— Что произошло? — спрашиваю я. Она качает головой:
— Это не важно.
Мы некоторое время едем молча, тишину нарушают лишь отдаленный шум прибоя и шорох медленно переставляемых копыт. Тихо, не оборачиваясь — словно она одна, — Мариам говорит:
— Надеюсь, ты будешь счастлива здесь.
Она говорит это не на эзхелер, а на арабском. На классическом арабском, очень правильно, с произношением судьи или исследователя хадисов.[222]
Затем она пришпоривает лошадь, удаляется от меня на десять, двадцать метров. Только через несколько километров она позволяет мне догнать себя.
Старая дорога обрывается только один раз, там, где крутой берег внезапно перерезает узкий овраг шириной около километра. Расщелина тянется на восток до самого горизонта — неправдоподобно, искусственно прямая.
На моих картах, полученных до Лихорадки, нет ничего подобного. Однако, когда я подъезжаю ближе, на мелководье, причина становится ясна. Холм угольно-черного вещества тянется прямо посредине долины, вздымаясь над песком и водой, подобно спине затонувшей змеи.
— Лестница в небо, — говорит Мариам, заглядывая в долину. — Когда-то была. — Ее голос выражает какие-то эмоции, какие именно — я не могу определить.
Она оборачивается ко мне, явно различает сквозь мою вуаль, что я озадачен.
— Космический лифт, — сухо объясняет она, пользуясь современным выражением базарного арабского языка.
Теперь я понимаю. Я киваю и снова смотрю на черно-серую ленту. Это часть подвесного кабеля — много лет назад сорок тысяч километров такого кабеля соединяли Ипполиту со звездами, он был оборван, когда экваториальную станцию на орбите планеты разрушили, устроив карантин.
Если у меня здесь все получится, людям придется принять жестокую правду о том, что многие миллионы жителей Ипполиты можно было бы спасти — если бы внешние силы, такие как Консилиум и Республика Эревон, вместо карантина занялись бы эвакуацией. Но с этим уже ничего не поделаешь.
Нам приходится проехать много километров вглубь материка, прежде чем вода становится настолько мелкой, чтобы мы смогли перейти залив вброд.
Старый Хайминг — это длинный зеленый остров, увенчанный бело-голубой шапкой, расположенный посредине широкой коричневой реки. Отрера[223] течет в направлении с севера на юг две тысячи километров, затем поворачивает налево — чуть-чуть южнее города — и впадает в восточный океан Ипполиты. Вдоль восточного берега реки, на территории Тиешана, тянутся металлические и бетонные конструкции, горизонт затянут дымом.
Здесь, на западном берегу, расположен торговый город из низеньких бедных бурых домишек — все они, по-видимому, сооружены из глины или досок, очень ветхи и непрочны. Городишко производил бы удручающее впечатление, но верхушки крыш украшены развевающимися разноцветными флагами, в воздухе носятся запахи земли, речной воды и специй, улицы полны людей, все они кричат, смеются и торгуются на эзхелер, арабском и китайском языках.
Я оставляю Мариам на речном вокзале, где лодки, следующие на север, останавливаются, прежде чем продолжить путь вверх по реке.
Она задерживается на сходнях.
— Возможно, это мой последний шанс, знаешь ли, — говорит она.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне тридцать шесть, — отвечает Мариам. — У меня нет ни дочерей, ни внучек. Вот почему я еду на север.
В Эретею. Вглубь белого пятна на карте, в центр причинно-следственной аномалии. Туда, где находится моя цель. Я не знаю, что сказать, и говорю лишь:
— Надеюсь, тебе повезет, если на то будет воля Господня.
— Если на то будет воля Господня, — эхом отзывается она.
— Возможно, когда-нибудь я тоже отправлюсь на север, — добавляю я.
Она смеется, затем неожиданно обнимает меня, прижимается щекой, скрытой за вуалью, к моему лицу.
— Ты еще слишком молода, доченька, — говорит она мне. — Сначала поживи для себя.
