Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника. – М.: «Права человека», 1996. – 288 с.

© Майоров А. М., 1996 © Ведрашко В. Ф., 1996 © Художественное оформление, издательство «Права человека», 1996

Литературная запись Владимира Ведрашко

В оформлении обложки использован фрагмент подлинного рабочего плана боевых действий 40-й армии и афганской армии на ноябрь 1980 г.

Возвращаясь в своей памяти к афганской войне и изучая сохранившиеся у меня документы, карты, рабочие тетради, я многое теперь переосмысливаю. Иногда я ощущаю себя в душевно раздвоенном состоянии. С одной стороны понимаю, что надо бы рассказать о войне откровенно и подробно. А с другой стороны, опасаюсь быть необъективным в ее оценке. Да и в моих суждениях о тех или иных личностях, читатель, вероятно, заметит сильный отпечаток сугубо личного их восприятия.

Нормально было бы мне, кадровому военному гордиться тем, что я сделал на войне, геройскими делами своих подчиненных да и своей личной стойкостью, военной хитростью или решительностью. В действительности же, с какой стороны я ни подходил бы к этой войне, с трудом нахожу то блистательное, или просто положительное, о чем хотелось бы написать. И не потому, что я сейчас выступаю абсолютным противником ввода войск в Афганистан – как раз наоборот: до сих пор я твердо уверен, нужно было это делать. Но следовало действовать иначе – умнее, с большей степенью зрелости в выработке и принятии решений, с большей гибкостью в их осуществлении. Ведь речь в конечном итоге шла об исходе бескомпромиссной борьбы США и СССР за доминирующую роль в мире. И ввод войск в Афганистан с целью дальнейшего утверждения своего присутствия в Центральной и Юго-Восточной Азии был делом заманчивым, перспективным и своевременным. Именно так рассуждал я тогда, отправляясь к месту моего нового назначения в Кабул…

Но воспоминания о той поре теперь не доставляют мне радости. И снова спрашиваю себя: для чего все это рассказывать? Кому это интересно?

Обычно кадровые военные на закате жизни бывают рады тому, что успели сделать на войне во славу Родины.

А у меня на душе тяжело. Быть может, причиной тому мое долгое в течение пятнадцати лет молчание, нежелание делиться с кем бы то ни было своими мыслями о трагических событиях первого года войны в Афганистане. Но, видимо, все же подошло время снять камень с души.

Историкам, вероятно, покажутся важными описания боев. Надеюсь, однако, что не лишними будут и некоторые штрихи к портретам действовавших рядом со мной людей.

Хотелось бы сказать несколько слов об Афганской армии. Еще незадолго до Апрельской революции она верно служила королю Захир-Шаху. Затем, после дворцового переворота – Президенту Дауду. Но время словно ускоряло свой бег, все стало меняться с калейдоскопической быстротой: приходят к власти Тараки, потом Амин, а после и Бабрак Кармаль. Огромный армейский организм в 180-220 тысяч человек, оставался все время тем же и продолжал действовать как заведено. Это была армия государства. И задачей ее оставалось – охранять интересы государства, а не власть того или иного режима. Но вот настало время, когда эта армия обратила оружие против своих единоверцев, братьев мусульман. Это обернулось трагедией для афганского народа. И эту трагедию подготовили и разыграли, годами поддерживая ее пламя, люди Кремля. В 1980-1981 годах я участвовал в этой трагедии, действовал в самой гуще событий.

В качестве Главного военного советника в ДРА мне пришлось в тот период проводить военными средствами политику, определенную советским руководством. И теперь я не беру на себя смелость глубоко и полно проанализировать и осмыслить тогдашнюю международную и внутреннюю обстановку. Нужен, вероятно, кропотливый труд многих специалистов в течение нескольких лет, чтобы с достаточной полнотой все оценить и воссоздать истинную историческую картину.

Но то, что я видел, делал, слышал, о чем думал, с кем вместе служил, работал, воевал, от кого получал приказы и распоряжения, кого уважал, кого не любил – все это откровенно, ничего не утаив, не приукрасив, постараюсь описать и тем самым расскажу мою правду об афганской войне.

