– Кого? – Кого же еще? Зеленоволосых!

– Тю-тю! – присвистнул Катрич. – Во как тебя, либерального демократа, пробрало!

– Почему «демократа»? – удивился Андрей. – Да еще «либерального»?

– А как же тебя еще называть? Прижать к ногтю преступников ты не считаешь возможным, поскольку прижимать должен закон и суд. И вдруг людей, которые перед законом чисты, ты считаешь возможным давить без всяких на то оснований…

– Считаю. Они тебе что, нравятся?

– Милый мой, – сказал Катрич и лихо, по-футбольному, пнул пустую пивную банку, попавшуюся под ногу, – может, и мне они не по нраву, но это не значит, будто стоит давить все подряд, что нам не нравится. Ведь признайся, тебе не понравилось, что они голые, и что баба не прикрылась, увидев нас?

– Хотя бы.

– Ты ушел от ответа.

– Да, не понравилось.

– А ты можешь признать их право находиться в таком виде дома?

– Дома? Да. За закрытой дверью.

– Здесь они тоже как дома. Пляж пустой. Они ушли подальше, куда никто не забредает. Это мы заявились к ним, а не они решили заставить тебя смущаться.

– Но…

– Появись они в таком виде на улице – дело другое…

– Но как она вела себя…

– Назови мне закон, который запрещает ей вести себя именно так.

– Есть приличия…

– Дорогой мой старлей! Ревнители приличий у нас долго преследовали тех, кто носил брюки с узкими штанинами, кто отращивал длинные волосы, кто танцевал танцы, не похожие на вальс. Неужели это никого ничему не научило?

– Научило, – зло бросил Андрей. – Вот теперь и купаемся в крови и не знаем, как справиться с преступностью… Стоим будто перед каменной стеной. —Что с ней проще всего сделать? Взорвать, верно? Типично военная логика.

– А что предложишь иное?

Они вышли к остановке и остановились в ожидании трамвая. После нескольких минут ожидания Андрей вышел на проезжую часть, чтобы разглядеть, не приближается ли трамвай. Мимо, обдав его жарким ветерком, пронеслись синие «Жигули». Андрей инстинктивно отпрянул и тут же услыхал возмущенный окрик:

– Куда выперся?! Жить надоело?

– Ты что?! – Неожиданная вспышка Катрича неприятно задела Андрея.

– А то, – уже спокойно ответил напарник, – что мы с тобой в деле. И ты теперь, прежде чем высунуть голову из кустов, каждый раз обязан поднимать вверх фуражку на палке…

– Цирк! – засмеялся Андрей. – Думаешь, «жигуль» целил в меня?

– Сегодня еще нет, а завтра все может быть.

– Слушай, ты так и живешь каждый день с опаской? – В голосе Андрея звучала нескрываемая насмешка.

Катрич посмотрел ему прямо в глаза:

– Не с опаской, а благодаря ей. Прежде чем ступить, смотрю под ноги…

– Я так не приучен, – сказал Андрей и скептически улыбнулся. – Это не жизнь, если дрожать на каждом шагу.

– Валяй-валяй, – устало бросил Катрич и отвернулся. – Вот клюнет жареный петух в задницу – вспомнишь мои слова.

К остановке, болтаясь на разбитых рельсах из стороны в сторону, приближался красный трамвай…

Придонский военный госпиталь – красное кирпичное здание дореволюционной постройки – размещался в глубине большого двора, затененного кронами платанов. Всюду под деревьями на скамеечках сидели ходячие больные, выползавшие сюда, чтобы не балдеть в душных палатах. Андрей невольно обратил внимание на множество раненых – с костылями, с повязками на головах, лицах, руках. Взаимные претензии и взаиморасчеты южных соседей России обильно окроплялись русской кровью, которую политики ценили куда ниже бензина.

Проходя по чистой асфальтированной дорожке, тянувшейся от ворот к главному входу, Андрей вдруг вспомнил слова Петра Первого, сказанные при открытии военного госпиталя в Лефортово. «Зело отменная гошпиталь построена, – сказал тогда император, – хотя попадать в нее господам офицерам не пожелаю». Нынешние правители такой заботы о военных, судя по многим признакам, давно уже не проявляли.

