Наступило молчание.
— Ну, наконец-то, — сказал я. — Кончил свою проповедь? — К тому моменту я уже малость пришел в себя. — Все это весьма поучительно, только к чему ты хочешь меня склонить? — со смешком поинтересовался я, потому как передо мною бесовской мордой вдруг возникла физиономия Ридольфи. — Любить ее вместе с ее любовником? Закрывать глаза на ее проделки? Чего ты от меня добиваешься, скажи мне ясно и понятно!
— Да, я советую тебе именно это. Если для тебя твоя любовь — дело стоящее, значит, таков мой совет.
— Смотреть сквозь пальцы?
— Да.
— До сих пор я так и делал.
— Ты и сейчас делаешь то же самое.
— Возможно, — пожал я плечами, и меня чуть удар не хватил от злости. — Но больше не хочу!
— Хочешь, хочешь.
В ответ я лишь рассмеялся.
— А если не хочешь — захоти!
— Закрывать глаза?
— Да.
— И вообще, не обязательно все знать, — заявил он с полнейшим спокойствием. — Человеку это ни к чему.
— Ни к чему? — переспросил я. — И хочешь заставить меня поверить, будто это наша суть? — заорал я. — А если это так, ты способен одобрять подобный порядок вещей, дошел до того, что смирился? Отказываешь человеку даже в праве протестовать? — Меня била дрожь, до того я вышел из себя.
— Неужели ты не замечаешь, насколько подла и унизительна такая степень безгласной покорности? Сколько всего стоит за ней, какое убожество духа, а ты предлагаешь закрыть на это глаза?
Время перевалило за полночь. Нам уже дважды стучали соседи, возмущенные нашими громкими голосами. Сейчас стук раздался снова.
Разве не сам он больше других презирал бы меня, прикинься я слепым? — хриплым голосом спросил я Сандерса, продолжая метаться по комнате.
— Воля твоя, поступай как знаешь, — мягко сказал он. — Я ведь только хотел предостеречь тебя: в прошлый раз, когда ты видел здесь человека с револьвером…
— Да-да, я часто вспоминаю его.
— Ведь какое омерзительное было зрелище.
— Согласен. Но теперь что-то во мне изменилось. Объясни мне, если можешь, конечно, отчего я сейчас испытываю к этому человеку симпатию? И почему частенько повторяю про себя: хоть бы и мне дойти до той же степени безрассудства, что и он…
— Спятил? — перебил меня Сандерс.
— Да, — ответил я. — Потому что до многого додумался — и именно здесь и сейчас, — пока выслушивал твои поучения. Я, видишь ли, на все способен, все равно другого выхода у меня в этой жизни нет…
— Другого выхода, кроме как убивать? — вскричал Грегори Сандерс.
Я ничего не ответил. Только мерил комнату шагами, целиком погруженный в себя.
— Или, во всяком случае, поставить точку, — ответил я через какое-то время. — Хватит с меня! Не будет больше ни покоя, ни мира, пока я не сумею сказать: конец всему. Да, именно: дальше некуда. Жизни — конец.
И тут по щеке у меня скатилась слеза. Старик, судя по всему, заметил это.
— Значит, ты никоим образом не желаешь принять то, что так сильно любишь? — мягко спросил он. И привел сравнение: — Допустим, есть у тебя дворец, особняк. Он ведь и тогда останется особняком, если обнаружится в нем какой-то недостаток, не так ли? Разве он перестанет быть твоим? Скажем, крыша прохудилась, или другие какие-то неполадки возникли — и что тогда?
— О-о, видал я таких нерадивых хозяев! — вскричал он. — Об одном жалею: что ты тоже из их числа. Неистовый, без царя в голове… Годится ли тебе то, что есть в жизни хорошего, ежели ты и обращаться-то с ним не умеешь? О, как же хорошо я изучил вашего брата, давным-давно раскусил! Малейший изъян — и вы готовы сжечь, спалить все без остатка… — он устремил на меня печальный взгляд. Печальный и до того тоскливый, словно хотел сказать: — «Все слова напрасны. Все равно я бессилен помочь тебе!»
Когда я вернулся домой, жена спала так крепко, что даже не проснулась. Во всяком случае, не сразу при моем появлении.
