— Наверное, — гася разыгравшееся воображение, коротко ответил Билли и уселся в противоположном конце стола, откуда хорошо был виден камин. Появилась Леди с подносом и взглядом спросила, наливать ли Билли кофе.
— И эта тоже дура! — подумал Билли. — Эти бабы сведут меня с ума. Если уже не свели! Каждое утро одно и то же…
Леди, разлив кофе, давно уже ушла, а Билли всё ещё не знал, куда ему девать скопившееся, как кислая слюна во рту, раздражение. Ну да, конечно, — день рождения! В полдень соберутся все эти идиоты, и он будет вынужден снова сесть за рояль и играть!
В его пятнадцатый день рождения профессор консерватории Эпштейн заявил, что даже развившийся путем многочисленных тренировок музыкальный слух и неистовая работоспособность не могут заменить таланта… Категорически не могут! Впрочем, он, конечно же, не считает своё мнение истиной в последней инстанции, потому что в искусстве, как известно… Ничего, сказала тогда тётушка Эллен, всё это ерунда. Прямой, хотя и дальний, потомок великого человека — это, во-первых, кровь, а, во-вторых, есть ещё и другие способы… В нынешние времена в консерваторию могли бы не принять и Самого, что ж говорить о Билли!
Почему, подумал тогда молодой прыщавый Билли, почему его прадед мог быть счастлив и удачлив, разводя кур где-то в Европе; дед играл на нью-йоркской бирже и тоже был вполне доволен жизнью. И успешен в делах настолько, что отцу вообще не оставалось ничего другого, как, скупив чуть ли не половину Манхэттена, внести свой вклад в семейный бизнес, только лишь затруднив себя произведением на свет сына. Почему именно он, Билли, обязан стать продолжателем дела великого музыканта? Какая всё-таки глупость и несправедливость!
Потом произошло очень неприятное и странное событие. Тётка Эллен, подгоняемая ответственностью, взваленной, как она любила повторять, на её слабые женские плечи умершим братом, однажды ворвалась в ванную комнату, где разомлевший и потерявший бдительность Билли сидел на корточках в теплой мыльной воде. Он и сам не понимал, кого именно в тот момент воображал: недавно уволенную горничную; свою маленькую, но уже очень взрослую кузину Матильду; или (сейчас об этом и подумать противно!) худенькую и молодящуюся тётку Эллен. И вот когда эта тётка появилась перед ним в самый-самый момент, он не сразу и сообразил, настоящая ли она или накатывающийся восторг просто материализовал её образ. Никаких хотя бы отдаленно правдоподобных оправданий найти было совершенно невозможно! Какие, к чёрту, оправдания, когда он всхлипнул, дёрнулся, стараясь удержаться на скользком краю пропасти (или это был край ванны?), но не удержался и рухнул в неё (или только плюхнулся в воду?). А на длинном тёмном бархатном халате тёти Эллен появилась неожиданная и предательская капля. Билли сжался в остывшей мыльной пене и почувствовал, что сейчас по-дурацки расплачется. А затем случилось невероятное. Вместо того, чтобы гадливо удивиться, закричать или хотя бы округлить глаза, тётушка слегка сморщила свой невысокий лобик и внимательно и заинтересованно посмотрела на скользящего теперь к другой пропасти — пропасти отчаяния — племянника. Потом неожиданно поставила ногу на бортик ванны, тяжёлые полы халата при этом разъехались, и Билли увидел её белое с синеватыми жилками бедро.
— Да, — задумчиво и как бы обращаясь к самой себе сказала тётушка Эллен, — да, ты уже взрослый. Почему-то эта мысль не приходила мне в голову…
А Билли уставился на эту голую ногу и с ужасом понял, что именно её — свою тётку — он и представлял в своих фантазиях. Но то была воображаемая, несуществующая тётка. А сейчас перед ним стояла живая, настоящая… И, оказывается, у неё такие вот живые, настоящие ноги, и она… Ознобец всё ещё сворачивал его кожу в тугие гусиные комочки, а тётушка уже поправила халат, деловито сняла с бархата позорную каплю, растёрла её между ладоней и зачем-то понюхала кончики пальцев.
— Одевайся, — изрекла она своим обычным тоном, — и сразу иди в мой кабинет. Да, скажи Леди, чтобы она принесла туда горячего чая для тебя и коньяка для меня. Я, кажется, заслужила рюмку хорошего коньяка, да и тебе несколько капель спиртного не повредит.
