— Не знаю, насколько это связано с твоим или нашим делом, — заговорил Ван Ален неуверенно, придвинувшись к столу ближе, — и связано ли вообще, но кое-что есть. Помнишь, я сказал, что этой ночью был…

— У свидетельницы, — подсказал Курт, когда охотник замялся, и тот неловко кивнул, исподволь скосившись на Нессель:

— Да… Я знаю, что ты подумал… и правильно, в общем, подумал… Но это неважно, важно то, что она и впрямь свидетельница — подружка Катерины Юниус.

— Подруга дочери Юниуса? — нахмурился Курт. — Как зовут?

— Франциска Йенсен.

— В протоколе о ней не упоминалось.

— А кто составлял протокол? — уточнил Лукас, вперив пристальный взгляд в Ульмера, и тот смятенно отвел взгляд, замявшись.

— Кристиан Хальс, — вымолвил он, наконец, неохотно. — Но я и сам о ней впервые слышу; что за свидетельница, свидетельница чего?

— Вполне возможно, — с расстановкой ответил Ван Ален-старший, — что свидетельница неблаговидных деяний судьи, каковые и привели его к столь плачевному финалу.

— И что сказала твоя Франциска?

— Чего сразу «моя»… — буркнул Ван Ален недовольно. — Просто процесс опроса несколько затянулся и…

— Ян, — многозначительно произнес Курт, и тот кивнул, запнувшись:

— Да. Так вот. Судейская дочка была у нее незадолго до папашиного ареста и вообще всей этой шумихи с отравленным лавочником — приходила поплакаться. Рассказала, что отец прошлым вечером явился домой поздно и во хмелю, а дома еще и усугубил как следует. Усугублял весь вечер, покуда не свалился почти буквально: дочка еле успела довести его до постели. Так вот, по ее словам, судья был мрачным, пил угрюмо, все время что-то бормотал и на кого-то бранился, а потом усадил дочку напротив и стал ей пороть какую-то проповедническую чушь.

— В каком смысле? — нахмурился Ульмер, и охотник неопределенно помахал рукой:

— Нес что-то насчет возмездия. Прочел ей проповедь о том, как важно быть добродетельной и блюсти заповеди, что люди могут никогда и не узнать о грехах, таящихся в душе, но Главный Судия все равно все видит и рано или поздно воздаст. А в конце концов заявил — «так нельзя больше». Просекаешь, Молот Ведьм, что это может значить?

— Так и сказал?

— Так и сказал, — кивнул Ван Ален торжественно. — Франциска запомнила это слово в слово, потому что дочка судьи это запомнила слово в слово и несколько раз повторила — все пыталась понять, о чем это он.

— И о чем он? — тихо уточнила Нессель; Курт вздохнул:

— А дело-то, похоже, приобретает совсем нехороший оборот…

— Убрали судью, — уверенно подвел итог Ван Ален. — В чем-то он был замешан, что-то он сделал или делал какое-то время и однажды решил соскочить; а об этом, похоже, имел глупость ляпнуть тем, с кем проворачивал эти таинственные делишки. И его заткнули. Было это, напомню, до того, как началась суета с лавкой; потом уж завертелась эта история, Юниуса арестовали, а потом и дочка якобы удавилась.

— «Якобы»? — переспросил Ульмер. — Ты думаешь, что она не повинна в смертном грехе?

— Я думаю, она повинна только в том, что ее отец влез в какую-то мутную историю, — покривил губы Ван Ален. — И то ли ей стало известно что-то, то ли они решили, что известно — это уже неважно, важно то, что дочку наверняка попросту убрали вслед за папашей.

— Зачем такие сложности? — неуверенно возразила Нессель. — Почему было просто не убить его?

— Убийство судьи, да еще и вместе с дочерью… — вымолвил Лукас со вздохом. — Нет, это такое событие, которое взбудоражило бы город и привлекло ненужное внимание. А ну как кто-нибудь начал бы копать и докопался бы до истины? А так… Никаких подозрений, все чисто. Город сам казнил его и — забыл о нем. Самоубийство дочери выглядело логичным и тоже не вызвало никаких подозрений: что взять с девки, ни силы воли, ни духа перенести несчастье, да еще и одиночество, вот и наложила на себя руки; всё стройно, чисто и гладко.

— Но это же все меняет… — проронил Ульмер тихо. — Майстер Гессе, как полагаете, об этом следует рассказать майстеру Нойердорфу или Хальсу?

— Старику не следует точно, — хмуро отозвался Курт и, подумав, договорил: — Да и Хальсу пока тоже. Спроста ли он не внес ее имя в протокол? Не знал о ней, знал, но не счел свидетельницей, потому что она не упоминала этой истории, или умолчал нарочно?.. Ян, кому еще твоя Франциска рассказывала об этом?

