Вразуми же ты их, Всевышний! Ведь, действительно, все превратится в прах!..

Сто групп сформировать не успели. От 5-й мотострелковой дивизии, где более организованно шла эта работа, удалось создать 40-50 групп. А в 17-й пехотной дивизии – пока она вышла из боя и пока вышла на свое направление (а времени-то было крайне мало) – удалось создать всего до 20-30 боевых групп. Ночь ушла на подготовку этих групп. Еще раз проводилась проверка готовности и еще раз взвешивались шансы: будет ли успех?

Еще я решил: с рассветом через каждые 30-40 минут над Гератом должны летать звенья истребителей-бомбардировщиков, утюжа и утюжа город. И с рассветом еще раз разбросать листовки, и постоянно продолжать облеты Герата по кругу четверками – восьмерками вертолетов с ревущими на них сиренами, все сужая и сужая круги от окраины к центру.

Надо психологически подавить, сломать противника, показать ему, перед лицом какой силы он оказался. Тем более что полного и внезапного успеха он не добился. Значит, время им было упущено, хозяевами положения стали мы.

К девяти часам мне доложили, что более 60 боевых групп подготовлено, взаимодействие отлажено, люди хорошо вооружены, накормлены. 20 боевых групп можно пускать первым эшелоном, 20 – вторым и 20 – третьим. А дальше будут на подходе новые группы.

«Ч» было назначено на 10 часов.

Шквал огня – но не по жилым кварталам Герата. Низкие бреющие полеты истребителей-бомбардировщиков… Вертолеты с ревущими сиренами почти задевают крыши Герата… Все это будет продолжаться весь день, пока боевые группы, двигаясь по улицам города, не соединятся в районе генерал-губернаторства и около радиостанции.

Моджахеды, в конце концов, стали выбрасывать оружие за дувалы, многие попрятались в подвалах, в мечетях, но где-то было оказано и сопротивление, раздавалась стрельба… На выстрелы, особенно когда появлялись наши убитые и раненные, боевые группы отвечали залповым огнем.

К 18-19 часам в Герате все стихло.

К концу второго дня Герат был полностью очищен, власть – полностью восстановлена. Потери? Они оказались большими. И это была самая дорогая цена за выполнение задачи. В 20 часов я доложил министру обороны Устинову, что город полностью очищен, власть – на месте, я улетаю в Кандагар.

Быстрее улететь – вот чего мне хотелось. Но вылету в Кандагар воспротивился Черемных. Он, оказывается, связался с советником при командире второго армейского корпуса генералом Левченко, который ему доложил, что в ночное время аэродром Кандагара по причине неисправности аппаратуры дальнего и ближнего приводов не может принять самолет с министром обороны и Главным военным советником. Меня это удивило, ведь аэродром под Кандагаром относится к первому классу, его системы управления полетами и навигации могут обеспечивать прием самолетов в любое время суток и года и при любой погоде. Вероятно, ни командир армейского корпуса, ни генерал-губернатор, ни представитель ЦК НДПА и правительства в зоне не хотели нашего прибытия в тот момент. Уж не пытались ли они спрятать в воду какие-то концы?

Впрочем, все это лишь мои догадки, которыми я упражнял мозги, пребывая в ожидании вылета из-под Герата. Узнать же правду можно было только в Кандагаре. Тем не менее я не упорствовал – зачем играть с судьбой, если тебя предостерегают от рискованного ночного полета?

Остался ночевать прямо в автобусе на аэродроме. А Рафи, Наджиб, Сарваланд, Гулябзой и другие афганцы уехали в Герат. Дело в том, что Наджибу стало достоверно известно – и я располагал на этот счет точными данными, – что душманы, побросав оружие за ограды мечетей, засели в трех из них и молят Аллаха о счастливом исходе и о прощении за содеянное ими в Герате. По примерным оценкам, их было человек 600-800. Председателю СГИ надлежало их интернировать. Кроме них, в Герате оказались пленные душманы, поверившие нашим листовкам и сдавшиеся на милость победителей. Их количество, вероятно, исчислялось тоже сотнями, ведь, согласно докладам генерала Петрохалко, в атаках на город участвовало 2500-3000 душманов. А если вычесть погибших и засевших в мечетях, то и получится по крайней мере несколько сотен человек. Наджиб обычно проводил со своим Хадом чистки среди военнопленных, то есть определял, кого и куда отправить: в тюрьму ли, в дальнюю провинцию или в расход… Эти чистки было принято считать уже не нашим делом, и меня они если и касались, то только своей моральной стороной. Фактически же ответственным был Наджиб, который и докладывал о проведенном мероприятии Бабраку Кармалю.