— Разве вы не уехали? — удивилась она, когда ближе к рассвету я включил лампу.
Мне же не спалось. Перед глазами, как наяву, вставали чередою картины Шотландии. Как покойно было бы мне там! Я рисовал в воображении блаженные пустоты: пустые горы и луга, где, казалось, не ступала нога человека. И закрытые ресторанчики — заглянешь туда и видишь перевернутые стулья на столах. Видишь совершенно явственно, вглядываешься вновь и вновь, до полного одурения, как это свойственно людям несчастливым.
— Спрашиваете, почему я здесь? — Должно быть, произошло недоразумение, и она решила, что я уже уехал. — Отменил поездку, потому что передумал. И Грегори Сандерс отговорил. — Ограничившись этим объяснением, я выключил лампу. Было полчетвертого утра.
Примерно, в полшестого в дверь тихонько постучали. Затем еще раз.
— Кто это? — спросила жена, садясь в постели. Видимо, она тоже не спала.
— И впрямь, кто бы это мог быть? — буркнул я и взялся за халат.
— Не открывайте, ради Бога! — взмолилась она.
— Это почему же? — Я не понимал, чего она так перепугалась. Даже с постели вскочила.
— Нет-нет, не уходите, мне страшно! В подъезде еще темно, Бог весть, кто там ломится!
— Какая разница, кто бы там ни был! В крайнем случае дам промеж глаз.
— Нет, нет и нет! — она вцепилась в меня изо всех сил. Я и не предполагал, что она такая сильная.
В конце концов я вырвался из ее хватки и с халатом в руке выбежал из квартиры. В другой руке — кочерга.
В коридоре — ни души.
Сбегаю на нижний этаж (он также относился к пансиону), вхожу в тот коридор — дверь тоже не заперта, что довольно странно. В коридоре никого. Сдергиваю со стола скатерть — под столом никто не прячется. Из-под двери справа просачивается свет, и поразительным образом эта дверь тоже не заперта. Посреди комнаты стоял какой-то мужчина в ночной сорочке.
— Что за наглость! — послышался возмущенный женский голос.
— В другой раз не забывайте запирать дверь, — ответил я и бросился вниз.
В бельэтаже меня встретил владелец пансиона. Стоит и разгоняет мрак подъезда огоньком сигары, старый разбойник. Я положил ему руку на плечо.
— Вы стучали к нам?
— Да.
— Что вам от нас понадобилось ни свет ни заря?
— А что мне оставалось делать, — плаксивым голосом отвечает он, — если вы взяли ключ от парадной двери и не сочли нужным отдать?
Словом, он тут понапрасну стучит к привратнику, а тот, видать, опять где-то шляется, если не помер, потому как достучаться к нему невозможно. А ему — то бишь хозяину — пора отправляться на рынок, сегодня пятница, он уже опоздал, по моей милости, и теперь за все придется платить втридорога.
Насчет ключа — правда, я действительно взял и забыл вернуть.
— Странные какие-то совпадения, — пробурчал я себе под нос, — что вся эта катавасия происходит именно сегодня, когда жена моя убеждена, что я в отъезде. Ну, не удивительно ли, что гонишься за призраками и догнать никого не можешь?
Истории с ключом я, конечно, не поверил. На эту уловку не попался. «Бог весть, какое стечение самых необычных обстоятельств, — с таким чувством взбирался я по лестнице к себе домой. — И кстати, с чего бы она так перепугалась, бедняжка?»
На другой день обнаружила она и муку, которая просыпалась из пакета у меня в кармане.
— Что за чертовщина?! — воскликнула она. — Весь костюм будет испорчен. Что это за гадость? Порошок какой-то!
— Что значит — «какой-то»? — откликнулся я. — Угадай! — предложил я на всякий случай, понятия не имея, что ей ответить.
— Мука, — наконец в растерянности признался я.
— Зачем тебе мука?
— Догадайся! — повторил я, спешно прикидывая, как быть. Признаться ей во всем? — Кокаин это! — внезапно выпалил я, сообразив, что с виду он похож на муку. В Леванте я его достаточно насмотрелся.
— Зачем тебе кокаин?
