Марий продолжал стоять.

Квестор не стал более играть в паузы и заговорил сам:

– Ты, верно, оставил меня, чтобы говорить о чем-то серьезном, так прошу тебя, говори.

– Я не забыл, что тебе предстоит сегодня еще кое о чем подумать, тем не менее не стану откладывать этот наш разговор, хотя терпел с его началом два года.

– Два года?!

– Именно. Тебе что-нибудь говорит имя Публий Вариний? Ничего?

– Почему же, я хорошо его помню. Твой служака примчался ко мне на виллу с инспекцией и был очень удивлен, что все в высшей степени готово, несмотря на то что подготовку я веду с чашей вина в руках и в компании актеров и мимов.

– Да, твои успехи он описывал с восторгом, но меня больше, чем описание того, как ты великолепно подготовил конницу моей армии, заинтересовало представление, данное твоими друзьями по твоему наущению в бальнеуме.

Сулла ответил не сразу, даже отвел на мгновение в сторону взгляд своих голубых глаз. Можно было, правда, подумать, что он не смущен, а просто силится что-то вспомнить.

– Не хочешь ли ты сказать, что забыл об этом представлении, а?

Сулла улыбнулся.

– Нет. Просто мне так часто приходилось затевать что-либо подобное и во время сатурналий, и в обычные дни, что всего не упомнишь.

– Квинт Росций со своими приятелями представили в самом уродливом и неподобающем виде заседание сената. Пьяные, грязные комедианты…

Сулла успокаивающе развел руками.

– Ну а что есть наш спасаемый богами сенат, как не собрание комедиантов, только не грязных и не пьяных. Хотя и за это не поручусь. Думаю, если бы мне удалось на то мое представление пригласить прямо с улицы сотню-другую голодранцев, они были бы в восторге и пьеса имела бы успех такой, какой и не снился даже Плавту.

Марий мрачно слушал Суллу.

– Не понимаю, видят боги, не понимаю, что заставляет тебя хмуриться! Когда бы удалось собрать твои собственные высказывания в адрес патрицианского сброда, до сих пор, по ошибке исторических судеб, правящего в нашем отечестве, то получилась бы сатира много ядовитее той, что сымпровизировали мои похмельные друзья.

– Но ты ведь сам из них.

Квестор потрясенно вытянулся.

– Из них? Из кого?

– Ваш род Луциев Корнелиев…

– Можешь не продолжать, я неплохо знаю историю моего рода. Но к тому моменту, когда мне пришло время появиться на свет, род лежал в развалинах. Отец и два моих брата умерли, не было денег, чтобы их похоронить как следует. Я сам подыхал, один, совсем один. В доме не было ни одного слуги, ни одного живого человека, меня просто-напросто могли сожрать тибурские собаки.

– Я знаю эту историю. – Марий потер виски – разговор свернул на какую-то бесплодную тропу. Похоже было, что Сулла не хотел понять, о чем идет речь.

– Я выжил один, боги спасли меня. Остались я да старая служанка – слепая и глухая, как загробная тень. У меня нет естественных воспоминаний и переживаний, свойственных ребенку, выросшему в патрицианской среде.

– Зато актерский мир представляется тебе родным, да? – Марий добродушно усмехнулся, но вдруг увидел, как квестор побледнел и углы его рта мучительно опустились.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, просто не очень удачно пошутил.

Сулла встал и подошел к окну глотнуть ночного воздуха. Стоя спиной к консулу, он закончил тему:

– Не надо пытаться рассмотреть что-то непонятное, ненормальное, тем более предательство, в том, что я столь критически смотрю на тот сорт людей, к коему считаюсь принадлежащим. Да, ты Гай Марий, ты популяр по всем правилам, твой отец – крестьянин, ты родился человеком умным и честолюбивым, поэтому считаешь себя вправе потребовать от мира несколько большую долю богатства и славы, чем та, что тебе причитается на основании старинных законов. Я же совсем другой человек. Скрытый смысл моих устремлений может быть… – Сулла осекся и повернулся. – Впрочем, мы и так слишком много сегодня говорили обо мне.

– Эта тема меня не утомила, – то ли льстя собеседнику, то ли угрожая ему, сказал Марий и, усмехнувшись, вытер градины пота со лба.

