Боль в бедре от неудачного падения на секунду приходила и отступала вновь в наркотическом дурмане этого необычного, прекрасного дня. Совсем рядом со мной, в двух шагах, так что ее можно было потрогать рукой, бродила по полю среди наших лошадей Марина Влади со своими роскошными распущенными волосами и стройными босыми ногами топтала ту же траву, по которой только что ступал и я. Здесь же на расстоянии, на котором не успевал растаять аромат её волос, ходила Регина и рассеянно слушала комплименты режиссера. Повод для комплиментов был нелицемерный. Хрупкая манекенщица, не осознавая того, промчалась галопом на вороном жеребце в объятиях Улдиса, будто съела мороженое.
Спустя мгновения все сели в автобус и поехали в гости на шашлыки. Володя всех приглашает. Мы приехали в долину огромного оврага, по дну которого струилась прозрачная речушка. Крутые берега были усеяны «скворечниками», утопающими в зелени фруктовых садов. Это было садоводство. «Скворечники» местного народонаселения испускали из труб сизый дымок. Поселок жужжал и лаял. Разноголосым хором кричали дети. Наш главный зазывала вытащил из своего «скворечника» жену с полотенцем на голове и руками по локти в тесте и возгласил: посмотри кого я тебе привёз! Тут же он жадно осушил стакан самогона и через минуту упал под куст красной смородины. Больше я его не видел. По посёлку, как по цыганскому табору, молнией разнеслась весть о том, что приехал Высоцкий. Марина Влади — не в счет. Да ее никто и не узнал. На нее и не смотрели. Беглыми взглядами были отмечены Вия Артмане и Боря Хмельницкий. Режиссер Тарасов, директор Цирельсон и другие важные члены съёмочной группы, абсолютно не известные в этих кругах, вообще были восприняты как сопровождающие лица и оттеснены толпой местных жителей от Владимира Семёновича, который уже держал гитару наперевес. Поселковая развилка стала его пьедесталом. Протиснуться к Володе было невозможно. Он своим авторитетным хриплым заговором быстро организовал садоводов в кипучий колхоз. Притащили несколько столов и выстроили из них длинный прилавок. Как из рога изобилия на него посыпалась колбаса, огурцы, помидоры, пирожки и вообще всё, что едят местные жители. По нотам зазвенели стаканы, кружки, стопочки. До, до, ре, ми, ми, фа, фа, соль. Подайте соль к огурчику. Рекой полилось «белое» вино. Трень-брень бренчала гитара. Трещал сосновыми поленьями костер. А надо всем этим хриплый надрывный голос Высоцкого. Он пел баллады, которые написал к этому фильму про Робин Гуда, про любовь, про борьбу за справедливость. А народ выкрикивал и просил хорошо знакомые, петые-перепетые «Баньку», «Шифмана», «На канатчиковой даче»…
— Володя, а если б водку гнать не из опилок, то чего б нам было с семи бутылок — настойчиво просила публика.
На крутые берега оврага высыпала тьма-тьмущая местного люду. Я с трудом пробрался к Володе и встал за его спиной. Он сидел на табуретке, Марина устроилась у его ног. Мне было хорошо ее видно и я вперился в неё взглядом, отгоняя навязчивую крамольную мыслишку. Она не сводила глаз с Володи. Быстро смеркалось. Свет от костра высвечивал ближний круг и в звенящей одинокости песни казалось, что у костра сидят лишь несколько человек. Но когда песня заканчивалась, из сумрака ночи в мерцании мириад дрожащих огоньков раздавался шквал криков и аплодисментов.
Перебрав струны, Володя подвинул табуретку и как бы случайно встал ее ножкой мне на большой палец ноги. Нестерпимая боль пронзила мое тело. Я попытался выдернуть ногу, но ничего не получилось. Табуретка всё глубже вдавливала мой палец в землю. «Дом хрустальный на горе для неё…» — пел Володя Марине. Она смотрела на него преданными, любящими глазами. Прерывать такой взгляд было бы преступлением. Я терпел невыносимую боль. Голова сжалась железным кольцом спазма. Когда Володя закончил петь и привстал, я сел на землю и еле удерживал себя в сознании. Крики, аплодисменты и прочий шум пропадали и возвращались снова. Я натужно улыбался глупой улыбкой, но в темноте этого никто не видел. Я поплёлся вдоль дороги, оставляя за собой в темноте мокрый след невидимого цвета. Сзади затарахтел мотоцикл. Добрый паренек домчал меня до города. Перевязав палец, я уснул мёртвым сном.
