— Кончик ниточки мы зацепили, — сказал Катрич удовлетворенно. — Теперь важно не оборвать.
— Давить таких надо, — невпопад ответил ему Андрей. — Дерьмо собачье, а не люди... Катрич не понял.
— Кого? — Кого же еще? Зеленоволосых!
— Тю-тю! — присвистнул Катрич. — Во как тебя, либерального демократа, пробрало!
— Почему «демократа»? — удивился Андрей. — Да еще «либерального»?
— А как же тебя еще называть? Прижать к ногтю преступников ты не считаешь возможным, поскольку прижимать должен закон и суд. И вдруг людей, которые перед законом чисты, ты считаешь возможным давить без всяких на то оснований...
— Считаю. Они тебе что, нравятся?
— Милый мой, — сказал Катрич и лихо, по-футбольному, пнул пустую пивную банку, попавшуюся под ногу, — может, и мне они не по нраву, но это не значит, будто стоит давить все подряд, что нам не нравится. Ведь признайся, тебе не понравилось, что они голые, и что баба не прикрылась, увидев нас?
— Хотя бы.
— Ты ушел от ответа.
— Да, не понравилось.
— А ты можешь признать их право находиться в таком виде дома?
— Дома? Да. За закрытой дверью.
— Здесь они тоже как дома. Пляж пустой. Они ушли подальше, куда никто не забредает. Это мы заявились к ним, а не они решили заставить тебя смущаться.
— Но...
— Появись они в таком виде на улице — дело другое...
— Но как она вела себя...
— Назови мне закон, который запрещает ей вести себя именно так.
— Есть приличия...
— Дорогой мой старлей! Ревнители приличий у нас долго преследовали тех, кто носил брюки с узкими штанинами, кто отращивал длинные волосы, кто танцевал танцы, не похожие на вальс. Неужели это никого ничему не научило?
— Научило, — зло бросил Андрей. — Вот теперь и купаемся в крови и не знаем, как справиться с преступностью... Стоим будто перед каменной стеной. —Что с ней проще всего сделать? Взорвать, верно? Типично военная логика.
— А что предложишь иное?
Они вышли к остановке и остановились в ожидании трамвая. После нескольких минут ожидания Андрей вышел на проезжую часть, чтобы разглядеть, не приближается ли трамвай. Мимо, обдав его жарким ветерком, пронеслись синие «Жигули». Андрей инстинктивно отпрянул и тут же услыхал возмущенный окрик:
— Куда выперся?! Жить надоело?
— Ты что?! — Неожиданная вспышка Катрича неприятно задела Андрея.
— А то, — уже спокойно ответил напарник, — что мы с тобой в деле. И ты теперь, прежде чем высунуть голову из кустов, каждый раз обязан поднимать вверх фуражку на палке...
— Цирк! — засмеялся Андрей. — Думаешь, «жигуль» целил в меня?
— Сегодня еще нет, а завтра все может быть.
— Слушай, ты так и живешь каждый день с опаской? — В голосе Андрея звучала нескрываемая насмешка.
Катрич посмотрел ему прямо в глаза:
— Не с опаской, а благодаря ей. Прежде чем ступить, смотрю под ноги...
— Я так не приучен, — сказал Андрей и скептически улыбнулся. — Это не жизнь, если дрожать на каждом шагу.
— Валяй-валяй, — устало бросил Катрич и отвернулся. — Вот клюнет жареный петух в задницу — вспомнишь мои слова.
К остановке, болтаясь на разбитых рельсах из стороны в сторону, приближался красный трамвай...
Придонский военный госпиталь — красное кирпичное здание дореволюционной постройки — размещался в глубине большого двора, затененного кронами платанов. Всюду под деревьями на скамеечках сидели ходячие больные, выползавшие сюда, чтобы не балдеть в душных палатах. Андрей невольно обратил внимание на множество раненых — с костылями, с повязками на головах, лицах, руках. Взаимные претензии и взаиморасчеты южных соседей России обильно окроплялись русской кровью, которую политики ценили куда ниже бензина.
Проходя по чистой асфальтированной дорожке, тянувшейся от ворот к главному входу, Андрей вдруг вспомнил слова Петра Первого, сказанные при открытии военного госпиталя в Лефортово. «Зело отменная гошпиталь построена, — сказал тогда император, — хотя попадать в нее господам офицерам не пожелаю». Нынешние правители такой заботы о военных, судя по многим признакам, давно уже не проявляли.
