Кока, накаленный до предела разглядыванием эротических картинок и близостью недоступной женщины, кипел от страсти. Его же пригласили попариться, а оставили как дурака сидеть одетым у камина. Нет, все можно стерпеть от бабы, но такое у нее не пройдет!
Бунт плоти и оскорбленного самолюбия назревал долго и наконец прорвался.
Выйдя из предбанника в длинном темно-зеленом халате, Калиновская подошла к зеркалу и стала поправлять прическу. Кока приблизился к ней со спины, положил руки на плечи, опрокинул к себе на грудь, крепко сдавил в объятиях. Он инстинктивно ждал вспышки гнева, грозного окрика, но ничего этого не последовало. Хозяйка сама подставила ему губы. Они опустились на пушистый ковер…
Все последующее окутал розовый туман, тягучий, как вишневый сироп. Его волны то накатывали, заставляя забывать обо всем, то откатывались, чтобы набрать силу и захлестнуть, заставить сердца биться испуганными птицами, а тела содрогаться в сладких мучениях.
— Боже, — прошептала Калиновская, прижимая Коку к себе, — как я ждала этого мига, когда в тебе проснется настоящий мужчина. Ты, оказывается, такой… Ты такой…
Она запнулась, не сумев подобрать слов. А Кока приподнялся на локте и свысока заглянул ей в глаза. Он торжествовал. Все-таки баба всегда остается бабой. Если ее зацепить, если ее достать, если ей показать небо в алмазах ^— она не устоит и сломается. Сломалась же наконец и надменная Лайонелла — его Лина…
Тот вечер был полон сюрпризов. Мягкий ковер, на котором они оказались, придавал ласкам особую пикантность. Энтузиазм Коки не иссякал. Он знал: победа лишь тогда полная, когда соперник лишается сил продолжать борьбу.
В какой-то момент, когда Кока расслабившись лежал на спине, Лайонелла опустила голову на его грудь и задумчиво сказала:
— Милый, мы завтра с тобой едем…
— Куда? — Он задал вопрос лениво, считая, что речь пойдет об обычной поездке в пределах города или области.
— В Париж…
Слово сорвалось с ее языка легко, словно вояжи такого рода они совершали по меньшей мере раз в месяц. Кока в изумлении сел на ковре.
— Куда?!
— Приляг, дурачок. — Она притянула его к себе. — В Париж. Разве не ясно?
— Да, но все это… документы… билеты…
— Ой, милый, какой ты у меня дурачок! — Голос Лайонеллы был полон удивительной музыки. — Все уже давно готово. И билеты, и паспорта. Самолет завтра в двенадцать дня. Сперва летим в Стамбул, потом — Будапешт. Оттуда — в Париж.
Названия чужих городов звучали чудесной мелодией: «Ста-а-м-бул, Буда-а-пешт»… Вот что значит достать б а б у. И он ее достал. Непокорную, самовластную…
Кока стиснул Лайонеллу в объятиях. Она уперлась в его грудь ладошками.
— Погоди, нам надо решить одно дело.
— Какое? — Думать о пустяках не хотелось. В сознании все еще звучало слово «Па-а-риж».
— Ты сегодня съездишь к Гуляеву. Его надо убрать.
— Как?! — Кока опять вскочил и сел.
— Очень просто, милый. — Калиновская улыбнулась ласково, но голос ее был жесток и холоден.
— Зачем?
— Этот калека достался мне в наследство от Порохова. Я ему искренне помогала. Но он влюбился в меня. Все бы ничего, но убогий знает больше, чем надо. Если он выяснит, что мы с тобой едем в Париж венчаться, то наделает немало глупостей. А это уже опасно.
Слова «мы с тобой едем в Париж венчаться» прозвучали как гром среди ясного неба, и все остальное Кока пропустил мимо сознания. Он становился богатым. И добился этого сам, благодаря своим талантам. Как становятся богатыми в американском кино…
— Когда? — спросил он.
— Сегодня ночью. Ты сделаешь?
— Для тебя?
— Дурачок, для нас. — Она поцеловала его в нос.
— Сделаю, не волнуйся.
Они поужинали вместе. Калиновская была весела, то и дело шутила. Кока не мог отрешиться от мыслей о предстоявшем ему деле и не испытывал аппетита. Она смеялась:
— Посмотрю, как ты будешь есть в Париже. Если так же, то в другой раз туда не поедем. Париж — город гурманов.
В двадцать три электронные часы мадам три раза пискнули по-мышиному.