Проснулся я от Володиного крика в коридоре гостиницы. Не понимая, что происходит, я выглянул из номера, и лицом к лицу столкнулся с Хмельницким.
— Коля, помоги, пойди к Володе, я сейчас! — на ходу прокричал Боря.
— А что происходит?
— Его музыку не приняли.
— Как не приняли? Ведь вчера…
— Так, не приняли. Будет писать другой композитор. Ни то Паулус, ни то Раймондус. Эта им не подходит. Сказали, что к их фильму скоморошество этого столичного барда не подходит. Им нужна серьёзная музыка.
Я заглянул в его номер. Лицо у Володи было красным, жилы на шее раздуты, глаза наполнены гневом. От вчерашнего блаженства не осталось и следа. Несколько человек безучастно пребывали в номере. Марина стояла перед ним на коленях. Он сидел на диване, обхватив голову руками, и глухо рычал «Суки, суки, суки!».
Прошло пять лет. Вышел и растворился с экранов фильм про английского разбойника Робин Гуда без музыки Высоцкого, ни у кого не оставивший внятных воспоминаний. Видимо, власти видели в нём прообраз Ленина, а Володя этого не понял или не хотел понять и в своих балладах оставил его лесным разбойником. Наверное думал — они не заметят. А они заметили и «зарубили». «Зарубили» Володю. В сотый раз.
Никто не стал бастовать, выражать протесты и отказываться от гонорара. Только верный друг Робин Гуд — Боря Хмельницкий отказался озвучивать свою роль. Но это мало кого напугало и роль с удовольствием озвучил актёр Александр Белявский. У Робин Гуда и его «лесных» братьев износились до дыр джинсы, купленные на заработанные деньги. Володя с песнями в одиночку продирался к своему любящему народу через каждую подворотню и открытое окно. А денег всё равно не хватало. Иметь такую жену, нужно и самому быть в полном порядке. А для этого не раздражают власть, а её захватывают. Первое он делал изумительно, а на второе, во всяком случае к июлю 1980 года, уже был не способен.
Однажды в 1978 году мы летели с Володей на одном самолёте из Одессы в Москву. Я тогда ставил трюки в фильме «д'Артаньян и три мушкетёра» и заканчивал работу на «Сибириаде» у Андрея Кончаловского. Пока мы проходили регистрацию и поднимались по трапу Володя успел поделиться своими впечатлениями о командировке на Одесскую киностудию
— Ступил на Одесскую землю. Никого, даже машины с киностудии. Я, как человек необидчивый и богатый, сел в такси, поехал на киностудию. Там обо мне и знать не знают, кто, говорят, такой? Откуда? Зачем? Потом разобрались, извинились, сделали фото, послушали песни, заказали песни, рассказали про сценарий и повезли в гостиницу. Номеров нет. В ресторане говорят: русских не кормим. Лег спать голодным в номере у режиссеров.
Потом мы сели на разные места, уснули и попрощались только приземлившись.
Я работал в Москве на Олимпиаде и в один из вечеров после успешного открытия в Лужниках, поехал к своему приятелю Никите на Малую Грузинскую. Неожиданно, а он жил в этом же доме, встретил Володю, измождённого, нервного с помятым серым лицом. Его сопровождала не колдунья, но персонаж из их числа и ещё какие-то две тени. Говорил он сбивчиво и не понятно о чём. Долго и высокопарно представлял свою спутницу Олесю или Оксану. Точно я не расслышал, а переспрашивать не стал. Мне было всё равно. Ей он рассказывал про наши подвиги, постоянно вставляя "смотри, какой он высокий". Та лукаво щурила и опускала глазки. Похоже, она была счастлива. Я спросил про Марину. Ему это не понравилось и он насупил брови. Володя взглянул на меня тем демоническим взглядом, которым пьяные мужья смотрят на тех, кого подозревают в порочной связи со своей женой. Видимо у меня не получалось скрывать своё восхищение Мариной. Он показался мне брошенным и одиноким. Тянул за пуговицу и звал с собой, суля неземные радости. Потом попросил в долг денег, клятвенно заверяя, что на днях он получит солидный гонорар. И не было никого рядом, кто бы изменил их планы. Амок — почему-то промелькнул в мозгу давно читанный рассказ Стефана Цвейга. А как же Марина? — стучала в моей голове парадоксальная загадка. Я постарался побыстрее освободиться от их общества и мы разошлись в разные стороны праздновать очередной «удачный» вечерок.
