Тётя Катя взяла Максимку на руки, поцеловала его, приласкала.

— Смотри, мой мальчик, какой корабль тебе привезли! — сказала она. — Ни у кого такого нет. А книжка какая хорошая!

Тётя Катя стала так, чтобы Максимка не мог видеть отца с сыном.

Военный между тем с суетливой неловкостью закрыл чемодан, взял Толю за руку и тихо вышел из комнаты с таким видом, будто сделал что-то нехорошее, будто он чувствовал за собой какую-то вину.

В комнате светло, уютно. У Толи здесь свой собственный уголок. И чего только там нет — книжки, игрушки…

За столом сидят папа с мамой.

— Мне до сих пор не верится, что мы все вместе! — говорит мать. — Как будто вчера это было: ты где-то на фронте, я — в госпитале, а Толя с бабушкой — неизвестно где…

Отец поморщился, словно у него вдруг что-то заболело:

— А знаешь, у меня тот мальчик так и стоит перед глазами…

— Я тоже не могу забыть о нём, хотя и не видела, — с мягкой улыбкой заметила мать.

— Ему совсем неплохо там: живёт, как в родной семье. У него много товарищей…

Толя, весёлый, счастливый, подбежал к родителям, прижался к коленям отца и спросил:

— Папа, а велосипед настоящий ты мне купишь?

— Куплю, сынок, обязательно куплю, — ответил отец и обратился к матери: — Вот точно так же прижался ко мне тот мальчик и спросил про корабль. Он был так уверен, что перед ним его отец…

Так Максимка, сам того не подозревая, вошёл в жизнь этой счастливой семьи. Он завоевал себе место не только в сердце отца, но и матери. Ей порой казалось, что она сама присутствовала при встрече мальчика с мужем.

Пришла осень. Деревья вокруг детского дома пожелтели. Опустели «горные разработки». По холмам и перелескам свободно гулял пронизывающий ветер.

Малыши перенесли свои строительные работы в дом, откуда теперь вырывался гул, как из потревоженного улья. Песок им заменяли кубики и другие игрушки.

В один из таких дней к детям подошла тётя Катя и позвала:

— Максимка, иди сюда! К тебе папа приехал!

Максимка не очень удивился. Он всегда знал, что когда-нибудь да приедет папа. И всё же он покраснел от волнения.

Тётя Катя взяла Максимку за руку и повела за собой. А сзади шли Алёша, Юра, Сеня, Боря…

Максимка сразу узнал высокого дядю — того самого, который привёз ему корабль, но почему-то не захотел его тогда взять с собой. Зато теперь он сам подошёл к малышу, поднял его на руки и сказал:

— Ну, Максимка, собирайся! Едем домой, мама ждёт.

И снова Максимка увидел перед собой светлое, ласковое лицо и доверчиво прижался к груди отца.

Одним глазком он лукаво-лукаво поглядывал на товарищей. Не в силах удержаться, он произнёс вслух:

— Ага!..

1946 г.

Года через два после окончания войны мне довелось побывать в колхозе Заречье, Н-ского района. Три деревни, из которых состоял этот колхоз, были окружены лесами — то непроходимым ельником, то светлым сосняком. А отвоёванная у леса земля — или болото, или песок. И одно плохо, и другое не лучше. Испокон веков бедно жили люди в этом краю. От будущего они тоже ничего хорошего не ждали: какова земля, такова и жизнь. Ведь землю не переделаешь!

Но вот пришло время, деревни объединились в колхоз — и тут стало ясно, что совсем не обязательно жить так, как прикажет земля. Можно устроить жизнь по воле человека, колхозными силами землю переделать. Она сама подсказывала, как лучше за неё приняться. Через болотистую низину надо прорыть канал, по которому излишки воды будут стекать в реку. Для этого предстояло перекопать высокий песчаный берег, где стояли две деревни (третья находилась по ту сторону болота). Часть выкопанной земли можно оставить по соседству, на песках.

Никогда ещё со времени возникновения этих селений люди не работали с такой охотой, как на канале. Но кончить работу не успели — началась война…

Колхоз Заречье был одним из тех немногих белорусских колхозов, которые немцы не успели сжечь. Отдалённость этого глухого уголка от важных дорог, деятельность партизан и, наконец, приход Советской Армии — всё это помешало фашистам выполнить свою «задачу».

