— Спасибо, — сказал Даурен и вдруг очень хорошо, просто, по-человечески улыбнулся. — Нет, сто я не выдержу. Здоровье уже не то.

— Так это, значит, мы с вами вчера говорили по телефону? — спросил генерал.

— А вы Жариков? — заметно оживился старик. — Да, да, со мной, со мной!

Демеу Ахметович засмеялся и покачал головой.

— Так, оказывается, Афанасий Семенович, вы раньше нашли Ержанова, чем я, — сказал он.

— Вы остановились в гостинице? — спросил Жариков. — У вас в Алма-Ате никого нет?

Ержанов покачал головой и вздохнул.

— У меня и там, откуда я приехал, где я пробыл двадцать лет, — тоже никого нет. Здесь, в городе, могила моей жены. Вчера ходил искать и не нашел. Придется младшего брата спрашивать. Вот еще младший брат у меня здесь где-то, но где точно — не знаю.

— Вы с ним еще не виделись? — осторожно спросил Жариков.

Ержанов усмехнулся и махнул рукой.

— Да его, по-видимому, не скоро и найдешь. Я ходил туда, где он работает. Говорят, уехал в Баканас, когда вернется — неизвестно.

— А племянницу свою вы посетить не хотите? — спросил Жариков, вспомнив рассказ Еламана.

— То есть, его дочь? — немного удивился Даурен. — Да нет у него дочери! И жены нет! Бобыль! Зоолог!

— А я вот слышал вчера, что есть, — также осторожно сказал Жариков. — Ведь вашего брата, если не ошибаюсь, зовут Хасен? — Так вот, его дочь работает в экспедиции.

— Первый раз слышу, — развел руками Даурен. — Да нет, вероятно, это какая-то путаница!

— Пожалуй, не путаница, — улыбнулся генерал. — Вчера как раз был разговор. Подробностей-то я не знаю, а в общем вот что мне рассказали... — и Жариков в двух словах передал рассказ Еламана. Даурен сидел и молча слушал.

— Да, странно, — сказал он наконец, — очень-очень что-то странно. Впрочем, на Хасена это как раз похоже. У него постоянно такие заскоки. А человек он честный и благородный. За другого в огонь пойдет. Только вот нервы никуда, конечно! — и тут же перебил себя: — Да! Но откуда у него все-таки дочь?! Он мне никогда не писал, что женился! Ничего не понимаю!

И опять задумался и весь ушел в кресло.

— Простите, — осторожно сказал Жариков, не переждав его молчанья. — Но я хотел бы знать ваши планы. Вот вы вчера спрашивали меня, не могу ли я вас захватить с собой в Саяты, а я вам ответил, что и сам не знаю, как доберусь туда. Так вот, сегодня у меня есть машина, как раз после вас мне позвонил начальник хозяйственной части экспедиции Курманов. У него газик, вот в нем и поедем.

— Курманов, — вскинул голову Даурен. — А звать его как, не помните? Еламан? Еламан Курманов! Так он еще жив?

— А вы что, его знаете? — удивился Жариков. Что-то очень многое прозвучало в голосе старика, когда он произносил эти слова «Еламан Курманов».

— Да-а, — задумчиво протянул Даурен, не отвечая на вопрос. — Да! Ну что ж! Поедем на его газике!

— Ну, вот видите, как все хорошо складывается, — обрадовался хозяин кабинета. — Счастливого вам пути! А чтоб не было скучно, — он выдвинул ящик стола и вынул оттуда книгу, — вот вам, Даурен Ержанович, на дорогу книга вашего ученика. Уже переведена на ряд языков. Попадается много светлых мыслей по поисково-разведочной геологии вообще. Ну, да впрочем увидите сами.

Даурен взял книгу в руки. Это был солидно изданный увесистый томик в золотом тисненном переплете: «Геологическое прогнозирование. Итоги и перспективы. Опыт изучения Жаркынских хребтов», — он задумчиво перелистал предисловие к четвертому изданию и остановился на посвящении:

«Посвящаю этот труд незабвенной памяти своего учителя Даурена Ержанова — одного из самых выдающихся геологов нашей страны».

— Как давно появилось это посвящение? — спросил Даурен помолчав.

— Так вот, с этого, четвертого, издания оно и появилось, — ответил Демеу.

Даурен еще с минуту молча листал книгу.

— Ну, что же, спасибо, — сказал он, — и до свиданья! Афанасий Семенович, если вы готовы, пойдемте! У меня все мое при мне.

