Труднее всего будет убедить Альба Высокочтимого. Давид знал это, и все же верил, что Альб признает свои собственные ошибки, когда он подведет его к прекрасному аппарату, и тот убедится, что он, Давид, единственный человек, который способен довести борьбу до победы. Может быть, все дело заключалось в том, что Альб никогда не пытался докопаться до истины… Может быть, он просто привык считать единственно верными те только правила, которыми руководствовался сам, и ни разу не пытался выяснить истинные причины, вынуждающие этих людей с такой обреченностью подчиняться судьбе. При спокойном здравом размышлении Давид вполне допускал такую возможность. И если у него еще оставались какие-то сомнения, он предпочитал не замечать их.

На какой-то миг его взгляд задержался на передатчике, и впервые за последние недели по его губам скользнула улыбка.

Затем он повернулся, вышел из своего убежища и направился к подземному городу.

Едва Давид остановил вагонетку у платформы, переполненной народом, его сразу охватило недоброе предчувствие.

Все эти существа, увидев его, вдруг разом прервали свое обычное хождение туда-сюда, застыли как вкопанные и молча наблюдали за ним, потрясенные его вторжением в их вотчину.

И все они почему-то смотрели на него с нескрываемой ненавистью и враждебностью. У Давида было такое ощущение, будто тысячи глаз стремились просверлить его, проникнуть в самые потаенные глубины его души.

«И тем не менее, мне нужно, чтобы вы мне помогли», — думал он, глядя на них.

Ему хотелось подойти к какой-нибудь келье, встать там на возвышении и крикнуть им всем:

— Вы спасены! Я нашел средство, позволяющее уничтожить этих чудовищ!.. Вы сможете, наконец, стать свободными людьми!

Ему хотелось рассказать им, как ему удалось добиться этого. Но нет, это ни к чему не приведет. Сначала Альб. О, да, ему сначала нужно убедить Альба… Он должен уговорить Альба пойти вместе с ним в бункер. Альб сам нажмет кнопку и включит спасительное излучение.

— Почему вы вернулись?

Этот голос словно прорезал гнетущую тишину. Жесткий, металлический. И Давид увидел Высокочтимого, стоящего у подножия президентской кельи.

Он был не один. Вокруг него стояли другие важные персоны, человек двадцать, облаченные в одинаковые парадные одежды. Их пурпурно-красные туники украшал один и тот же орнамент, отличавший их от остальных.

Это были Высокочтимые… Главы других общин, которых Альб собрал в своем секторе.

Они встретили его с мраморными лицами и холодными, ледяными взглядами. Никто из них не повел и бровью, когда Давид ровным, размеренным шагом направился к ним. Только Альб несколько выдвинулся вперед из плотной толпы и будто опять и опять повторял свой вопрос. Ни звука не слетало с его губ, но вопрос угадывался по одному его виду:

— Почему вы вернулись? Почему?

— Я прошу вас выслушать меня, — сказал Давид. — Это не отнимет у вас много времени.

И он воодушевленно продолжал в полной тишине:

— Сегодня я пришел предложить вам оружие. Оружие, которое я создал своими собственными руками. Я могу уничтожить машунгу. Я вам уже говорил, что эти существа совсем не так всемогущи, как вам кажется. У них тоже есть свое уязвимое место, и я его нашел, это уязвимое место.

Со всей силой убеждения, на которую он был способен, Давид принялся рассказывать про свой аппарат, опуская при этом, конечно, технические подробности. Надо было заставить Альба поверить.

— Я принес вам вашу свободу, — закончил он, протягивая к ним руки. — Да, вашу свободу!

Его последние слова упали как камни в болото. Никто не повернулся. Но взгляды, направленные на Давида, выражали едва сдерживаемый глухой гнев.

— Ну, что ж! Вы безмолвствуете? — воскликнул Давид. — То, о чем я рассказал, изменит весь мир!

Альб покачал головой и прервал, наконец, тягостную тишину:

— Ничто не может изменить облик мира, — сказал он едким тоном. — Облик мира неизменен. Он такой, каким его создала Высшая Воля.

— Я не знаю иной воли, кроме воли Господа Бога, а Бог позволил мне…

— Нам незачем вдаваться в подробности ваших рассуждений, — отрезал Высокочтимый. — У нас разные боги. Ваш бог умер, он погребен под пеплом и останками вашей цивилизации. Его больше нет.

