Распутин нахально отвечал:

— Я приглашен сюда по желанию лиц более высоких, чем вы, — и вытащил при этом пригласительный билет.

— Ты известный обманщик, — возразил я: — верить твоим словам нельзя. Уходи сейчас вон, тебе здесь не место…

Распутин искоса взглянул на меня, звучно опустился на колени и начал бить земные поклоны. Возмущенный этой дерзостью, я толкнул его в бок и сказал:

— Довольно ломаться. Если ты сейчас не уберешься отсюда, то я своим приставам прикажу тебя вынести на руках.

С глубоким вздохом и со словами: «О, господи, прости его грех», Распутин тяжело поднялся на ноги и, метнув на меня злобный взгляд, направился к выходу. Я проводил его до западных дверей, где выездной казак подал ему великолепную соболью шубу, усадил его в автомобиль, и Распутин благополучно уехал.

Этот эпизод был рассказан гораздо позже летом 1913 года самим Распутиным члену Думы Ковалевскому[56], который случайно ехал с ним в одном поезде. Распутин начал с того, что бранил меня и спрашивал, за что члены Думы любят своего председателя, а потом сказал: «Он нехороший человек. Вы знаете, что он сделал во время торжеств? Он меня даже из Казанского собора выгнал, а не спросил, что сам царь сказал мне, чтобы я там был».

Ковалевский, рассказывая мне об этой встрече, добавил: «Я, признаться, не верил вам, думал, что вы прихвастнули, когда говорили, что выгнали его из храма».

На поздравлении во дворце, где присутствовала вся Дума, я сказал свое приветственное слово и поднес икону и плат, который держали развернутым за мной товарищи председателя. Особенно же знаменательно казалось то, что никто не говорил приветствий, так как официально было заявлено, что речей не будет[57].

Балканская война с Турцией[58] была в полном разгаре. В Думе с большим вниманием и воодушевлением следили за геройской борьбой славян за свободу. Сочувствие к ним было полное. Оно росло одновременно с негодованием на промахи нашей дипломатии, и в особенности на министра иностранных дел Сазонова[59], который, по мнению думских кругов, заставил Россию играть ничтожную роль в международных событиях. Чувство всеобщего недовольства и национальной обиды, кроме Думы, высказывалось и в газетах всех направлений.

В марте 1913 года в Петербург приехал болгарский герой этой войны Радко-Дмитриев[60] и председатель болгарского народного собрания[61]. Их встречали славянские общества, толпа молодежи, многие члены Думы и устроили им овацию на вокзале. Кажется, на другой день их приезда получено было известие, что Адрианополь взят[62] В Думе это произвело огромное впечатление. Заседание было прервано, начали кричать «ура», потребовали молебна и послали некоторых депутатов привести в Думу Радко-Дмитриева, Данева и болгарского посланника Бобчева[63].

Когда они приехали, их поднимали на «ура», обнимали, целовали. Воодушевление было полное, всеобщее, без различия партий, забыли и личные счеты, пожимали руки и поздравляли друг друга с общеславянской радостью. Славяне были тронуты до слез. Молебен служили священники, члены Думы, в Екатерининском зале. Хор составился из депутатов под моим управлением. Пели гимн и «Шуми, Марица». В самый разгар этого энтузиазма я был вызван к телефону председателем Совета министров Коковцовым:

— Что у вас делается в Думе? Нельзя ли прекратить эти манифестации?

Я ответил:

— Это невозможно, подъем народного чувства остановить нельзя. Но зачем вам это нужно?

— Помилуйте, Михаил Владимирович, это может не понравиться Австрии и создать неприятные осложнения.

— Попробуйте, приезжайте и постарайтесь остановить это воодушевление сами. Я не могу…

Оказалось, что действительно о манифестации узнали в австрийском посольстве и сделали представление председателю Совета министров.

На другой день у меня был большой обед с болгарскими гостями: Бобчевым, Даневым и Радко-Дмитриевым и раут, к которому собралось 60 членов Думы, лидеры всех партий, бюро фракции октябристов[64] и видные октябристы. Вечер прошел очень оживленно. Все окружили Радко-Дмитриева, который охотно рассказывал про войну и положение дел на Балканах. Всех поразил такт и спокойствие славян: они ни слова ни намека не сказали о нашей дипломатии и даже не очень возмущались Австрией, хотя не скрывали, что ей не доверяют.

За обедом я сказал им приблизительно следующее:

— Я поднимаю бокал за геройские славянские народы, которые удивили весь мир своей необычайной победоносной войной. Все мы следим с напряжением за геройским шествием во имя креста и свободы. Но с таким же напряжением и волнением ждем окончания этой войны. Ведь мало окончить победоносно войну. В ее благополучном исходе я ни минуты не сомневаюсь, видя геройство вождей братских нам войск и безграничную отвагу ее воинов. Сомнений быть не может. Турция будет побеждена. Однако, результаты всякой кампании оцениваются в смысле их целесообразности не успешными и блестящими военными действиями, но успешным завершением войны, мирным договором. По этому поводу позвольте вам от имени вашей старшей сестры — России — дать добрый совет: храните мир между собой, между союзниками и соратниками. Да не ослепят вас ратные победы и да не возбудят они между вами опасной и нежелательной ревности к содеянным подвигам. Нет ничего опаснее этого пути. Поэтому мы, ваши братья, ликующие о бранных победах славянства, молим вас все силы ума и воли напрячь для предупреждения междоусобных трений, опасных для достижения блестящего конца войны. Я провозглашаю громкую здравицу за победоносных братьев-славян, в дружном союзе отважно побеждающих общего врага, и за то, чтобы их братское сердечное единение росло и крепло и послужило основанием и для дальнейшего сплочения братско-славянской семьи.

Переглянувшись с другими, Радко-Дмитриев встал и ответил следующее:

— Вы правильно называете нас младшими братьями. Славянские народы всегда с уважением, с братской любовью смотрели на Россию, от которой ждали нравственной поддержки и помощи. Благодаря великодушию русских братьев, славяне были вызваны к исторической жизни, и они никогда не могут забыть тех великих благодеяний, которые на них сыпала великая Россия. Теперь в нашей первой самостоятельной борьбе с исконным врагом мы с верой и упованием смотрим на старшего брата и просим, чтобы он отстранил все чуждые, вредные влияния. Россия должна оказать нам содействие тем, чтобы своею мощной рукою предотвратить всякую возможность возникновения недоразумений между славянами. Мощною же рукою она должна пресечь эти недоразумения, если бы они возникли. Только великая Россия имеет право вмешиваться и только России подчиняются славянские народы.

Сказал он это глубоко взволнованным голосом.

После обеда, беседуя, славяне говорили:

— Вы не представляете себе, как велико обаяние России на Балканах, с каким доверием и с какой надеждой славяне смотрят на Россию, как боятся ее в Европе. Теперь или никогда Россия должна себя показать.

На это пришлось им ответить:

— Вы видите отношение к вам общества и печати, вы видели энтузиазм народных представителей, а дальше, мы ничего сказать не можем, ни за что поручиться.

Радко-Дмитриев отозвал меня в кабинет и сказал:

— Я приехал с секретной миссией повергнуть к стопам его величества Константинополь. Как мне быть, как говорить с государем?

— Я ответил ему:

— Говорите ему прямо. Он любит правду, и это, во всяком случае, будет вернее. Я со своей стороны полагаю, что до вашего представления государю было бы полезно мне испросить специальный доклад.