Счастливый человек, подумал Мартин Бек, глядя на фотографии, которые были намного лучше снимков, помещенных на первых полосах вечерних газет.

Стенстрём выглядел значительно моложе своих двадцати девяти лет. У него был открытый ясный взгляд и зачесанные назад темно-каштановые волосы, похожие здесь, на фотографии, как и всегда, на непокорные вихры.

Вначале многие коллеги считали его наивным и несообразительным, в том числе и Колльберг, который частенько устраивал ему испытания, чересчур далеко заходя в своем сарказме и высокомерном отношении к нему.

Однако это было давно. Мартин Бек вспомнил, что однажды, еще в старом управлении полиции в Кристинеберге, он спорил об этом с Колльбергом. Он тогда сказал:

«Почему ты вечно цепляешься к этому парню?», а Колльберг ответил: «Чтобы избавить его от самоуверенности и дать ему шанс приобрести настоящую уверенность. Чтобы он постепенно смог стать хорошим полицейским. Чтобы он научился стучать в дверь».

Возможно, Колльберг тогда был прав. Во всяком случае Стенстрём с годами стал более развитым. И хотя он никогда не научился стучать в дверь, тем не менее он стал хорошим полицейским, добросовестным, трудолюбивым и знающим. Хорошо тренированного, спортивного Стенстрёма с его приятной внешностью и общительным характером можно было считать настоящим украшением отдела. Его, наверное, можно было изображать в качестве рекламы в проспектах, приглашающих на службу в полицию, чего нельзя было сказать о многих других. Например, о Колльберге, грубом, толстощеком и тучном. Этого нельзя было сказать и о полном стоицизма Меландере, внешний вид которого вовсе не противоречил тезису, что самые большие зануды часто бывают отличными полицейскими. Это также не относилось к красноносому и невзрачному Рённу. Нельзя было этого сказать и о Гюнвальде Ларссоне, чей огромный рост и грозный взгляд могли смертельно напугать любого, и который к тому же очень гордился собой.

Это было справедливо и по отношению к самому Мартину Беку, сопящему и шмыгающему носом. Вчера вечером он смотрел на себя в зеркало и видел длинную жердеобразную фигуру с худощавым лицом, широким лбом, тяжелой челюстью и грустными серо-голубыми глазами.

Кроме того, Стенстрём обладал определенными специфическими качествами, часто выручавшими их, всех остальных.

Обо всем этом Мартин Бек размышлял, глядя на предметы, которые Колльберг вынимал из ящиков письменного стола и аккуратно раскладывал на столешнице.

Разница состояла лишь в том, что сейчас он думал почти равнодушно о человеке по имени Оке Стенстрём. Чувства, почти овладевшие им в кабинете на Кунгсхольмсгатан, когда Хаммар провозглашал прописные истины, исчезли. Момент жалости прошел и уже никогда не вернется.

С той минуты, когда Стенстрём положил на полку форменную фуражку и продал мундир старому приятелю из полицейской школы, он работал под руководством Мартина Бека. Сначала в Кристинеберге, в отделе уголовного розыска, который входил в состав Главного управления и действовал, в основном, как подразделение, предназначенное для оказания помощи перегруженной муниципальной полиции в провинции.

Потом вся полиция стала централизованной, это произошло в 1964—1965 годах, и вскоре они переехали сюда, в Вестбергу.

В течение прошедших лет Колльберга часто отправляли в командировки с различными заданиями, Меландера перевели по его собственному желанию, однако Стенстрём оставался в составе отдела неизменно. Мартин Бек знал его около пяти лет, они вместе участвовали в многочисленных расследованиях. Всему, что Стенстрём знал о практической работе полиции, он научился за это время, и научился многому. Созрел, переборол почти абсолютную нерешительность и робость, ушел из своей комнаты в квартире родителей и стал жить с женщиной, с которой, по его словам, собирался связать себя на всю жизнь. Его отец к этому времени уже умер, а мать вернулась в Вестманланд.