Надо было как-то закончить затянувшийся визит.

Сулла сказал:

– Публий Вариний… Он осужден за взяточничество.

Консул погладил большими грубыми ладонями свою серебристую, коротко подстриженную челку и вздохнул.

– Деньги Югурты.

Квестор, усмехнувшись, поклонился и вышел.

105 г. да Р. X,

649 г. от основания Рима

Сулла направлялся к своему жилищу в укрепленной части порта в сопровождении шести стражников, несших факелы. Луна еще не взошла, поэтому можно себе представить, какая стояла тьма. Подозрительные личности шныряли и прятались по переулкам. Полаивали собаки. Что-то хриплое и унылое пели гребцы в глинобитных сараях в северной оконечности гавани.

Ничего этого квестор не замечал, упорно ступая по уносящейся вниз каменной тропке меж темными домами, по которым пробегали сполохи факельных огней.

Сулла обдумывал состоявшийся с консулом разговор. Разговор этот ему очень не понравился. Неужели старик о чем-то догадывается? Или, может, уже знает?

Нет, это невозможно!

Тьма и река, других свидетелей нет!

И что все-таки делать с Югуртой?!

Вытребовав себе ночь на размышления, Сулла больше надеялся не на силу своих умственных способностей, а на то, что вернется его лазутчик со сведениями, которые позволят сделать окончательные выводы.

Дом, выбранный квестором для поселения в Цирте, по всей видимости, принадлежал небогатому римлянину. Об этом говорили скромные размеры атриума и триклиния, отсутствие бассейна и фонтана во внутреннем дворе. Даже средней руки горожане стремились обзавестись всем этим ввиду жаркого африканского климата.

Дом охранялся. Не так тщательно, как жилище консула, что понятно, но так же весьма тщательно, – проникнуть внутрь без разрешения владельца было нереально.

Сбросив плащ в руки Метробия, Сулла поинтересовался, кто есть в доме, кроме Марка Кармы, не появился ли гонец.

– Да, прибыл один. По виду – нумидиец. Он был совершенно без сил. Я велел накормить его.

– Где он теперь?

– Спит в домике надсмотрщика за масличным жомом.

– Хорошо. Разведи мне чашу цекубского вина холодной водой и разбуди нумидийца.

Метробий кашлянул за спиной господина.

– Что ты еще хочешь сказать?

– Марк Карма.

– Что?

– К нему приходил человек в черном капюшоне, так одеваются гетульские жрецы.

– Ну и?

– Они поговорили и куда-то ушли.

– Ушли? Марк Карма покинул дом?!

– По крайней мере, я не видел его уже две стражи.

– Две стражи?! – Сулла потер усталые глаза. – Разведи мне вина.

Поведение секретаря никогда не вызывало у квестора подозрений. Никаких. Сейчас, кажется, начинает вызывать, с ним нужно поговорить.

Но не это сейчас главное. Главное – нумидиец.

Сулла вошел в комнату за триклинием, служившую ему рабочим кабинетом.

Если нумидиец привез положительный ответ, а есть все основания думать, что это именно так…

– Кто здесь?! – громко спросил Сулла, поворачиваясь вокруг своей оси в полной темноте.

Раздался тихий, чуть хрипловатый, но совсем не такой, как у царя Бокха, голос. Голос абсолютно незнакомый:

– Не надо бояться. Если бы я хотел тебя убить, то мог бы сделать это трижды. Когда ты входил в дом, когда разговаривал со своим любовником, когда шел по галерее. Твои слуги никуда не годятся.

Сулла, мягко ступая, отошел к стене, прижался к ней спиной и вытащил меч.

Вытащить меч беззвучно невозможно.

Раздался неприятный смешок.

– Оставь, оставь, он тебе наверняка не понадобится. Я, например, безоружен.

– Кто ты?

– Прикажи принести свет, когда ты меня рассмотришь внимательно, ты меня, возможно, узнаешь.

Когда приступ растерянности, столь несвойственный Луцию Корнелию Сулле, миновал, он решил поступить так, как советовал шершавый голос, поселившийся в его кабинете. Сулла позвал Метробия.