— Вы не хотите понять…

— Мне нечего понимать, кроме того, что все ваши происки свидетельствуют лишь о вашем полном безумии, и что ваше безумие представляет серьезную опасность для нашего человечества.

— Ваше человечество имеет право на собственное мнение, и вы не можете не считаться с этим!

— У нашего человечества свои правила и свои законы! — с вызовом ответил Высокочтимый. — И Закон — это мы.

Жестом он указал на стоящих рядом с ним Высокочтимых.

— Никто из здесь присутствующих не позволит вам оспаривать этот закон. Ваше несчастье заключается в том, что вы не пожелали внять нашим предупреждениям. Потому что вы считаете себя существом, во всем превосходящим нас; потому что вы являетесь представителем старого человечества, управляющего миром при помощи машин; потому что вы нас презираете за то, что мы живем по иным правилам, иным законам и иным принципам; потому что вы считаете себя способным изменить облик мира, подчинить его вашей воле, и даже не хотите допустить мысли, что в этом мире может существовать что-то иное, совершенно неприемлемое для вашего разума. Вы хотите уничтожить машунгу, но ведь вас никто об этом не просил!

Давид отступил на шаг.

— Но… Но все, что я сделал… я сделал это для вас, — пробормотал он.

У него было такое ощущение, словно его с головой окунули в вязкую жидкость. В его помутившемся сознании все смешалось, и когда по приказу Высокочтимого группа Отважных села в вагонетку, он понял, что вскоре произойдет. При одной мысли, что они разрушат волновой передатчик, бешенство застлало ему глаза.

— Вы не сделаете этого… Вы не имеете права!.. О-о-о! Альб… Альб!

Побледнев от гнева, Давид бросился было к Высокочтимому, но два вооруженных стражника преградили ему путь и, схватив за руки, удержали его на месте.

Альб Высокочтимый сделал шаг вперед.

— Мой долг — сделать это, — сказал он. — Мой долг требует также, чтобы я положил конец вашим дурацким поползновениям.

— Я пришел к вам как друг! Вы же принимаете меня как врага…

— Вы были приговорены еще до появления в городе.

— Приговорен?

— К смертной казни.

Давид покачал головой. Приговор не произвел на него никакого впечатления. Он посмотрел на Высокочтимого со смешанным чувством ужаса и жалости.

— Смерть меня не пугает, — сказал он, блеснув глазами. — Для меня это безразлично. Но вы собираетесь убить не только меня, но и самого себя, и всех вам подобных. Вы обречены. Я был вашим единственным шансом на спасение. Я хотел вам помочь вновь стать людьми — это и есть моя ошибка. Вы уже не люди, вы уже ничто. Вы порвали с прошлым и вы отказываетесь от будущего, чтобы своими кротовыми глазами, не выносящими света, любоваться вечным настоящим. Вы упрекаете меня за то, что я вас презираю. О-о, да, теперь я вас действительно презираю больше, чем когда-либо. Потому что вы отреклись от крови, текущей в ваших жилах, от крови своих отцов, своих предков. Вы надругались над тем, что издревле передавалось от поколения к поколению как самое ценное из всего, чем когда-либо владел человек. Это называется верой, стремлением, доверием… Нет у вас больше ни веры, ни стремлений, ни доверия! Вы ограничили свой мир крысиными норами, потому что вы всего боитесь и уже не способны бороться. Да, и среди представителей моего человечества были подобные вам, которые отказывались от борьбы и со всем покорно мирились, довольствовались своей жалкой, убогой жизнью и не осмеливались выйти за пределы своего ничтожного существования… С момента появления на свет они прежде всего спешили застраховать свою жизнь и умирали так же бесцветно, как и жили. Но не эти люди создали мир. Мой мир! Его создавали другие, те, кто искал и находил решения, кто боролся, кто умел и не боялся жертвовать, кто натыкался на невозможное и ногтями скреб стену, которую природа возводила между собой и ними. Я — один из них. Беда в том, что таких людей в ваших общинах нет. В мое время была поговорка: «Когда топят собаку, топят и ее блох». Так вот, это — именно про вас. Машунга дает вам энергию, и этого вам достаточно для вашей убогой жизни паразитов. И если я уничтожу машунгу, то прощай энергия, прощай жалкая повседневная рутина, прощайте старые привычки. Вам придется расстаться с этой гадостью и, начав с нуля, искать, находить, бороться. Но вы не хотите, вы уже не хотите этого! Потому что вы уничтожили в себе все человеческое. Потому что вы предпочитаете тихо утонуть, подобно блохам, тонущим вместе с собакой!