Сегодня, через столько лет, Билли совершенно не чувствовал себя мучеником идеи, и тем более чьей-то чужой (тётушкиной, например) идеи. Его гениальный предок умер в нищете; и даже, по некоторым сведениям, был отравлен завистниками. Правда, последнее утверждение почему-то передавалось в семье шёпотом… В любом случае необходимость платить за что-то, что, увы, нельзя получить даром, не возмущала Билли, а только огорчала изредка, вот как сегодня, превращалась в раздражение, желание бросить всё это к чёрту. Билли никогда не додумывал эту мысль до конца и потому совершенно не представлял, куда именно он мог бы уйти. Но почему-то его воображение всегда рисовало недобрый ночной Центральный парк, с его мнимыми или настоящими ужасами, как конечную точку, как символ не смерти даже, а чего-то большего, куда не уходят, а во что проваливаются навсегда, без возврата.
Выпив кофе, Билли взглянул на часы; времени до традиционного сборища оставалось ещё порядочно, но, всё равно он не собирался задерживаться внизу, в обществе Матильды. Кроме того, перед игрой следовало подготовиться и привести себя в порядок. Он всегда старался хотя бы часок побыть в своём кабинете в одиночестве, иногда даже полежать на роскошном — ещё дедовском — диване. Сегодня же дожидаться в столовой прихода тётушки особенно не хотелось. Он и вообще не любил встречаться с ней после утренней процедуры.
Заметив, что Билли собирается уходить, Матильда развернулась вместе со стулом и в шутку (или почти в шутку, кто ее знает?) широко расставила руки, загораживая выход на лестницу.
— А знаешь, солнышко, сегодня я тоже буду на концерте. Точно! Да-да, и мама не против. Кажется, она даже обрадовалась. Ты, говорит, и представить себе не можешь, каким это будет сюрпризом для Билли. Но я подумала, что лучше предупредить тебя заранее. Ведь ты же не будешь возражать, верно?
Она рассмеялась, опустила руки и передёрнула широкими плечами. Ну что с ней поделаешь? Ведь не бить же, в самом деле! Хотя, конечно, странно, что Матильда вдруг заинтересовалась его игрой. У неё в этом доме другие интересы. Весёлая и раскованная дурочка. Любительница маленьких мужчин. Билли много раз видел её то на улице, то в ресторане с самыми разными мужчинами, молодыми и не очень, но все они были очень низкорослыми, почти карликами. Билли даже подозревал, что одного из них, самого маленького, она прячет в своей комнате. Потому что однажды ночью, когда Билли, решив выпить молока, спускался по тёмной лестнице вниз, в кухню, какое-то существо проскользнуло мимо него в спальню к Матильде. Билли боковым зрением поймал это движение где-то на уровне пояса — движение короткое и мелкое, как будто раздробленное крохотными шажками. Наутро Билли особенно внимательно присматривался к кузине, но ничего необычного в её солнечном облике не заметил. Чувственная радостная пиранья, вот и всё! Ябедничать на неё было бессмысленно: тётушка Эллен слишком увлечена своими делами, да и вообще всегда относилась к дочери отстраненно и не по-матерински трезво. Её ставка была сделана на Билли и потому, даже если бы в спальне Матильды ночевало стадо похотливых слонов… Ах, да что говорить!
Билли и сейчас ничего не ответил Матильде и стал подниматься в кабинет, спиной чувствуя её наивно-счастливый взгляд. Ну да какая разница! В кабинете он плотно прикрыл за собой дверь, как всегда сожалея, что ни одна из комнат в доме не запирается. Ну почему он обязательно должен играть именно сегодня? Билли огляделся по сторонам, как бы решая, правильнее ли сесть за письменный стол, в кресло, спиной к окну или же сразу завалиться на мягкий дедовский диван. Но не сделал ни того, ни другого, а подошел к окну и посмотрел вниз. Верхушки деревьев колыхались под несильным весенним ветром. А ещё ниже по аллеям нестрашного утреннего парка не спеша разгуливали мамаши с колясками и солидные джентльмены со своими не менее солидными собаками, проносились неугомонные велосипедисты и закованные в смешные доспехи бегуны на роликах. Светло, покойно, но, чёрт возьми, до чего скучно! Билли вдруг захотелось, чтобы весь этот день остался позади и сейчас, сразу же, наступила ночь и можно было бы неторопливо поразмышлять перед сном у окна. Что тут поделаешь: и у него — прямого потомка великого прадеда — бывают минуты слабости.