Председатель Антон Степанович Потапчик с увлечением показывал мне, чего добился колхоз за последние два года. Канал был закончен и новым притоком впадал в реку. На болоте, хотя ещё и не полностью освоенном, местами зеленел густой овёс, лопушилась капуста. На бывших песчаных полях рожь совсем не походила на прежнюю. В устье канала, между двумя деревнями, стояла новая школа.

— Здесь будет центр колхоза, — разъяснял Антон Степанович. — Сначала на канале построим маленькую электростанцию, а потом правление, клуб. Но пока мы главным образом заняты хозяйственными постройками.

Эти хозяйственные постройки — амбары, хлевы — были расположены вниз по реке. Оттуда доносился мелодичный звон железа под кузнечным молотом. На зелёном поле группами работали колхозницы. Двое мужчин отводили от канала небольшой боковой ров. Спокойно, размеренно шла мирная работа. Со стороны могло показаться, что она и следа особенного не оставляет. Но куда ни глянешь — всюду плоды человеческого труда, везде природа усовершенствована рукой человека.

Гостеприимный председатель пригласил меня к себе, в старую крестьянскую хату, такую же, как и все остальные в деревне.

— Доживают свой век наши дедовские хаты, — сказал он. — Приезжайте лет через пять-восемь — увидите, что здесь будет.

«Дедовская хата», как ей и положено, была низенькой, тёмной, вросшей в землю. Встретила нас черноволосая хозяйка в белой косынке на голове.

— Принимай, Аксинья, гостей! — весело произнёс хозяин, бросив шапку на скамью.

— Пожалуйста, милости просим, — пригласила хозяйка, привычным движением вытирая стол и лавку.

— Вы давно председателем? — спросил я хозяина.

— Третий год. Раньше был бригадиром. Трудное деле быть председателем, но зато можно сделать много хорошего. Надо быть справедливым, и тогда всякий тебя поддержит.

В избу вошла смуглая девушка лет двадцати.

— Моя дочь, — отрекомендовал хозяин. — Учится в сельскохозяйственном техникуме. Через год у нас будет свой специалист. Вы не смотрите, что здесь такая глушь. По подсчётам выходит, что наш колхоз лет через пять может стать миллионером. На зерне у нас, конечно, далеко не уедешь — вот и берём направление на животноводство и технические культуры.

Сквозь небольшие окна хаты проникало мало света. В углу, над столом, еле обозначались портреты Ленина и Сталина, а рядом с ними в рамке с веночком виднелась ещё одна фотография.

Я заинтересовался и подошёл поближе. Это была фотография мальчика с пионерским галстуком на шее. Худощавое, продолговатое лицо, сжатые губы, строгие, вдумчивые глаза, на лоб свесилась непокорная прядь волос. Я заметил засунутую за рамку пожелтевшую, смятую записку.

— Если хотите, можете прочитать, — услышал я голос хозяина.

Я взял в руки записку, развернул её. Это был клочок бумаги, вырванный, очевидно, из записной книжки, которую школьники часто мастерят из тетрадей. На бумажке были написаны карандашом, какие-то уже полустёртые слова. Я наклонился к окну, чтобы прочитать их. В хате стало очень тихо, как будто хозяева вдруг покинули её. Я прочитал записку и тоже замер.

А потом я долго беседовал с родителями мальчика, и передо мной вставали такие яркие картины, словно я сам видел их.

Пять лет назад за этим самым столом сидел партизан. Он часто поглядывал в окно, где у ворот стояла на страже его пятнадцатилетняя дочка Катя. Автомат Он положил возле себя на лавку. Жена готовила партизану узелок на дорогу.

Тринадцатилетний мальчик, серьёзный, нахмурившийся, не поднимая глаз, что-то вертел в руках и глухим голосом говорил:

— Почему нельзя? Я тоже могу быть полезным: и за конём присмотреть, и на страже постоять, и в разведку пойти, а если понадобится, то и стрелять научусь.