Сулла аккуратно поставил нетронутую чашу вина на мраморную скамью и быстрым твердым шагом проследовал к выходу из бальнеума, поманил пальцем Марка Карму и на ходу сказал ему:

– Всю театральную шайку кормить и поить до вечера, после этого – всех вон. Не люблю бездарных актеров. Росцию дай немного денег.

– А этот странный посетитель? – осмелился напомнить секретарь. – В оспинах, немного похож на обезьяну…

– Если ему так хочется поговорить со мной, пусть отправляется следом. Позаботься, чтобы ему нашлось место на моем корабле.

107 г. до Р. X.

647 г. от основания Рима

Свадебный пир устроили во дворе старинной карфагенской усадьбы. Сложенные из местного серо-розового камня стены на удивление хорошо сохранились за те сто лет, в течение которых поместье находилось в запустении. Наспех сколоченные столы стояли по периметру двора, публика, восседавшая за ними, представляла собой более чем разношерстное собрание. Начать с того, что не все сидели. Сын непобедимого в своей неуловимости нумидийского царя Югурты, Оксинта, потребовал, чтобы ему и его друзьям поставили лежанки на римский манер. Он многократно бывал в великом и ненавидимом городе и усвоил многие привычки врагов своего африканского отечества. Он одевался как италийский офицер, был опоясан кавалерийским мечом римского образца, свободно владел латинской речью. Юноши из его окружения следовали своему вожаку, кто по соображениям идейным, кто опасался вызвать неудовольствие царского сына. Надо сказать, что сам Югурта, незаконнорожденный и одаренный сын Массиниссы, великого нумидийского царя и большого друга римского народа, не выказывал никакого определенного отношения к охватившей молодежь заморской моде. Когда этого требовали обстоятельства, он мог облачиться в виссоновую тогу и вести себя как патриций на форуме, в случае нужды легко менял облик, натягивал на себя кожаные гутульские штаны и раскрашивал лицо кабаньей кровью.

Увлечение Оксинты вызывало глухое и не слишком сильное раздражение у прочих нумидийских вождей, особенно тех, что происходили из родов, поддерживавших в последней Пунической войне не Массиниссу, а другого нумидийского царя – Сифакса, но протестовать не решались. Другое дело – мавританские дикари царя Бокха, отца Мардины, девушки, выходившей сегодня замуж за Югурту. Не скрываясь, они указывали лоснящимися от жира пальцами на Оксинту и его друзей и валились на землю от нестерпимого хохота. Поскольку большинство этих охотников и пастухов никогда в своей пустыне не видели римлян, они называли разряженных нумидийцев пунами, то есть карфагенянами, единственными цивилизованными людьми, которых они встречали в жизни. Даром что одни были злейшими врагами других.

Когда до ушей Оксинты доносились эти замечания, он откровенно морщился. Ему не нравились его новые союзники, его новые родственники, то и дело лезшие с пьяными поцелуями; ему не нравилась эта свадьба, наспех собранная среди заросших сорной травой и занесенных песками развалин. Насколько больше радовался бы он, женись его отец на какой-нибудь знатной римлянке, а не на этой…

Раздражение юного нумидийца легко было понять. Мардина не была красавицей. Фигура ее была скрыта под несколькими слоями дорогих аляповатых тканей, несколько фунтов жемчуга и драгоценных камней украшали ее головной убор, два огромных опахала полыхали над ее головою в руках громадных, голых по пояс нумидийцев. То есть налицо были все признаки варварской роскоши. Но что делать с этим расплющенным носом, густо сросшимися бровями и нижней губой, вдвое превосходящей своей толщиной верхнюю?

«Неужели наши дела так плохи?» – думал наследник нумидийского престола, вспоминая остальных жен отца, лучших красавиц африканского побережья. Неужели дела можно поправить только такой женитьбой?

– Вина! – потребовал он.

Раб склонился с длинногорлым кувшином над его чашей и тут же получил жестокий удар римской сандалией в колено.

– Сколько раз тебе говорить, скотина, что я пью вино, разбавленное водой!

