Над этим планом уже вторую неделю трудились два штаба – Туркестанского военного округа и Главного военного советника в ДРА. Полученная и обсуждаемая нами информация – я, как обычно, анализировал ее вместе с Самойленко и Черемных – давала возможность по-новому взглянуть на происходившие события во всей их взаимосвязи и сложности.

В Союзе шла подготовка к съезду. (Сейчас даже странно об этом говорить, настолько нелепо представляется теперь «всенародная подготовка к партийному съезду» – столько теперь партийных съездов!) Это означало, что все наиболее значительные дела анализировались руководством страны, всеми ее главными ведомствами. И конечно, обстановка в Афганистане анализировалась самым тщательным образом в Кремле, КГБ, МИДе.

У нас были все основания полагать, что организованное сопротивление моджахедов сломлено, задавлено и они в ближайшее время не смогут предпринять сколь-нибудь серьезных действий. Однако более 60-65 процентов аулов, уездов и волостей находятся либо в прямом подчинении исламских комитетов, либо выполняют волю мулл, поддерживающих душманов и действующих по их указке.

А 60-70 лагерей (учебных центров) по подготовке боевиков-моджахедов в Пакистане и 20-25 таких же центров в Иране серьезно подпитывают оппозиционное подполье. А с началом весны движение племен (полуторадвух миллионов кочевников) из Пакистана в Афганистан значительно усложнит обстановку в провинциях юга страны.

Что же делать? Как и что нам дальше планировать и как действовать? Над этими вопросами мы и раздумывали у меня в кабинете. Я старался не раскрывать своих замыслов, прежде чем выслушаю Владимира Петровича и Виктора Георгиевича. И все не выходили из моей головы слова отца Бабрака, слова Халиля и Лоэка о том, что победить Афганистан нельзя. Я – воин. Меня сюда послали воевать. Однако Афганистан можно купить!

Со своими помощниками я пока об этом не говорю.

Вошел генерал Бруниниекс. По его лицу вижу: стряслось что-то невероятное.

– Где?

– Под Джэлалабадом, – отвечает Илмар.

– Что?

– Изнасилованиэ. И расстрэл свидэтэлэй.

Ничего себе «подарочек» к съезду партии!

Самойленко спросил разрешения вылететь на место происшествия. Естественно, я согласился и попросил его взять с собой Голь Ака и кого-нибудь из прокуратуры.

– Есть!

– Возвращайтесь сегодня.

Гнусные издержки войны, ничем не оправданная жестокость… Позор нашей армии, призванной сюда для «выполнения интернационального долга». Я, может быть, и не стал бы останавливаться на этом ЧП, если бы оно не помогло раскрыть моральный облик некоторых должностных лиц самого высокого положения.

В больших-то делах все респектабельны и мудры. Но как быть, если произошло позорное с моральной точки зрения событие?

Я постараюсь описать все как можно более точно.

С Самойленко в кабинет зашел и Бруниниекс. Виктор Георгиевич выглядел бледно-зеленым и уставшим.

– Страшное дело, – произнес он, – Джелалабад гудит, вот-вот взорвется.

– В унивэрситэтэ в Кабулэ митингуют. Трэбуют начать всэафганский джихад. В акадэмии наук объявлэн траур. Кинотэатры нэ работают, – добавлял Илмар Янович. – Нэ исключэно…

– Ну это ясно, – перебил я его, – хорошая весточка под лавочкой лежит, а плохая – по свету бежит.

Часы показывали 21.45.

Подобного, насколько мне известно, за год войны в Афганистане не было. А если учесть, что по шариату подобное вообще недопустимо и немыслимо, то можно предположить глубину грязи, в которую нас, 40-ю армию, толкнули…

Итак, вот что рассказал мне Самойленко.

14 февраля в первой половине дня группа патрулей разведбатальона дивизии в составе одиннадцати человек под командой старшего лейтенанта К. несла службу в одном из аулов под Джелалабадом. Командир этой группы решил в подарок батальону пригнать овец – на шашлыки. Когда К. и его группа зашли за дувал в один из больших саманных дворов, надеясь там прихватить овец, то увидели в доме трех молодых женщин, двух древних седобородых стариков аксакалов и шестерых или семерых детишек возрастом примерно лет от шести до десяти. Один из сержантов, не скрывая эмоций, заметил, что «молодки хороши».

Слова сержанта подобно искре подпалили всех остальных, и тогда он, сбросив шинель, двинулся на одну из женщин:

– Греби, ребята!