Мартин Бек должен был знать об этом почти все. Однако знал он, как ни удивительно, не очень много. Конечно, ему были известны все важнейшие даты и в общих чертах характер Стенстрёма, его достоинства, недостатки, но к этому он мало что мог добавить.

Стенстрём был порядочен, честолюбив, упрям, быстр и сообразителен. Вместе с тем, он был чуточку робким, немного инфантильным, совершенно не задиристым, иногда не в настроении. Но у кого не бывает плохого настроения?

Может быть, он страдал комплексом неполноценности?

Рядом с Колльбергом, часто козыряющим цитатами и сложными софизмами. Рядом с Гюнвальдом Ларссоном, который однажды за пятнадцать секунд пинком выломал дверь и одним ударом лишил сознания психически больного преступника, вооруженного топором. А Стенстрём тогда стоял на расстоянии двух метров и размышлял, как следует поступить. Рядом с Меландером, выражение лица которого всегда оставалось неизменным и который никогда не забывал того, что один раз увидел, услышал или о чем прочитал.

А у кого бы в такой ситуации не было комплекса неполноценности?

Почему он знал так мало? Может быть, потому, что недостаточно внимательно наблюдал? Или потому, что и наблюдать-то было нечего?

Мартин Бек массировал кончиками пальцев кожу у корней волос и смотрел на предметы, которые Колльберг раскладывал на столе.

Стенстрёма всегда отличала педантичность. Например, его часы обязательно должны были быть отрегулированы с точностью до одной секунды. Об этом педантизме свидетельствовал и порядок в его письменном столе.

Бумаги, бумаги и еще раз бумаги. Копии рапортов, заметки, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было сложено в аккуратные стопки.

Наиболее индивидуальным был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как Стенстрём не курил и не жевал резинку, он, очевидно, держал эти предметы для того, чтобы предлагать их людям, которых допрашивал или которые, что наиболее вероятно, приходили к нему, чтобы просто поболтать.

Колльберг тяжело вздохнул и сказал:

— Если бы в том автобусе сидел я, сейчас в моих ящиках рылись бы ты и Стенстрём. Это была бы работка потруднее. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память обо мне.

Мартин Бек приблизительно представлял себе, как выглядят ящики Колльберга, однако воздержался от комментариев.

— А здесь нет ничего, что бросало бы тень на память.

Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро и тщательно. Здесь не было ничего, чего они не могли бы сразу же узнать и разложить по степени служебной важности. Все записи и документы имели отношение к расследованиям, в которых Стенстрём принимал участие и о которых им было хорошо известно.

Наконец остался только один конверт. Коричневый большой конверт, заклеенный и довольно толстый.

— Как ты думаешь, что это может быть? — спросил Колльберг.

— Открой и посмотри.

Колльберг вертел конверт в руках.

— Похоже на то, что он тщательно заклеен. Погляди, сколько кусков клейкой ленты. — Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежащим на подставке чернильного прибора. — О, — сказал он, — я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией. — Он осмотрел снимки и разложил их перед собой. — Я даже не подозревал, что у него такое хобби.

— Это его невеста, — почти беззвучно произнес Мартин Бек.

— Да, конечно, однако я никогда не подумал бы, что у него были настолько далеко заходящие требования.

Мартин Бек смотрел на фотографии по служебной необходимости и с чувством отвращения, которое испытывал всегда, когда ему приходилось в той или иной степени вмешиваться в дела, относящиеся к частной жизни других людей. Чувство это было спонтанным и врожденным, и даже после двадцати трех лет службы в полиции Мартин Бек не умел подавлять его в себе.

Колльберг не страдал подобной чувствительностью. Кроме того, он был сладострастным.

— Настоящая секс-бомба, — уважительно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. — Стоять на руках она тоже умеет. Я даже не представлял себе, что она так выглядит.