Толстяк скулил, елозя передо мной по земле, а его соседи старательно отводили глаза. Я брезгливо вытер ладонь о штанину, развернулся и пошел дальше. Сквозь общую какофонию прорывались обрывки случайных фраз и выкрики зазывал.

– …плачет, и что? Теперь бесплатно отдать?..

– …говорю ему – часов пять еще, чего ты мечешься? Нет, отвечает, так оно, мол, надежнее. И тащит свой сундук, раскорячился…

– …шелк, живой шелк! Платки, косынки! Недорого!..

– …не будет бунта, уважаемый. Не будет, точно вам говорю. Ну, зарежут пяток солдатиков – так вроде не в первый раз…

– …да вон же шестое! Слева!..

– …не помрет он теперь. Фиалковым цветом отпоим, вытянем…

– …ватрушки сладкие, лепешки медовые…

– …задом жирным трясет и лыбится, корова беззубая. Думает, наверно, ночь просидит, так первой красавицей обернется…

– …в хлам. Как увидел, так прямо сразу и начал…

– …кровища полотенце прожгла. Не веришь?..

– …Ястребы, ха! Воронье помойное…

– …истинно говорю вам! Светозарное, ясноликое! Смоют всю скверну чистые слезы! Те же, кто грешен, полягут в корчах и взвоют люто!..

Услышав последнюю сентенцию, я скривился. Глянул в ту сторону – так и есть. Храмовый жрец сидел на пучке соломы в закутке между двумя торговыми лавками. Ну то есть бывший жрец, конечно. Из тех, что к старости окончательно выжили из ума и бродят по улицам, развлекая прохожих дикими воплями. Желто-белое одеяние было изгваздано так, словно старика держали в хлеву, – потеки грязи, маслянистые пятна и ошметки навоза. Облезлая лысина почернела от солнца, зато имелась косматая бородища с налипшими крошками и засохшими следами блевотины.

Юродивый вертел головой, тараща мутные бельма. Он был слеп. Собственно, все жрецы слепнут с годами. Чего еще ожидать, если ты ежедневно по несколько часов кряду пялишься на солнечный диск? Я, честно говоря, вообще удивляюсь, как эти без сомнения достойные люди так долго сохраняют рассудок. Лично я бы свихнулся намного раньше.

Вокруг жреца собрались зеваки. Вряд ли в другие дни он имел такую аудиторию, но когда плачет небо, все воспринимается по-иному. Люди слушали молча. Кто-то хмурился, кто-то недоверчиво хмыкал – только два пацана беззвучно давились смехом, разглядывая провидца в навозе.

Неожиданно старик замолчал и приподнялся, держась за стенку. Вытянул вперед костлявую руку и гаркнул:

– Ты!

Надо ли говорить, что грязный палец указывал точно мне в переносицу. Я вздохнул и хотел уже пройти мимо, но юродивый торопливо закаркал, словно понял мое намерение:

– Да, да, ты, пришедший из тени! Мерзкий огрызок, голем, лишенный души! Я слеп, но чую тебя – того, кто живет под солнцем, не зная света! Ты явился, но время твое уже истекает!

Твоими бы устами, подумал я. Но все же остановился и обернулся. Старик ощерился:

– Услышал меня, голем? Так помни же – слезы льются! Твоя плоть сгниет еще до заката, и угаснет твой черный разум!

Он захохотал, разбрызгивая слюну и безумно вращая бельмами. Я почувствовал, что сейчас, вот прямо в этот момент, что-то должно решиться. Воздух стал неподвижен, как тогда, во время гадания, и лиловая взвесь, проявившись из ниоткуда, заклубилась перед глазами. Мне обожгло гортань, стало невозможно дышать – ощущение было, что легкие тлеют, словно бумага. Это продолжалось всего секунду, но что-то, наверно, отразилось в моих глазах, потому что, когда я коротко приказал «Пошли вон», зеваки попятились, не сказав ни слова.

Старик завизжал:

– Что, голем, надеешься испугать? Не выйдет! Я жил со светом в душе, и мне умирать не страшно! Это ты, ты, должен бояться!

От него воняло, как от козла. Поморщившись, я сказал:

– Не ори, дурак. Подробности знаешь?

Опешив от такого вопроса, он заткнулся на полуслове. Несколько секунд беззвучно разевал рот, демонстрируя пеньки от зубов. Казалось, я слышу, как скрипят его высохшие мозги. Пришлось подсказать:

– Ты утверждаешь, что моя плоть сгниет до заката. Как это случится и где?

