Конечно, есть в этой штабной живописи и творчестве своя логика, своя стройность и даже красота. Но за ними стоят события далекие от красоты и естественной жизни людей. За ними стоит огромный труд, тяжелый изнурительный труд солдата. И Панджшер с его высокими горами, с его снегом и русским матом, и кандагарские виноградники, с молчаливым коварством душманов, замерших в лисьих норах в ожидании нашей погибели, и вот теперь Мазари-Шариф… Все они подтверждают: бой – это труд. Страшный и скорбный.

Операция «Удар» успешно завершалась. Стремительно освобождались от моджахедов провинции Кабул, Баглан, Парван, Газни, Заболь, Урузган. В волостях и уездах, в крупных аулах временно устанавливались гарнизоны афганской и нашей армий, их численность не превышала роты. А в уездных или волостных центрах оставляли до батальона. Таким образом, народно-демократическая власть устанавливалась с опорой на военную силу.

В операции было задействовано личного состава от 40-й армии до 80 тысяч, от ВС ДРА до 120-140 тысяч человек. Для их поддержки в боях привлекались истребительной авиации до 190 самолетов, истребительно-бомбардировочной – до 250 самолетов и до 115 вертолетов. По сопротивляющимся группировкам душманов постоянно вели огонь до 70 артдивизионов. В резерве, в готовности закрепить успех любого боя находились шесть танковых батальонов, до 180 танков Т-55 А.

Операцией руководили министр обороны Рафи и я. Практически же всю организацию боев на местности и их ведение осуществлял мой заместитель генерал-лейтенант Шкидченко Петр Иванович и командарм-40 генерал-лейтенант Борис Ткач. Мы с Рафи ежедневно бывали у них на КП, наблюдали за полем боя, давали необходимые рекомендации. Мы торопились до зимы очистить центр страны от моджахедов, установить там народно-демократическую власть.

Нам было известно, что Ахмад-шах и Хекматияр после поражений в Панджшере и под Кандагаром рассорились, обвиняя друг друга чуть ли не в предательстве, возлагая вину друг на друга. Это, конечно, было нам на руку. И мы продолжали громить душманов, которыми зачастую командовали не слишком-то опытные полевые командиры.

Афганский министр обороны Рафи и я, оба руководившие проведением операции «Удар», всякий раз, возвращаясь из района боевых действий в Кабул, направлялись к Бабраку Кармалю на доклад. Дела шли неплохо и докладывать было приятно. Бабрак тоже радовался вместе с нами.

В своих докладах я был точен и откровенен. Однако при обсуждении возможных перспектив придерживался «правила двух карт», которое себя оправдывало: по нашим агентурным сведениям противник действительно оставался в неведении относительно наших намерений. Ложь во спасение служила залогом успешных боев.

При Бабраке естественно находился Осадчий. Он слушал нас и все кивал головой, словно одобряя действия Главного военного советника. И меня это несказанно раздражало. Я думал: окажись ты со мной в Риге, в лучшем случае был бы допущен разговаривать с моим порученцем. Но – тут товарищ О. представлял Андропова, и с его присутствием приходилось мириться.

Тем не менее о правиле двух карт не знал даже он, а следовательно, и ведомство Ю. В. И я ощущал это как свою маленькую личную победу.

Когда Рафи докладывал Бабраку, я внимательно следил за главой государства. Во время упоминания потерь среди душманов Бабрак, казалось, сникал, начинал суетиться, хватал со стола трясущейся рукой карандаш и пытался делать записи. Но у него не получалось, он просил повторить, быть может, надеясь, услышать меньшие, чем в первый раз, числа. Но числа были неумолимы, и Бабрак, слушая, похоже, соотносил эти сведения со своей собственной ролью в войне, и тогда, мне казалось, он являл свое настоящее нутро – передо мной был человек, не столько озабоченный впечатлением, которое он произведет на окружающих, сколько теми возможными в скором будущем оценками в его адрес, которые неминуемо будут влиять на его политическую карьеру. Тень озабоченности, однако, скоро слетала с его лица, он вновь предавался радости побед и благодарил:

– Спасыбо, шурави. Спасыбо!

Появлялись фужеры со «смирновкой»…

Помню, однажды, Бабрак, видимо, с подачи товарищ О., узнав о моем военном прошлом (я служил в кавалерии, командовал эскадроном), произнес:

– Стремьянную!..