На корабле раздается звук свистка, и Мариам отстраняется. Достает из мешка ручку и листок бумаги и царапает на нем имя и адрес. Она протягивает бумажку мне, и я читаю: «Доктор Айсан Орбэй, 23 Марпесия[224]4, Фемискира».
— Моя подруга, — объясняет она. — На тот случай, если ты окажешься недостаточно умной, чтобы послушать меня.
Затем корабельный свисток звучит снова, и Мариам уходит, ведя свою лошадь по сходням.
Торговка мулами из Тиешана по имени Жу Силинг покупает моих животных так дешево, что я страшно расстроился бы, если б заплатил за них из своего кармана. Мулы, лишившись своих «гибридных» генов, размножаются на Ипполите лучше, чем где-либо еще, иначе Аминам никогда не удалось бы обзавестись своими двумя животными; но на южных нагорьях Аэллы, вдали от центра аномалии, они плодятся не лучше людей. Поэтому женщины вроде Жу, которые могут доставлять скот издалека, с севера, обладают большой властью.
Я взваливаю тюки с кокой на плечи. Я невысокого роста — Мариам, например, выше меня, — но я выше большинства женщин на улицах Восточного Хайминга. Когда я несу тюки на рынок коки, толпа расступается, образуя широкий проход.
Мей Юинь едва произнесла двадцать слов с того момента, как я представился ей на рынке коки. Она шествует на некотором расстоянии впереди меня — идет быстро, словно хочет, чтобы я отстал от нее, или, по меньшей мере, чтобы нежелательное знакомство со мной было менее очевидным.
Но это бесполезно: я единственный представитель народности Эзхелер на мосту Хаймингдао, и я невольно привлекаю к себе внимание.
Широкий мост усажен древними деревьями гинкго; тротуар у нас под ногами покрыт слоем опавших листьев, зеленовато-золотистых и мягких, словно цветочные лепестки. Проезжающие автомобили создают вихри во влажном воздухе, и кружащиеся листья словно танцуют какой-то экзотический danse de caractere.[225]
— Что это? — спрашиваю я, указывая вперед, на южную оконечность острова, где вместо бело-голубого города тянется широкий зеленый холм, усеянный серыми сооружениями. На гребне его в свете низкого закатного солнца что-то отливает золотом.
Юинь смотрит в указанном направлении.
— Там похоронены все мужчины, — отвечает она. Она недовольна моим появлением.
Я не знаю, что выдало меня. Что-то в моем голосе, походке, что-то в очертаниях моего тела, едва заметных под складками бурки. А возможно, то, что из всех женщин Ипполиты Мей Юинь единственная видела мужчину собственными глазами.
Я резко останавливаюсь.
Юинь делает еще несколько шагов, затем тоже останавливается и оборачивается.
— Послушай, — говорю я по-арабски, — я здесь не для того, чтобы доставлять тебе неприятности. Я здесь не для того, чтобы угрожать тебе. И, уж конечно, не затем, чтобы тащить тебя обратно, если тебя это волнует. Мне просто нужна кое-какая информация. И если ты мне ее не дашь, я обойдусь.
Она окидывает меня долгим, жестким взглядом. На мгновение лицо ее смягчается — затем снова каменеет.
— Ты здесь, и это несет угрозу всем жителям этой планеты, — отвечает Мей Юинь. — Твое присутствие опасно.
Затем она отворачивается и идет дальше.
После этого я не жду, что Юинь станет скрывать мою личность от своей партнерши. И верно, когда мы приходим к ней домой — это старый, но чистенький двухэтажный блочный дом, спрятавшийся за увитой виноградом стеной, в одной из узких аллей на восточной стороне Хаймингдао, — первые слова, с которыми она обращается к сожительнице, следующие:
— Ливэн, у нас гость. Он с Земли.
Она говорит это на арабском. В разговорном китайском мужской и женский род не различаются.
— Язмина Танзыкбаева, — представляюсь я.