На глазах у аксакалов и у детей наши интернационалисты вдоволь наиздевались над женщинами. Изнасилование продолжалось два часа. Детишки, сбившись в угол, кричали и визжали, пытаясь как-то помочь матерям. Старики, дрожа, молились, прося Аллаха о пощаде и спасении.

Потом сержант скомандовал: «Огонь!» – и первым выстрелил в женщину, которую только что насиловал. Быстро добили и всех остальных. (У Самойленко спазм перехватил горло.) Затем по приказу К. слили из бензобака БМП горючее, облили им трупы, забросали их одеждой и тряпьем, попавшимся под руку, в ход пошла и скудная деревянная мебель – и подожгли. Внутри саманки заполыхало пламя.

К. и его группа, чтобы скрыть преступление, решили все-таки привести овец в батальон, дескать, подарок от дехкан ко Дню Советской Армии. Одиннадцать кротких животных погнали перед боевой машиной.

– Зловещее число, – обратил наше внимание Самойленко, – одиннадцать расстрелянных, одиннадцать насильников, одиннадцать овец…

Что было дальше?

– Один мальчонка, лет двенадцати, брат одной из убитых женщин, видевший всю сцену, спрятавшись, уцелел. Он-то и опознал сержанта.

Мы помолчали некоторое время, переводя дух после услышанного. Мрачные мысли теснились в голове – и о безвинных погибших людях, и о расстрелянной вере в нашу помощь (хотя, кто знает, сколь прочной была эта вера), и о втоптанной в грязь армейской чести. Ну, в общем, понятно, какие мысли могут возникнуть в седой генеральской голове после услышанного.

– К. и сержант во всем признались, – продолжил Самойленко. – Группа арестована, начато следствие.

– Значит, Бабрак перед отлетом в Москву знал о случившемся? – спросил я.

– И Табэев – тожэ, – уверенно доложил Бруниниекс. – Товарищ О. при мнэ ему докладывал.

– И промолчал на аэродроме… – возмущенно буркнул я.

– Все скрывают от нас, – проворчал Самойленко.

– Как и мы от них, – заметил Илмар Янович.

Приближалась полночь. Пора было принимать решение и отдавать распоряжения.

– Ближайшие двое-трое суток я буду заниматься этим ЧП. Оперативное руководство войсками возлагаю на Черемных (он утром прилетает из Кандагара в Кабул), Шкидченко и тебя, Илмар Яныч.

Виктора Георгиевича Самойленко я попросил помочь мне через общение с ЦК НДПА, членами правительства, парткомом посольства, интеллигенцией Кабула, академией наук пригасить остроту восприятия ими этого мерзкого происшествия.

– И организуй мне встречу с Кештмандом завтра в девять утра у него в кабинете.

– Кто будет с вами?

– Полковник Карпов.

– А переводчик?

– Мы с Кештмандом воспользуемся нашими познаниями во французском языке. Надеюсь, мой саратовский прононс не станет препятствием. Эту чашу позора я выпью один, без свидетелей… Илмар Яныч, готово ли шифрованное донесение в Москву?

– Так точно. – И Илмар положил на стол страницу отпечатанного текста.

Прочитав ее, я расписался, поставив в углу листка: «24.00, 16 февраля 1981 года».

– Засекаем время, оно работает против нас. Нужно выстоять. Я уверен, что нам это будет нелегко. Всем спокойной ночи.

Лег спать, но сон не шел. Воображение вновь и вновь уносило в тот аул…

Думалось о многом. О политике и стратегии, которые мы избрали в этой войне. И еще и еще раз о своем собственном месте. Я старался не переоценивать своей роли. Солдат свое место знает, тем более когда даже сам начальник Генерального штаба ВС СССР Огарков перстом Андропова был отдален от этой политики. Путь к тому, что принято называть выработкой решений, мне явно был закрыт. И все же эти решения в Москве вырабатывались с учетом результатов военных действий в Афганистане. А уж в ведении войны, тем более в боевых действиях, прошу подвинуться, я не только кое-что смыслю, но являюсь профессионалом! А разве не влияют на выработку стратегии большой политики те сражения, о которых я рассказал, да и многие, о которых еще не рассказал? Эффективность боевых действий является той основой, на которой строится вся наша внешнеполитическая пропаганда. От результатов боевых действий зависит также твердость нашей позиции в ООН, в Организации Варшавского Договоре, наша мощь и боеспособность перед лицом противостоящего блока НАТО.