Я, однако, как обычно, пригубил. Тем более, что предстояло совещание в управлении ГВС.

Вот так происходили доклады Верховному Главнокомандующему о боевых действиях.

После трагедии в Мазари-Шарифе Бабрак впал в депрессию. Запил с товарищем О. Никого не принимал, нигде не показывался, даже по телевидению не выступал. Ни Нур, ни Зерай, ни Кештманд, ни Рафи, ни даже Наджиб к нему во дворец не могли попасть. А это ведь все члены ПБ и секретари ЦК, глава правительства, министр обороны, даже сам руководитель СГИ. И лишь Анахита Ротебзак, которую мы к этому времени среди своих называли Надеждой Константиновной, изредка проникала во дворец. Табеев метал молнии в мою сторону. Да и сам я понимал, что положение щекотливое и сложное, и оно для меня не останется без последствий: Табеев и Спольников наверняка постараются через Ю. В. подложить мне свинью: мол, утратил контакт с руководителем страны. При этом, дескать, не всегда верно велись боевые действия, большие потери терпела афганская армия, да и мирное население сильно страдало от боев в уездах и волостях. И в общем-то доля правды в таком утверждении была бы – не решись я в кратчайшее время этот контакт с руководителем страны восстановить. Но как это сделать – пока я не знал, задача была не из простых.

Среди всех членов ПБ, с которыми можно было войти в союз для достижения этой цели, я мысленно отобрал, конечно, Анахиту Ротебзак. Член Политбюро, в свое время спасшая Бабрака от растерзания толпы в Герате, подруга его и любовь – вот кто должен мне помочь.

Мне следовало, под предлогом обсуждения боевых действий в провинциях, встретиться с главой государства и прервать его запойное состояние. Затем хорошо было бы свозить его на встречу с руководством армии, с губернаторами южных и юго-восточных провинций, с вождями племен. Такую встречу, а точнее говоря, совещание, можно было бы организовать в Джелалабаде. Мы знали, что Кармаль любил те места, не раз с гордостью говорил о разгроме там английского экспедиционного корпуса афганцами сто лет назад.

Это мероприятие задумывалось нами давно, как средство усиления авторитета и роли Бабрака Кармаля, как главы государства и центральной власти.

Но время шло – летело. Бабрак с товарищем О. продолжал пьянствовать, никого во дворце не принимая уже вторую неделю. Ключика от дворца у меня в кармане не было. И вдруг Самойленко доложил, что генерал Голь Ака просил передать мне просьбу Анахиты Ротебзак принять ее и Голь Ака без переводчика по сугубо конфиденциальному делу. Сердце мое екнуло: на ловца и зверь бежит? Ко мне идут на прием две важные персоны, и как знать – не у этих ли двух важных персон я достану ключ ко дворцу Бабрака Кармаля?

Посоветовавшись с Черемных и Самойленко, мы решили, что я встречусь с Анахитой у себя в кабинете без лишних свидетелей, и даже без переводчика. Видимо она желала, чтобы не было никаких препятствий и ограничений откровенному разговору.

Начальник Главного политуправления армии ДРА генерал Голь Ака являлся давним доверенным лицом Бабрака, особенно в армии, парчамизируя ее, насколько возможно. В прошлом, при Амине, когда Бабрак был послом в Чехословакии (а это для него было своеобразным изгнанием из руководства Афганистаном), Нур – в Англии, Анахита – в Югославии, Кештманд и Рафи – сидели в тюрьме Поли-Чорхи («колесо»), Зерай прозябал на побегушках у Амина, – так вот, в те времена, в глубоком подполье в Афганистане нелегальным связным Бабрака был Голь Ака. От него и через него шла информация Бабраку, Нуру, Анахите о положении в Афганистане, о диктаторских замашках Амина и о его расправах с парчамистами. Все это аккумулировалось, конечно же, у Бабрака, Нура и Анахиты, а уж затем – у Андропова. Исходя из этой информации, КГБ и определял вероятных будущих лидеров Афганистана. А при вводе советских войск в Афганистан в декабре 1979 года, на смену свергнутого и убитого советскими кагэбистами халькиста Амина во главе НДПА и государства Ю. В. Андропов, с согласия ПБ ЦК КПСС, поставил парчамиста Бабрака Кармаля и его близких друзей-соратников по партии.