Накинув на плечи халат, полученный в гардеробной, Андрей шел по узкому длинному коридору неуверенный и тихий. Здесь всюду жил запах человеческих страданий: густо пахло эфиром, просохшей мочой, ихтиоловой мазью. «Посторонитесь!» — предупредила Андрея немолодая сестра и провезла мимо него операционную каталку, на которой лежал бледный худолицый человек. Каталка подпрыгивала на щербатом цементном полу, и голова человека безвольно болталась из стороны в сторону.
Поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, Андрей отыскал палату номер двадцать. В ней, как ему сообщили, лежал дядя Ваня — Иван Васильевич Костров, шофер отца, которого задела одна из пуль, выпущенных террористом в момент покушения. Свинец только распорол плечо, и дядю Ваню можно было выписать сразу же после перевязки, но нервное потрясение оказалось слишком сильным, и оправиться от него он сразу не мог. Потому его оставили в отделении огнестрельной травмы до улучшения самочувствия.
Кострова Андрей знал давно и очень удивился, увидев его совсем не таким, каким привык видеть, — веселым и подвижным. На койке, натянув простыню до подбородка, лежал человек с потухшими, ввалившимися глазами.
— Спасибо, Андрюша, — сказал Костров унылым голосом. — Вот уж не думал, что ты зайдешь. — Он шмыгнул носом.
— Дядя Ваня, вы не волнуйтесь. У вас уже все в порядке. Врачи...
Костров подтянул простыню до самого рта.
— Прости, Андрюша. Я мало в такое верю...
— Во что? — не сразу понял Андрей.
— В то, что теперь все в порядке. Наоборот. Тогда мне повезло, а теперь добьют в любой момент. Я ведь свидетель. Поверь, принимаю лекарство, а сам боюсь — вдруг что подсыпали?
— Вы уж совсем, дядя Ваня... Все-таки мы еще не в Италии...
Костров тяжко вздохнул:
— Зато мафия у нас покруче ихней...
Костров вдруг встрепенулся, глаза его блеснули.
— Постой, тебе, наверное, наговорили, что я тронулся, а ты поверил? Так?
— Что вы, дядя Ваня, — смутился Андрей.
— Они всем это говорят, — утвердил Костров, не обращая внимания на оправдание. — И правда, если хочешь знать: я трухнул. Да еще как! И что с того? Чтобы в меня стреляли — я не приучен. Это дело малоприятное, Андрюша. И вот теперь боюсь, чтобы такое не повторилось.
— Больше вас никто не тронет.
— Не надо, Андрюша. Я видел его глаза. На морде черный чулок, в прорези зрачки блестят. Как у зверя. Клянусь, такой вернется...
— Это у вас нервное. — Андрей положил ладонь на костлявое плечо Кострова.
Тот посмотрел пристально и спросил:
—Ты все еще мне не веришь? Считаешь, что я со страху?
— Ну, не совсем...
— Значит, считаешь, — подвел итог Костров. — И зря. Им твой отец мешал. Вот они его и выбили...
— Кто — они?
Костров нервно шевельнулся под простыней и замолчал, прикрыв глаза. Тогда Андрей повторил вопрос, изменив его форму.
— Почему вы думаете, что охотились именно за отцом? В милиции считают, что произошла ошибка.
— А ты больше верь, что скажут в милиции, — проговорил Костров из-под простыни. И замолчал испуганно.
— Ну? — подтолкнул его Андрей.
— Вот те и ну. Они говорят не то, что случается, а как им самим удобно.
— Почему вы так думаете, дядя Ваня?
— Причины имеются. Был ведь у меня следователь. Протокол составил. Ушей он, конечно, не затыкал, но смотрел через меня на стену, как сквозь стекло.
— И все же это не доказывает, что охота шла именно за отцом.
— Не веришь, — обиженно утвердил Костров. Он взял с тумбочки стакан с компотом и стал пить. Острый кадык на худой шее судорожно дергался: вверх-вниз, вверх-вниз. Напившись, поставил стакан, рукой отер губы.
— Верю, что вы так чувствуете, — примирительно успокоил его Андрей. — Но нужны факты. А у нас их нет. — Он специально сказал «у нас», чтобы еще больше не обижать собеседника.