Он что-то проблеял. Я подождал для порядка, потом вздохнул:

– Понятно. Конкретно сказать ничего не можешь. Но что-то ведь чувствуешь, вшивый крот… Ладно, последний шанс. Сейчас я задам вопрос, а ты ответишь на него одним словом. Ну, готов?

– Я не буду отвечать, голем.

– Напрасно. Ты сказал, что у меня нет души. Но чужую душу я взять могу. Ты ведь знаешь об этом, правда?

Я вытащил кинжал и приставил лезвие к его шее под кадыком. И вот теперь его по-настоящему проняло. Старик затрясся, и я, забеспокоившись, что он обделается от страха, даже отступил на полшага. Но кинжал, естественно, не убрал.

– Итак, я задаю вопрос. Север, юг, восток или запад?

Его тупая физиономия начинала меня бесить. Я слегка усилил нажим и почувствовал, как острие клинка проникает в кожу, хотя за бородой этого было не видно.

– Жду три секунды. Потом забираю душу. Север?.. Юг?.. Восток?..

– Запад! – пискнул старик.

– Спасибо.

Коротким движением я вспорол ему горло. Вытер клинок, развернулся и пошел прочь. Мертвец остался лежать на пучке соломы. Все честно – душу я оставил при нем. Мне она была ни к чему.

Я покинул площадь и зашагал по улице. Здесь тоже располагались торговые лавки, но уже побогаче – специально для клиентов, презирающих базарную толчею. Мелькали аляповатые вывески с изображением клинков, головных уборов и алхимических склянок. Попалась даже стеклянная витрина в человеческий рост – почти как на Аллее Предков в столице. Причем стекло было не простое, а с фиолетовым благородным отливом – такое камнем не расшибешь, и решетку можно не ставить. На витрине блестели оправы для «глазков», выполненные из чистого золота, жемчужные нити, явно доставленные с самого побережья, самоцветы с Хрустальных Гор, серебряные браслеты и прочая ерунда, от которой у дам замирает сердце, а у мужчин пересыхает во рту при взгляде на ценник. Вот и сейчас две барышни в прострации застыли на тротуаре, пожирая глазами ассортимент. Стражник, охраняющий вход, снисходительно улыбался.

Да, если в Белом Стане появились подобные заведения, то дела здесь не так уж плохи. Филиал Королевского Банка тоже имеется – каменное здание аж в три этажа. И вообще, городок заметно разросся за те годы, что я здесь не был. Может, и правда, живую руду нашли? Нет, это вряд ли. Откуда бы ей здесь взяться?

Я шел на запад, как и подсказал мне юродивый, а чувства мои представляли смесь эйфории, нетерпения и страха. Ситуация была не совсем понятной. Пророчество жреца противоречило результатам гадания на корабле, однако я склонялся к тому, чтобы принять слова старика за истину. Все-таки этот вонючий крот обращался прямо ко мне, а там, на палубе, присутствовали десятки людей. Но опять же что в таком случае означала надпись на парусине?

Разберусь, никуда не денусь.

Витрин с чудо-стеклами больше не обнаружилось, и любые ассоциации со столицей теперь казались смешными. Я притормозил, озираясь. Улица вывела меня к ратуше. Трехэтажное здание с нелепыми завитушками на фасаде навевало тоску. Часы под крышей стояли. У входа толпились люди, и я подошел поближе.

На стене висел свежеотпечатанный бумажный плакат, с которого смотрел угрюмый мужик, заросший бородой по самые брови. Рисунок был черно-белым и схематичным, но художник явно имел талант – взгляд бородатого казался колючим и неприятным. Сверху аршинными буквами значилось: «Рассудит небо».

Я удивился. Это что за злодей такой, если ему не отрубили башку и на каторгу его не отправили, а держали специально для такой казни? Имя, которое значилось на плакате, ни о чем мне не говорило, а вот кличка Угорь уже как будто встречалась. Вот только при каких обстоятельствах?

Я с трудом продирался сквозь лес казенных формулировок в пояснительном тексте: «…подданническую присягу презрев и законы, Солнцем данные, попирая…», «…смертоубийства, а також и прочие деянья предерзкие, не единожды учиненные…», «…казне и торговому люду убытки приключив непомерные…», «…и от мыслей злодейственных воздержания в себе не имея…», «…суду же высокому преступное неуважение выказав…». И наконец история этого симпатяги всплыла-таки в моей памяти.