И не важно, понимает это кто-нибудь или нет, но сейчас здесь — все как на войне.

Эти парни ощущали, что живут на вражеской территории. Как преступник вздрагивает от ночного стука в дверь, так и они боялись всего на свете — преследований на работе, намеков со стороны друзей, соседских сплетен и прочих дерьмовых штук.

Эти тихие нежные мальчики, в начале своего жизненного пути — милые, веселые, шаловливые и даже невинные, но потом бремя отверженных разъедает их души. Чем старше они становятся, тем тяжелее их ноша. День ото дня они учатся быть скрытными, их души переполняются горечью и раздражением, а в голосах звучат яд и неприкрытая злоба. Постой в баре и понаблюдай за тем, что отражается в глазах геев; ночь за ночью их терзают мучительная обида и гнев. Почему мы должны прятаться? Притворяться? Вопрос: что со мной не так? — для них уже позади. Очень скоро он превратится в другой вопрос: что не так с другими, с теми, кто остался по ту сторону жизни! Пропасть растет, отчуждение увеличивается. Запретный мир нежных мальчиков все больше уходит в подполье.

Но долго так продолжаться не может. Лето любви уже стоит в зените, на следующий год настанет лето страсти, а через год — бешеное лето несчастий. Но оно принесет с собой революцию «Стоун-уолла» и положит начало переменам. Переменам во всем.

Я почти завидовал им.

Потому что они знали, чего хотят.

А я нет.

В дверь спальни тихо постучали. Потом она протяжно заскрипела. Просунулась голова Мэтта.

— Ты спишь?

— Нет еще. А что?

— Майк… — Мэтт приблизился к краю кровати. — Можно, я сегодня посплю с тобой? Просто посплю. И все. На диване…

— …не слишком уютно, я знаю. Ладно, давай.

Я подвинулся и откинул край одеяла. Мэтт пристроился рядом со мной. Не слишком близко.

Мы лежали на спине, бок о бок. Смотрели в потолок.

— Здесь не так, как на диване, да?

— Угу.

— Не переживай.

— Ты не должен беспокоиться, что я…

— Я не беспокоюсь.

— Я хотел сказать…

— Мэтт, все в порядке. Тебе не надо ничего объяснять.

Я подумал о тех ночах во Вьетнаме, когда солдаты обнимали друг друга крепче, чем братья. Еще бы, автоматный обстрел, мины, взрывы, напалм, грязь, кровь и угроза мгновенной смерти — могут привести и не к такому. Переделки в джунглях, когда патруль попадает в засаду и парни сбиваются в кучу, иногда лежа друг у друга на коленях, — единственная доступная поддержка, соломинка посреди кромешного ада. И ночи в дешевых отелях Сайгона, когда на всех не хватает матрасов и ты делишь постель с приятелем и чувствуешь радость оттого, что он рядом. Прикосновение товарища по отряду в темноте. Ты научился ощущать безопасность в терпком запахе пота других мужчин. Они стали частью тебя. Это нельзя объяснить никому, никому, кто там не был.

— Майк, прости.

— За что?

— Что я такой… — Мэтт не может закончить фразу. Он вообще не может ничего выговорить.

— Мэтт?..

— Мама называла меня Мэтти. Когда я был маленький.

— Ты хочешь, чтобы я звал тебя Мэтти?

— Если ты хочешь…

— Мэтти, иди сюда. — Я обнимаю его за плечи и притягиваю поближе, так что его голова почти укладывается мне на грудь. Я не вижу, что на нем надето, но чувствую что-то мягкое. Нейлон, наверное. Какая разница. — Дружок, дядюшка Майк расскажет тебе историю на ночь. Слушай.

Мэтт не мог расслабиться, он лежал рядом вытянувшись в струнку. Ждал, что я с омерзением оттолкну его?..

— Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец подарил мне на день рождения щенка, трех месяцев от роду. Это был черный лабрадор, охотничья собака, такой нескладный и глупенький, что гонялся за собственным хвостом. Он отовсюду падал, но я влюбился в него с первого взгляда. Отец спросил меня, нравится ли мне подарок, и я сказал, что он просто само совершенство. Я назвал его Шотган. В первую ночь щенок скулил, звал маму, поэтому я взял его с собой в постель и разговаривал с ним и обнимал, и он заснул рядом со мной. Несколько дней Шотган ходил за мной по пятам и спал в моей кровати. Потом наступил понедельник, и мы повезли его к ветеринару, чтобы тот сделал ему прививки. Ветеринар осматривал Шотгана очень долго, щупал лапы, хвост, голову, заглядывал в пасть, и чем больше изучал собаку, тем больше мрачнел. В конце концов он сказал, что у Шотгана серьезные проблемы, это пес с врожденными дефектами. У него искривлены ноги, он не сможет быстро бегать и будет постоянно хромать… В общем, ветеринар наговорил много всякой всячины. Потом он отвел моего отца в сторону и долго с ним беседовал. Я не слышал, о чем они говорили, но мой отец покачал головой, и мы забрали Шотгана домой.

— Ветеринар хотел его усыпить?

— Да. Мой отец не позволил. Но я узнал об этом позже. Мы вернулись домой, но я не хотел больше играть с Шотганом и вообще не хотел его видеть. Потому что он был бракованный. Не самый лучший. А я хотел, чтобы у меня был самый лучший пес. Шотган по-прежнему ходил за мной, но я его все время отпихивал и прогонял. В ту ночь он, как всегда, пытался забраться ко мне в кровать и скулил, но я не взял его на руки и не позволил спать со мной. В конце концов пришел отец и спросил, что случилось. И я сказал, что больше не хочу, чтобы Шотган жил у нас, но не сказал почему. Но мой отец догадался. Он понял, что я злюсь на Шотгана за то, что он не идеальный пес. Отец не стал со мной спорить, он сказал: хорошо, утром мы найдем для Шотгана новый дом. Но сегодня ночью я должен позволить Шотгану спать со мной еще один, последний раз. Я спросил почему, и мой отец взял щенка на руки, посадил к себе на колени и стал гладить. Я опять спросил, почему я должен это сделать, и отец переложил щенка мне на колени и сказал: «Потому что даже безобразные щенки нуждаются в том, чтобы их любили. На самом деле безобразные щенки больше других нуждаются в любви». И когда он сказал так, я стал понимать, как плохо поступаю, прогоняя Шотгана. Потом мой отец добавил: «Шотган ведь не знает, что он безобразный. Он только знает, что очень сильно любит тебя. Но если ты не любишь его и не хочешь, чтобы он жил у нас, завтра мы найдем кого-нибудь, кому не важно, что он безобразный, и кто будет счастлив иметь собаку, которая будет любить его так сильно, как это умеет Шотган». Тогда я обнял щенка, прижал к груди и закричал: «НЕТ! Он мой, и ты не отдашь его никому. Потому что я люблю его больше, чем этот «кто-нибудь»! Мне наплевать, что он безобразный!» И тогда папа взъерошил мне волосы и прошептал на ухо, смеясь: «То же самое сказала твоя мама, когда ты родился».

Мэтт уже похрапывал. Потом свернулся клубочком, прижавшись ко мне спиной. Я не мог объяснить себе, как я его воспринимаю: как мальчика или как девочку или как то и другое одновременно. Может, для меня он вообще бесполое существо?

Все эти мальчики-геи — некоторые из них были «девочками», но остальные все же «мальчики». Нежные мальчики. Мужчины без… без чего? Некоторых качеств мужского характера? Нет. Они были мужчинами, просто не умели постоять за себя. Именно так. Постоять за себя — это именно то умение, что выделяет мужчину из рядов товарищей. Показатель жизнеспособности личности в окружающей среде. Эти же… они хотят быть… дружелюбными? Любящими? Но те, кто бьется за место под солнцем, не могут понять странных мальчиков, не могут принять их жизненную позицию, потому что боятся потерять свое превосходство. Неудивительно, что гомосексуалисты становятся мишенью для грубиянов и драчунов. Такие «герои», как правило, трусы и выбирают жертв среди тех, кто не способен дать сдачи.

Я смотрел в потолок, размышляя, приблизит ли меня этот мозговой штурм к мистеру Смерть. И не мог ответить на этот вопрос. Потом я перестал беспокоиться и заснул.

На следующее утро мы притворились, что все нормально. Мэтт ушел на работу. Я поехал на Голливудский бульвар.

Джорджия мрачно приветствовала меня. Коротко взглянув мне в глаза, она мотнула головой в сторону офиса.

— Тебя хочет видеть мистер Харрис.