— Да никому. Судейская дочка была ее единственной подругой, ваши к ней приходили, но интересовались лишь душевным состоянием Катерины перед смертью. Франциска, поразмыслив, решила, что история с перепившим судьей к делу не относится, а только добавит сложностей, а потому промолчала.

— Но тебе рассказала, — тихо заметила Нессель, и Ван Ален передернул плечами:

— Так спрашивать надо уметь…

— А пропавший inspector? Он не говорил с ней?

— Нет.

— Зараза… — пробормотал Курт тоскливо. — По всему выходит так, что о деле судьи Юниуса Штаудт знал много меньше моего — он не являлся ни к одному свидетелю из тех, что не упомянуты в протоколе, пользовался только теми куцыми сведениями, которые есть в наличии у Официума и магистрата — и все равно нашел больше, чем я. А он бессомненно нашел больше, чем я, иначе не был бы убит.

— У нас всё, — удрученно развел руками Ван Ален. — Ума не приложу, во что ваш пес Господень мог вляпаться.

— Одно точно, — сумрачно сообщил Лукас. — Всё к тому, что никакого разгула малефиков в Бамберге нет, а ведутся здесь какие-то грязные игры вполне обыденного характера. Имей место и впрямь колдовские штучки — не понадобилось бы ничего из этого; не пришлось бы вот так запутанно подставлять судью, не пришлось бы убивать инквизитора и прятать труп, не пришлось бы вешать дочку… Пара вареных мышей, пачка травок, пара заклятий — и каждый из них скончался бы тихо, от природных причин и безо всяких подозрений.

— И к чему это ты? — напряженно уточнил Ван Ален; тот передернул плечами:

— Это не наши дела. Малефиков здесь нет, и по-хорошему — нам бы стоило отсюда свалить, рассказать нашим, что в городе все в порядке, и больше сюда не соваться.

Охотник молча вздохнул, сместив взгляд с брата сначала на молчаливую Нессель, потом на Ульмера, на Курта и, наконец, медленно качнул головой:

— Уезжай один. Я останусь.

— Ян, только не начинай опять, — просительно-угрожающе выговорил Лукас, и Ван Ален натянуто улыбнулся:

— Да брось. Мы уже не раз работали порознь…

— Да. Из-за тебя и того, что ты всегда всё решаешь за нас обоих.

— Так реши сейчас за себя сам, — предложил охотник, широко поведя рукой и завершив этот жест на двери трактира. — Уезжай. Заметь, я тебя не удерживаю, не уговариваю и отпускаю одного — сам! — со спокойной душой. Признаю, что ты совсем большой мальчик и не нуждаешься в няньках. Уж добраться до наших и поведать им о том, что мы выяснили — это ты точно сумеешь без меня; да и я без тебя Богу душу чай не отдам. Молот Ведьм за мной присмотрит.

— Если верить слухам — все, за кем он присматривает, в итоге именно этим и кончают, — буркнул Лукас и, скосившись на майстера инквизитора, коротко бросил: — Без обид.

— Стало быть, это я за ним присмотрю, — погасив улыбку, твердо произнес Ван Ален. — Этот парень однажды спас мою шкуру, и сейчас я не намерен бросить его барахтаться в одиночку, когда он оказался в заднице.

— Справедливости ради, — возразил Курт негромко, — напомню, что и ты тоже, в общем, выдернул меня тогда с того света, да и в последнем бою вовремя оказался рядом пару раз… Ян, в том трактире мы все спасали друг друга, прямо или косвенно, и вести счет долгов сейчас крайне глупо. Если дело лишь в этом — то не стоит менять семью на инквизитора с проблемами.

— Ладно, — резко и почти зло сказал охотник. — Я не хотел, но ты меня вынудил… Я считаю, что я просто обязан остаться и помочь тебе, чем смогу; и что б ты там ни говорил, Молот Ведьм, я думаю, что и ты бы помог мне, окажись я в таком же дерьме. Какой-то больной ублюдок убил твою женщину; я помню, что ты мне говорил о родных и друзьях, но это не значит, что я с тобой согласен. Ты мне, может, и не друг до гроба, но я считаю, что человек, с которым мы плечом к плечу несколько дней и ночей подряд дрались с тварями, не то же самое, что случайный собутыльник в придорожном трактире. Это не говоря уж о том, что в одном ты все же прав: и вы, и мы — пусть каждый по-своему, но все ж одно дело делаем, как ни крути. Такое основание — пойдет?