— Пора, — сказала она, вставая из-за стола. Кока налил фужер пепси и медленно выпил пузырящуюся влагу. Встал.
— Оружие в машине, — предупредила Калиновская деловито. Она обвила руками его шею и всем телом прильнула к нему. — Приезжай поскорее. Тебе хватит полутора часов. Возвращайся. Я буду ждать. И не забудь надеть перчатки. Они в «бардачке»…
Уже стемнело. С неба сочился мелкий нудный дождичек. Кока прошел к «волге», сел за руль. Сунул руку под сиденье. Пистолет лежал на указанном ему месте. Кока вытащил его, выщелкнул магазин из рукоятки. Проверил патроны. Подтянул крепление глушителя. Положил оружие под плащ, лежавший на сиденье. Запустил двигатель. Осторожно выехал на шоссе и покатил к городу.
В салоне машины было тепло, уютно. Дворники махали крыльями, разгоняя по лобовому стеклу морось. Изредка резина, прокатываясь по осушенным местам, противно поскрипывала…
Сидеть в засаде непросто. Время останавливается. Стрелки перестают двигаться по циферблату. Мучительная мысль: «Появится или нет?» — взвинчивает и без того напряженные нервы.
В самые неудобные моменты появляются желания, которых хотелось бы избежать.
Катрич сидел на стуле у двери, ведшей из прихожей в гостиную. Он сдвинул прикрывавшую проем гардину влево и задрапировался ею. В глубине комнаты рядом с выключателем устроился Рыжов. Он то и дело тяжело вздыхал, раздражая Катрича. В доме Гуляева стояла глухая тишина. Только изредка по стеклу ударяли капли дождя, словно предназначенные для того, чтобы нагонять сон.
В первом часу у входной двери послышалось легкое царапанье. Снаружи кто-то пытался вставить ключ в скважину замка.
Катрич осторожно встал, отодвинул стул в сторону, чтобы он не мешал. Прислушался. Замок щелкнул, открываясь. Качнулась тюлевая занавеска на окне. Из фрамуги дохнуло сырым воздухом. Затем в прихожей послышались осторожные шаги.
Катрич сдвинулся к косяку, чтобы сразу оказаться за спиной вошедшего. Минута ожидания казалась бесконечной. Незваный гость не спешил входить в гостиную. Должно быть, выжидал, прислушиваясь.
В доме стояла полная тишина. Даже Рыжов перестал тяжело вздыхать.
Наконец скрипнула половица. Гость решил двинуться внутрь квартиры.
В зыбком свете уличного фонаря, который пробивался сквозь тюлевые шторы, Катрич увидел руку, сжимавшую пистолет. Оружие с глушителем на стволе казалось неестественно длинным.
Позиция Катрича оказалась удивительно удобной. Резким движением он перехватил руку противника, рванул ее вниз, выкручивая в плече. Прозвучал выстрел. Катрич ногой подсек продолжавшего по инерции двигаться человека, бросил его на пол. Выламывая пальцы убийцы, вырвал из них оружие. Хрипло скомандовал: «Свет!» Рыжов щелкнул выключателем.
Люстра ярко вспыхнула.
На полу, прижатый к ковру, лежал мужик, в котором Рыжов без труда узнал костолома из свиты мадам Калиновской.
— Мне кажется, мы знакомы, — сказал Рыжов и машинально потрогал затылок. Он помог опрокинуть Коку на спину. — Конечно, знакомы. Не так ли, господин Каргин?
Кока злобно выругался.
— Паразиты, вы мне пальцы сломали. Я в суд подам!
— А зачем вы стреляли, досточтимый? — Катрич открыто издевался. — Спросим: в кого? Ответим: в меня. Имел я право на самооборону? И пальчики вам сломать заодно? Да нет, не имел. Просто обязан был сделать это.
Ответь Катрич зло, резко, без издевки, Кока обозлился бы еще больше. Но тон ответа в чем-то совпал с тем, как в свое время говорил Колесников: «Возьмите-ка его и бросьте отсюда вниз». И Кока испугался. Он сразу взмок от пяток до шеи: люди, которые его прихватили, явно оказались здесь не случайно. Они его ждали. Значит, его подставили и выкрутиться из мышеловки вряд ли удастся. Подумать о том, что кто-то мог просчитать ходы его хозяйки мадам Калиновской, Кока не мог.
— Артем, — попросил Рыжов. — Позвони Горчакову. Мы с ним договаривались. Он обещал прислать Бульку.
