«Да, — подумал Бекайдар, — вот это в самый раз. Спасибо тебе, Дамели».

И вдруг он вздрогнул. Она шла не одна, держа ее осторожно под локоть, с ней шествовал, — а иначе не назовешь его походку — высокий худощавый юноша. Он был хорош, курчав, черноглаз. Такие девушкам должны нравиться особенно. Недаром все смотрели только на эту пару. А они шли спокойно, переговаривались. На Бекайдара она даже и внимания не обратила. «Ну, держись, старик, — приказал он сам себе, — тебе сейчас будет очень плохо. Ты черт знает что выдумываешь, а Дамели на тебя даже и не смотрит. Ты, конечно, этого никак не ожидал. Держись, старик, хотя это и чертовски трудно». Но как Бекайдар не был огорчен и даже убит, он все равно сейчас же вспомнил Шекспира: «Ревность — чудовище с зелеными глазами». И вдруг Дамели, которая до сих пор шла только со своим партнером, глядела только на него, слушала только его, выскочила из толпы подруг и схватила Бекайдара за руку.

— Ыклас! — крикнула она своему кавалеру. — Иди знакомься — это тот самый джигит, о котором мы с тобой говорили. Бекайдар! Знакомься, мой двоюродный брат по матери, великий поэт Ыклас Арыстанов.

Как ни сдерживался Бекайдар, какой равнодушный вид он на себя ни принимал, но тут он чуть не подпрыгнул от радости! Двоюродный брат! Ну это же совсем меняет дело!

— Я очень, очень рад познакомиться с вами, — сказал он и так горячо сжал руку, поэта, что тот не выдержал и засмеялся. Он ведь был поэт и понимал многое. Искоса он взглянул на свою сестру: та после своего отчаянного поступка вдруг покраснела и совершенно потерялась. А он смотрел на нее дружелюбно и ласково, — совсем по-братски. Ему нравилось, что у его сестры такой жених. С ним в любой компании показаться не стыдно.

Скоро начались танцы, танцевали под свирель, а когда музыкант уставал и свирель падала ему на колени, просто сидели обнявшись и пели. Потом танцевали снова. А когда уже стемнело, вдруг выступил Толя Ведерников.

— Ну, товарищи, — сказал он, — попели, потанцевали, повеселились — это все хорошо. В здоровом теле — здоровый дух. А теперь я предложу вам другое. Такого занятия мы еще не проводили. Среди нас молодой поэт Ыклас Арыстанов. У него уже есть две книжки. В Саят он приехал специально, чтоб познакомиться с нами. Он пишет поэму о молодых геологах. Впрочем, об этом он лучше всего расскажет сам. Ыклас, прошу тебя.

Голос у Ыкласа был мягкий, певучий, а улыбка белозубая, обаятельная, и вообще был он так красив, что все девушки загляделись на него. Он почувствовал это и улыбался еще ласковее и смущеннее.

— Ну что ж тут рассказывать? — сказал он. — Вот Анатолий правильно сказал — пишу поэму о современниках, о таких же хороших ребятах, как и вы. Вот и приехал к вам в гости. Поживу с вами немного, если не прогоните.

Засмеялись. Маша Стаханова спросила:

— А героиня в вашей поэме будет?

— Ну, а как же? — весело изумился поэт. — Какая же поэма без героини? Не бывает ни реки без рыб, ни поэмы без девушек.

Все опять засмеялись, а Бекайдару вдруг почему-то стало неуютно, тоскливо, скучно, и он тихонечко встал со скамейки, и медленно пошел прочь. Он прошел мимо экспедиционной кухни — линялого брезента, через который уже просвечивал огонь и звенело что-то металлическое, мимо груды камней с надписями зеленой масляной краскою: «Петя, Люда», «Петя + Люда = Любовь». «А я тогда останусь при чем?» — и вышел к избушке на курьих ножках. Была эта избушка ветхая и черная, как застигнутая первым снегом поганка, и стояла на опушке крошечной рощицы. В ветреные дни в ней все гудело и шаталось, в дождь текло, в вёдро рассыхалось и трещало. Никто не знал, кто эту избушку поставил, зачем она столько здесь стоит. Зато не было вернее и надежнее приюта для свиданий, выпивок, чем эта древность. И сейчас на ветхих ступеньках ее кто-то сидел и курил: в темноте вспыхивал и гас круглый огонек. Бекайдару никого не хотелось видеть, и он повернул было обратно, но тут очень знакомый голос сказал из темноты:

— Ты что ж, молодой человек, уж и здороваться не хочешь?