Они распрощались с хозяином кабинета и вышли.

А ровно в двенадцать часов следующего дня к гостинице «Казахстан» подкатил газик. Из него выскочил Еламан и быстро вбежал в парадное, через пару минут он появился опять с вещами. За ним шли двое: Жариков — он нес дорожный рюкзак, и седой казах с легким дерматиновым чемоданчиком в руках. За это время он, однако, сумел сбегать в парикмахерскую, постригся, побрился, наодеколонился и купил черные очки.

Шел он легко, но опирался на дорожную трость и чуть припадал на левую ногу.

— Как, сядете со мной или впереди? — спросил его Жариков.

— С вами, — ответил старый казах.

«Так вот кого я повезу», — подумал Еламан и весь напрягся и как-то странно похолодел. Уж больно знакомым показался ему этот старик: его лицо, осанка, походка. «Нет, нет — тот умер и похоронен где-то на Дальнем Востоке, — сейчас же успокоил он сам себя. — И голос у того совсем другой, у того голос звучный, высокий, а этот гундосит в нос. Нет, нет, не он, не он! Все может измениться, только не голос. Я могу забыть, да и забыл совершенно его лицо, но голос... но интонации... нет, нет — не он!»

— Едем прямо? Заезжать никуда не будем? — спросил Еламан Жарикова, когда оба пассажира уселись.

— Прямо, прямо! — ответил Жариков, и тут Еламан вдруг увидал руки старика: были они желто-бурые, шершавые, все в ожогах и шрамах. А в одной руке он держал костяную трубку, с надписями «Колыма» и «19...». Последних двух цифр Еламан не разглядел.

«Он! Он, проклятый», — подумал Еламан и, ничего не соображая, пустил машину на последнюю скорость. Они неслись, как стрела, и если бы встретился на пути орудовец им бы, конечно, несдобровать, но Ташкентская аллея была пуста, как нарочно.

— Да куда вы так гоните? — вдруг раздраженно спросил Жариков. — Ведь это сто двадцать верст в час!

И словно в подтверждение, сзади раздался отчаянный крик, а потом чья-то зверская ругань. Машина так круто срезала угол, что чуть не задавила ребенка.

Еламан растерянно обернулся и вздрогнул, встретив спокойно изучающий взгляд. Старик смотрел на него из-под очков внимательно, спокойно и просто. Еламан поспешно отвернулся и больше до самой остановки не оборачивался.

На другой день после сорвавшейся свадьбы Бекайдар уехал из Саяты. Ему надо было посетить одну из самых отдаленных партий экспедиции. Работала эта партия недалеко от озера Балташы сравнительно высоко в горах. Здесь били ключи и густо разрастался ковыль. Росли еще и таволга и тамариск и другие степные травы. В местах же, где влаги было особенно много, качаясь, пышно зеленел камыш, тускло поблескивали низкорослые тростники и прямые острые стебли с огромными блестящими листьями невероятной чистоты, яркости. Но главная достопримечательность этого места были все-таки камни. Ветры, вода и время источили глыбы, стянутые с гор, верно, каким-то селем[1], и вся местность напоминала фантастический парк. Бекайдар ходил и смотрел: вот, например, стоит Баба-яга. Острый крючковатый нос, впалые щеки и рот с тонкими сухими губами; подбородок острый, вздернутый. А кожа у Бабы-яги жесткая и сухая, как и у всякой старухи.

Чуть дальше лежит тигр. Громадная, гибкая хищная кошка. Еще дальше застыла девушка. Она бессильно привалилась к каменной калитке; захотела как-то поднять тяжелый мешок с камнями, да так и осталась на миллионы лет на одном месте, поникшая, выбившаяся из сил, одинокая. А дальше шли отдельные статуи и целые группы их из белого, черного, розового камня; мрамор, кварцит, известняк. Миллионы лет работала природа над этим парком — точила, выветривала, шлифовала. Она как будто знала, что придут люди, разобьют палатки и застынут от удивления, когда увидят, что она им приготовила.

Бекайдар сидит на высоком камне и смотрит вниз. Вот уже десять дней, как он не находит себе места. Под ним степь, сопки, глыбы, родник, затянувшийся осокой. С запада тянется дорога, тонкая, длинная, похожая сверху на стальную проволоку. «Вот в такой же ясный солнечный день я увидел впервые Дамели», — подумал он и весь сжался от душевной боли.