Эта демонстрация преданности римским обычаям вызвала очередной взрыв хохота среди мавританцев.

– Он разбавляет вино водой, вы только подумайте!!! Вино – водой!

На этот раз Оксинта сдержался.

Пора, впрочем, выяснить, где находятся главные действующие лица, Югурта и Бокх.

Неподалеку. Во внутренних покоях полуразрушенной карфагенской виллы.

Бокх сидит на расшитых бисером подушках, которыми усыпано каменное возвышение. С него в незапамятные времена богатый пун наблюдал за плясками черных танцовщиц. Зала освещается светом факелов, укрепленных в бронзовых держателях на стенах. Меж каменных плит, устилающих пол, проросла довольно высокая трава, она мешает Югурте, все время расхаживающему взад-вперед.

Облик мавританского царя описать довольно легко – прямо над его головою потрескивает смолистый факел, который дает устойчивый свет. Под густыми бровями – глубокие черные глаза. Глаза без дна. Лицо кирпичного цвета, нос слегка горбат, подбородок слегка раздвоен, по вискам с разной скоростью бегут большие соленые капли. Слегка подергивается левый угол рта. Длинная борода кажется частью одежды – настолько она тщательно и прихотливо заплетена, столько заключает в себе золотых нитей.

Облик его собеседника, нумидийского царя, напротив, неуловим. Передвигаясь гибким, полузвериным шагом, он создает сильное движение воздуха, которое заставляет волноваться пламя факелов, и освещенность царской фигуры непрерывно и причудливо меняется.

Именно таким должен был представляться римлянам образ их главного противника последних лет.

Кстати, одет Югурта по традиционной моде нумидийских кочевников – свободные штаны из грубого полотна, рубаха подхвачена широким кожаным поясом, несущим в себе целый арсенал разнообразных ножей; на шее – массивная золотая цепь, знак царского достоинства; в волосах – пурпурная лента – мода, введенная легендарным царем Массиниссой.

– Клянусь и нашими, и вашими богами, мои слова отскакивают от стен твоего недоверия, как комки глины от гранитной скалы.

Край рта мавританского владыки слегка дернулся – могло показаться, что он слегка улыбнулся.

– Ответь мне, по крайней мере, зачем тогда ты согласился выдать за меня свою дочь?

– Чтобы породниться с тобой. – Голос Бокха был хриплым настолько, что казалось, в легких его была дыра.

– Это не ответ или только очень малая часть ответа. Я не могу поверить, что такой благоразумный и осторожный человек, как ты, мог совершить этот шаг, не предвидя, что он может возыметь какие-то последствия.

Бокх покашлял, но ничего не ответил.

– Ты ведь знал, что я веду войну. Что я веду войну очень тяжелую, с противником хоть и продажным, но опасным смертельно. Тебе ведь известно, что римляне не проиграли еще ни одной войны. Никому.

– Всему когда-нибудь приходит конец.

Вышагивавший Югурта остановился, повернувшись в сторону каменного возвышения:

– Так ты готов выступить на моей стороне?

– Я сказал лишь, что всему когда-нибудь приходит конец.

Югурта ударил ладонями по своим кожаным бокам.

– Ты опять уходишь от прямого ответа. Ты не хочешь понять, что окольные пути хороши, когда ты ведешь дела с врагом; в делах же, которые ты затеваешь с другом, лучшие пути – прямые.

Бокх покашлял.

Югурта усмехнулся.

– Я покажу тебе пример такого ведения дел, царь мавританский. Я научился этому у римлян. Я одним ударом разрублю ту путаницу, что возникла меж нами. Об одном прошу тебя: не спеши обижаться, если какие-то мои слова покажутся тебе слишком прямыми. Никакого намерения задеть тебя, твое величие, твое семейство, твое царство или ваших мавританских богов у меня нет и быть не может.

Сидящий подумал несколько секунд.

– Говори.

– Выдавая за меня свою дочь, ты стремился породниться не со мною…

Густые брови мавританца зашевелились, рот искривился больше обычного.