В двадцатых числах июня 1980 года, когда я, Командующий войсками Прибалтийского военного округа, руководил войсковыми учениями в Прибалтике на Добровольском учебном центре, мне позвонил по ВЧ из Москвы Начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР Маршал Советского Союза Николай Васильевич Огарков:

– Завтра сможешь прилететь в Москву?

– Конечно. Что иметь с собой?

– Голову, Александр Михайлович.

Руководство учениями я передал своему заместителю и полетел с супругой в Москву. Уже в самолете предчувствие мне подсказывало: «Афганистан». Я поделился им с Анной Васильевной – никого другого предстоявшая перемена в нашей жизни не касалась так сильно. И когда я служил в Египте, и когда руководил группой советских войск в Чехословакии, и здесь, в Прибалтике – всюду она делила со мной перипетии судьбы.

К Николаю Васильевичу Огаркову поехал, как и принято у военных, сразу, без промедления. Обнялись, как старые друзья. Он пригласил меня за небольшой отдельно стоящий столик, показывая взглядом на свой рабочий стол, уставленный аппаратами: мол, туда садиться не будем. Мы точно знали, что в минуты важных разговоров лучше держаться от этих аппаратов подальше.

Сели нос к носу, и он мне сказал:

– Афганистан.

И после долгой паузы:

– Твоя кандидатура предложена на заседании Политбюро. У тебя есть опыт боевых действий, работы за границей.

Слушаю и молчу.

– Сменишь там Соколова и Ахромеева.

Я молчу.

– Для придания тебе большего веса будешь назначен первым заместителем Главкома сухопутных войск.

Продолжаю молчать.

– При твоем согласии предстоит утверждение тебя в должности на заседании Политбюро. Затем, очевидно, тебя поочередно вызовут для бесед члены Политбюро, которые поделятся с тобой необходимой информацией и дадут инструкции… Что молчишь? Жду ответа.

– Считайте мое согласие полученным.

Открылась дверь, и в кабинет вошел министр оборон Устинов – исхудавший, согбенный: он недавно перенес тяжелую операцию. Своим посещением Огаркова министр, видимо, решил помочь Николаю Васильевичу склонить меня возглавить Группу военных советников в Афганистане. Устинов поздоровался с Огарковым, со мной и, обращаясь к Николаю Васильевичу, спросил:

– Ну что, не соглашается?

– Наоборот, Дмитрий Федорович.

Но Устинов, похоже, ответа не расслышал и продолжал:

– Что, боится?

За четыре года пребывания в должности министра обороны Устинов так и не освоил вежливую и допустимую форму общения с подчиненными. Сталинский нарком грубил им, вероятно, по старой привычке общения с директорами заводов своего наркомата боеприпасов, и это вызывало недовольство, роптание генералитета. Особенно это задевало тех заслуженных командующих, которые еще в недавнем прошлом испытывали на себе совсем иное обращение со стороны покойного уже министра обороны Андрея Антоновича Гречко.

Естественно, меня оскорбила бестактность Устинова по отношению ко мне:

– Товарищ министр обороны! Я давно перестал кого бы то и чего бы то ни было бояться. Я прошел войну и не раз смотрел смерти в глаза.

Николай Васильевич, поспешив перебить меня, смягчил положение:

– Дмитрий Федорович, да он согласен. Он поедет, поедет!

Министр прошамкал:

– Ну и слава Богу. – И, покачиваясь, ушел из кабинета.

После ввода советских войск в Афганистан была создана Комиссия Политбюро ЦК КПСС для решения всех политических, дипломатических, военных, хозяйственных и иных вопросов советско-афганских отношений. В нее входили Андропов, Громыко, Устинов, Пономарев. Собирал эту Комиссию на заседания сам Андропов, практически и являвшийся ее председателем. Кроме того, по личной просьбе Брежнева делами в Афганистане периодически интересовались Суслов и Черненко. С этими членами Комиссии мне и предстояло встретиться – с каждым отдельно.