Рафи поехал к своему бывшему командиру, генерал-губернатору, с которым, как я полагал, они, конечно, будут оплакивать потери и молиться, будут о многом говорить и я немало бы дал, чтобы услышать тот разговор, а еще больше – чтобы прочесть их мысли…

Я попросил Владимира Петровича, чтобы они вместе с Нуром, Зераем и Кадыром незамедлительно улетели в Кабул. Попросил его также, чтобы завтра с утра вместе с ними и с Самойленко он был во дворце Бабрака Кармаля. Хорошо бы, конечно, устроить так, чтобы и председатель правительства Кештманд и Анахита Ротебзак тоже присутствовали на этой встрече. Право докладывать, естественно, должно быть предоставлено Нуру и Зераю – пусть они сами все по порядку расскажут: что чему предшествовало и как произошло. Черемных же и Самойленко пусть держат ушки топориком и запоминают, о чем и как афганцы докладывают, что и как недоговаривают, что и как интерпретируют.

Попросил я также Черемных встретиться с командиром Первого армейского корпуса полковником Халилем и обсудить завершение подготовки мероприятий на Кабульском учебном центре. Приняв мою просьбу, он добавил, что хорошо бы подготовить для афганцев сюрприз на учебном центре.

– До сюрпризов ли теперь, Владимир Петрович, после такой круговерти?!

– Э-э, Александр Михайлович, все перемелется – мука будет.

– История, может быть, и превратит все это в муку… Да только нам с тобой, Володя, настоящее выходит мукой.

Я вспоминаю сейчас тот разговор с Черемных до мелких подробностей. Пусть непродолжительные и – как теперь кажется – без особой значимости, такие разговоры в действительности заставляли натягиваться струной и нашу совесть, и нашу честь и прежде всего помогали подытожить содеянное с профессиональной точки зрения.

– В Герате мы выиграли? – Выиграли. – А что мы получили? – Да ничего не получили! Подавили противника, оставили за собой сотни убитых и еще больше раненых. – А дальше? Дальше-то что?

Конечно, судя по всему, мы оборвали какую-то нить далеко идущих планов противника, и это, конечно, чрезвычайно важно. Но в то же время я был уверен, что в Кабуле, во дворце, оправившись от первоначальной растерянности и справившись даже с некоторой трусостью, в целом-то остались довольны происшедшим. Потому что для них – ЧЕМ ХУЖЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ. Такой вот парадокс.

– Ладно, хочешь с сюрпризом, хочешь без сюрприза – дело твое. Только организуй смотр как следует и – руками самих афганцев. Полагайся на Первый армейский корпус. На этом мероприятии мы должны себя реабилитировать организационно и нравственно. После треклятого гератского дела нам надо вновь прочно встать на ноги и использовать для этого в полной мере силы самих афганцев.

Я остался в автобусе один. И никого не хотел видеть. Тяжелые мысли ворочались в голове. Если бы сейчас я мог перенестись в те дни и с сегодняшних позиций проанализировать ту обстановку, я, наверное, отрекся бы от всего! Ведь сейчас особенно ясно видно: то была нескончаемая трагедия – с плохим текстом, с плохими персонажами и плохими актерами. И я в той трагедии – один из самых активных и, пожалуй, один из самых ненужных, неуместных исполнителей и участников…

Когда-то Раймон Пуанкаре, очевидно, чтобы принизить роль и значение главнокомандующего французскими вооруженными силами маршала Жозефа Жоффра, вымолвил, что войну вести нельзя доверять генералам. Вот оно как! Тут, очевидно, надо понимать войну как политическую, экономическую борьбу, как дипломатические игры и стычки наряду с собственно вооруженной борьбой. Видимо, весь этот комплекс сосредоточенных усилий генералы, по мнению Пуанкаре, понять не в состоянии. Поэтому и ведение войны в целом им доверять нельзя.