«Жариков!» — почему-то вдруг очень обрадовался Бекайдар и пошел на огонек.

— А я ведь и не узнал вас, Афанасий Семенович, — сказал он. — Здравствуйте! Что это вы тут одни?

Жариков потеснился, освобождая место.

— Да вот голова что-то не того — не свежая, — сказал он раздумчиво, — не то по дороге затрясло, не то трубка! Я ведь до того только папиросы и махорку и дул, не то еще что, но только вот сел за отчет, пишу и чувствую: не варит башка, ну как деревянная! Плюнул, вышел на улицу и вот пришел сюда и сижу по-стариковски и тут смотрю — ты идешь! А что это ты, брат, бродишь по степи один, как молодой олень, а?

— Да так что-то! — пробормотал Бекайдар.

— Ах, и ты тоже что-то! Здорово выходит, — засмеялся Жариков.

Помолчали.

— Молодой олень это что? Из Пушкина? — спросил вдруг Жариков.

— Из Пушкина, Афанасий Семенович.

— Из него, из него! — серьезно подтвердил Жариков. — У нас в армейском клубе ставила самодеятельность «Скупого рыцаря» — вот это оттуда. Очень хорошо играли пограничники. Декорации, костюмы, музыка! Ну! Вот у вас такого не посмотришь: только танцы да доклады. Что и сейчас идет небось какой-нибудь доклад?

— Даже целая беседа, — улыбнулся Бекайдар. — Приезжий поэт беседует о любви!

— О любви?!.. — Жариков так удивился, что даже повернулся к Бекайдару. — Что ж он вам такое может о любви сказать новое?

Бекайдар пожал плечами.

— Не знаю. Я ушел.

— Что ж не послушал? — усмехнулся Жариков. — А я-то думал, что это специально для вас, для тебя и Дамели такого беседчика прислали! Уж больно-то вы люди ненадежные и неустойчивые. А Дамели там?!

— Там! — усмехнулся Бекайдар. — Поэт ее двоюродный брат. Ничего, кажется, парень.

— Ну пусть тогда послушает, может, и поумнеет! — согласился Жариков. — Эх, брат, не беседы бы вам, а палку хорошую, или еще лучше: ремень красноармейский с пряжечкой! Разве у нас раньше так было, что невеста беседы о любви слушает, а жених ее по степи шатается, а?

— Да раньше и того, пожалуй, не было, чтоб невеста от жениха со свадьбы уходила, — горько усмехнулся Бекайдар.

— Не было! — горячо согласился Жариков. — А почему? Да кто б ее, такую красивую, отпустил? На это только один распрекрасный Бекайдар Ажимов способен! Только он, только он?

— А что ж я, по-вашему, должен был делать? — обиделся Бекайдар.

— Почему по-моему? Нет, почему только по-моему? — зарычал Жариков. — Бежать за ней ты был должен! Хватать ее! Тащить! Вот что ты должен был делать.

— Так что ж я феодал, что ли? — слабо усмехнулся Бекайдар и беспомощно развел руками.

— Что-то? — грозно нахмурился Жариков. — Фео-дал?! Дурак ты хороший, вот кто ты! Ты же ее любишь? Да?! Ты же с ней жить собираешься, так? Так какого же черта ты так от нее запросто отказываешься? Ушла — и ушла, и аллах с тобой, нальем, ребята, по новой за покой ее души? Кто ж так делает! Бекайдар Ажимов, да?

— Похоже что так! — грустно усмехнулся Бекайдар. Речь старика совершенно валила его с ног и не согласовалась ни с чем. В то же время он чувствовал в ней ту простоту и ясность, которой так не доставало ему во всей этой мути.

— Да ты не смейся, не смейся! — крикнул старик. — Тут и полсмеха нет! Ведь не она, выходит, а ты кругом, кругом виноват! Ну как же так? Раз ты ей даешь уйти со свадьбы неизвестно почему, неизвестно куда, неизвестно к кому, ничего тебе не объяснив, — значит, и без объяснений все понятно. Ведь так должны были понять люди! Я вот, например, только так и подумал, когда мне весь этот балет пересказали! Значит, знал парень, за что его так оконфузили, по делам, значит, вору и мука. Вот как я решил. Только потом, потом, после разговора с Дауке, я уже кое-что понял. А она ведь, наверно, до сих пор так и думает.