Накинув на плечи халат, полученный в гардеробной, Андрей шел по узкому длинному коридору неуверенный и тихий. Здесь всюду жил запах человеческих страданий: густо пахло эфиром, просохшей мочой, ихтиоловой мазью. «Посторонитесь!» – предупредила Андрея немолодая сестра и провезла мимо него операционную каталку, на которой лежал бледный худолицый человек. Каталка подпрыгивала на щербатом цементном полу, и голова человека безвольно болталась из стороны в сторону.

Поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, Андрей отыскал палату номер двадцать. В ней, как ему сообщили, лежал дядя Ваня – Иван Васильевич Костров, шофер отца, которого задела одна из пуль, выпущенных террористом в момент покушения. Свинец только распорол плечо, и дядю Ваню можно было выписать сразу же после перевязки, но нервное потрясение оказалось слишком сильным, и оправиться от него он сразу не мог. Потому его оставили в отделении огнестрельной травмы до улучшения самочувствия.

Кострова Андрей знал давно и очень удивился, увидев его совсем не таким, каким привык видеть, – веселым и подвижным. На койке, натянув простыню до подбородка, лежал человек с потухшими, ввалившимися глазами.

– Спасибо, Андрюша, – сказал Костров унылым голосом. – Вот уж не думал, что ты зайдешь. – Он шмыгнул носом.

– Дядя Ваня, вы не волнуйтесь. У вас уже все в порядке. Врачи…

Костров подтянул простыню до самого рта.

– Прости, Андрюша. Я мало в такое верю…

– Во что? – не сразу понял Андрей.

– В то, что теперь все в порядке. Наоборот. Тогда мне повезло, а теперь добьют в любой момент. Я ведь свидетель. Поверь, принимаю лекарство, а сам боюсь – вдруг что подсыпали?

– Вы уж совсем, дядя Ваня… Все-таки мы еще не в Италии…

Костров тяжко вздохнул:

– Зато мафия у нас покруче ихней…

Костров вдруг встрепенулся, глаза его блеснули.

– Постой, тебе, наверное, наговорили, что я тронулся, а ты поверил? Так?

– Что вы, дядя Ваня, – смутился Андрей.

– Они всем это говорят, – утвердил Костров, не обращая внимания на оправдание. – И правда, если хочешь знать: я трухнул. Да еще как! И что с того? Чтобы в меня стреляли – я не приучен. Это дело малоприятное, Андрюша. И вот теперь боюсь, чтобы такое не повторилось.

– Больше вас никто не тронет.

– Не надо, Андрюша. Я видел его глаза. На морде черный чулок, в прорези зрачки блестят. Как у зверя. Клянусь, такой вернется…

– Это у вас нервное. – Андрей положил ладонь на костлявое плечо Кострова.

Тот посмотрел пристально и спросил:

–Ты все еще мне не веришь? Считаешь, что я со страху?

– Ну, не совсем…

– Значит, считаешь, – подвел итог Костров. – И зря. Им твой отец мешал. Вот они его и выбили…

– Кто – они?

Костров нервно шевельнулся под простыней и замолчал, прикрыв глаза. Тогда Андрей повторил вопрос, изменив его форму.

– Почему вы думаете, что охотились именно за отцом? В милиции считают, что произошла ошибка.

– А ты больше верь, что скажут в милиции, – проговорил Костров из-под простыни. И замолчал испуганно.

– Ну? – подтолкнул его Андрей.

– Вот те и ну. Они говорят не то, что случается, а как им самим удобно.

– Почему вы так думаете, дядя Ваня?

– Причины имеются. Был ведь у меня следователь. Протокол составил. Ушей он, конечно, не затыкал, но смотрел через меня на стену, как сквозь стекло.

– И все же это не доказывает, что охота шла именно за отцом.

– Не веришь, – обиженно утвердил Костров. Он взял с тумбочки стакан с компотом и стал пить. Острый кадык на худой шее судорожно дергался: вверх-вниз, вверх-вниз. Напившись, поставил стакан, рукой отер губы.

– Верю, что вы так чувствуете, – примирительно успокоил его Андрей. – Но нужны факты. А у нас их нет. – Он специально сказал «у нас», чтобы еще больше не обижать собеседника.

– Есть, – вдруг сказал Костров и, словно обессилев, откинулся на подушку, закрыл глаза.

– Вы об этом рассказали следователю?

– Нет.

– Почему?

– Потому как сам узнал об этом позже.