее в шкафчик. Паша с удивлением, которое с трудом пробивалось сквозь мутноту глаз, посмотрел на самоуправство гостя и несогласно замотал головой, де­лая рукой приглашающие жесты бутылке, а Нику грозя попутно пальцем: дескать, у нас с ней свои отношения и ты держись в стороне.

Но тот сделал вид, что не понимает:

— Слушай, у тебя есть во что переодеться?

Голос его, необыкновенно будничный, даже немного Пашу протрезвил:

— Ну, —ответил он.— Там, в шкафу. Только велико­вато тебе все будет. Если только на верхней полке, там мое довоенное лежит... А ты чего задумал-то?

— Да не суетись,—все так же буднично ответил Ник.— Потом расскажу.

Он прошел в комнату и открыл шкаф. На верхней полке, до которой Паша сам дотянуться не мог, действи­тельно лежали кулем не слишком чистые вещи. Ник вытряхнул их на продавленный диван и подивился: он их помнил! Вот эти приуженные от руки псевдо-джинсы из магазина «Рабочая одежда», вельветовые штаны болотного цвета с отворотами, приталенные рубашки в полос­ку,.. Все это он и сам носил «до войны». Нашелся и син­тетический свитерок из «лапши», и курточка из тонкого брезента с нашивкой на рукаве «КСП-77».

Он быстро стянул с себя костюм, рубашку, напялил пашины обноски и с сомнением посмотрел на аккурат­ные, серой замши ботинки.

— Извини,— заметил его взгляд Паша, который на­блюдал за переодеванием из приоткрытой двери.— С обувью напряженка. Я всю старую выкинул в сердцах, как домой пришел. А новая не понадобилась.

— Ладно, сойдет,—бросил Ник и подпрыгнул неско­лько раз на месте. В своих ботинках было даже надежнее. Он подпрыгнул еще раз, потуже затянул на брюках ре­мень, попробовал, свободно ли двигаются руки. Все было в порядке. Он накинул сверху куртку и погляделся в мут­новатое зеркало.

И не узнал себя. Он отвык видеть себя таким. Из зеркала глядел подросток из бедной семьи, щуплый, то­ненький, с недоверчивым и настороженным взглядом.

— Надо же! — удивился преображению Паша.— А ты, американец, так к себе в гостиницу хрен пройдешь. Менты повяжут за то, что у иностранца паспорт стырил. '

— А я не в гостиницу,— ответил Ник.—Я так, прой­дусь немного и вернусь. Мне, Паша, знаешь, действитель­но позарез надо вернуться.

И он направился к двери.

— А ты куда собрался-то? — подозрительно спросил Паша.

— Скоро буду,—- коротко бросил Ник от двери.

— Но ты хоть знаешь, что делаешь? — крикнул ему вдогонку Паша.

— Знаю, мужик, знаю.

И за ним хлопнула дверь подъезда.

— Что ж,-—философски заметил калека, воюя со сте­нами в узком коридоре — те все норовили пихнуть его в бок,— вольному воля... Спасенному — рай. А у нас за недостатком конечностей избыток энтузиазма...

Он достал из шкафчика бутылку и опять плеснул себе в кружке:

— Эх, Танька, Танька...

Теранул себя по носу кулачищем и выпил, уставив­шись пустыми глазами в темное, не завешенное шторой окно.

А потом плеснул еще и с некоторой залихватской гордостью выпил со смаком, но не с обреченностью, как раньше, а словно светлея лицом:

— Ну, наши пошли. Хоть и американцы.

Он мечтательно осмотрелся, но так и не увидел своей кухни. Виделось ему ночное южное небо с неправдоподо­бно большими звездами, сопение соратников да топанье сапог по грунтовой дороге.

Сам он служил в пехоте. Там предпочтение отдавали силе, в чести были украинцы из сел — здоровые, как вертолеты, и доверчивые, как дети. Их любили, но гибли они вперед всех.

— Эх, жаль, тонковат... Скулу, конечно, с замаха не своротит, но их там другому учили... Давай, родной. Не подведи... 

* * *

Ник добрался до освещенных улиц на автобусе. Та­лончиков у него не было, .да и сколько вообще стоит сейчас проезд он не знал. Но теперь он не был лояльным американцем, и езда без билета совершенно не волновала его. Скорее, наоборот. Он чувствовал, что ему необходи­мо сейчас что-то еще, чтобы дожать, дозакрутить сталь­ную ленту внутри.

Скандал с контролером пришелся бы как раз кстати, но контролера не попалось. Просто так скандалить было глупо и некрасиво. Поэтому он ехал мирно. Только ред­кие пассажиры его отчего-то сторонились.

Ник глянул на часы. Было около одиннадцати вечера и к кафе направляться было рановато. Сосало под ложеч­кой и, на счастье, Ник вспомнил пельменную, что рабо­тала до полуночи, поскольку располагалась в промзоне.

Там он когда-то работал и соваться в опасный и чре­ватый случайными встречами район было не очень пра­вильно, но возобладала какая-то неясная лихость. Решил сходить, грим через желудок до нужного блеска довести — и пошел.

Стоило ему свернуть с центральной улицы, как про­пал свет, Под ноги стали бросаться неожиданные лужи, у какого-то загадочного продмага клубилась очередь за водкой, которую пытались сдержать три мордатых мили­ционера. Около двери с крылечком в три ступеньки давка была совершенно невозможная, но народ сзади поджи­мал и впереди сдавленно пищали. Счастливцы продирались через заслон жаждущих с выражением последнего остервенения на лице, их затирали так же, как остальных, но они ползли вдоль очереди, словно мухи, попавшие в мед — целеустремленно и обреченно.

Ник несколько опешил от зрелища, но потом очень быстро пришло воспоминание о магазине «три ступень­ки», славящемся тем, что работает до одиннадцати. Это был алкогольный филиал центрального универмага, и все, кто оказался без сигарет или без алкоголя, стреми­лись сюда еще, в позапрото время. Когда-то и самого Ника гоняли сюда старшие товарищи по цеху, в котором он вытачивал что-то, не совсем ему сейчас понятное, но, видимо, очень для чего-то нужное. О заводе воспомина­ния были смутны, отрывочны. Какие-то авралы, пена на губах бригадира по поводу плана, бесконечные пьянки в общежитии. Меньше двух лет он отдал той заводской проходной и сейчас мог только поблагодарить армию за то, что выдернула его из коллектива, как морковку вы­дергивают из грядки.. В противном случае, неизвестно, может и он сейчас бы давился в этой вот толпе, не обращая внимания на...