Я поинтересовался, каким образом. Он ответил:
– Ежедневно запоминаю несколько слов.
Я похвалил и спросил,
– Из какой области слова-то запоминаешь?
Он ответил, что из бытовой. Слова-то, наверное, все одни и те же, предположил я. Но он возразил:
– Учителей я меняю…
Мы-то прекрасно знали, что этот министр пользуется благосклонностью афганских эмансипированных красавиц. Но то, что он занимается еще дополнительно русским языком, частенько меняя учителей, то есть учительниц – это было для меня неожиданностью. Позже мы, конечно, навели справки и узнали, что среди учительниц было немало наших девчат, милых госпитальных медсестер. Вот так и учил министр обороны ДРА русский язык. Я ему как-то сказал: «Не очень увлекайся сменой учителей».
Знал я его супругу, афганку из буржуазной семьи. Было у него три сына, красивые парнишки, вылитые в отца. Говорил ему:
– Мухамед, береги здоровье. Тебя будут вспоминать потомки, на тебе лежит огромная ответственность, ты ведь историческая личность…
Он же с хитрецой ответил:
– А это помогает здоровью и овладению вашим… русским языком…
И чтобы раззадорить Рафи и вызвать в нем чувство состязательности, я ему сказал:
– Полковник Халиль, однако, быстрее тебя, Рафи, овладевает русским языком… Хоть и не прибегает к помощи сменных учительниц.
– Он из посольской семьи. Мальчиком жил в Москве. Учился в русской школе. Ему проще, – оборонялся Рафи.
Так вот в чем первопричина симпатии Халиля к русским – он жил в детстве в Москве!..
Ну а что до Рафи – пусть, так и быть, овладевает русским языком, как умеет…
И вот мы с Рафи на следующий день после моего выхода из госпиталя решили пойти к Бабраку вдвоем и с переводчиком, чтобы обсуждать дальнейшие наши действия.
Встреча была намечена на одиннадцать часов. Мы с министром в форме. Переводчик Костин в штатском. Нас встретил верзила-адъютант Бабрака Кармаля. Но уже не один, а справа и слева от него стояли по майору. Причем у всех троих на груди были автоматы Калашникова. Я несколько удивился этой воинственности, но не стал задавать вопросы – почему? Далее, при входе во дворец, на каждом углу, на каждом этаже, где обычно стояли один или два охранника, – теперь охрана была удвоена. Адьютант сказал нам на ломаном русском языке, что Генсек ждет нас в кабинете рядом со столовой. Я было предположил: неужели опять пьянствует? Но тут же отмел это предположение. Не может быть!
Когда мы вошли в кабинет, мой взгляд скользнул по портьере. И этот взгляд снова перехватил товарищ О. Портьера была спокойна.
Генсек встал и пошел мне навстречу.
– Шурави-шурави! Спасыбо-спасыбо! – радостно тараторил Бабрак. Поприветствовали друг друга, как принято. Однако под тужуркой спортивного покроя униформы Бабрака я увидел кобуру на правой ягодице, – по нашему российскому образцу (вся остальная афганская армия пистолеты носила по немецкому образцу, – на левой стороне, спереди).
Товарищ О., по-моему, безоружен. Бабрак, обратив внимание на мое прихрамывание, произнес:
– Фронт! Фронт!
Его, конечно, не столько моя хромота интересовала, сколько повод показать мне что, вот, мол, и он в униформе, и готов действовать решительно, даже во дворце, для чего и вооружен пистолетом. Вообще, это было необычным для него в дворцовой обстановке.
Сели. Как обычно, при подобных встречах инициатива разговора должна исходить от главы государства. Откровенно говоря, мне хотелось помочь ему вновь обрести прежнее значение, как главы государства, дав понять, что я забыл недавнюю позорную сцену, происходившую в кабинете рядом с библиотекой.
Свою линию мне следовало провести так, чтобы он воспринял ее как собственную. При этом Мухамед Рафи должен был явно почувствовать поддержку со стороны главы государства.
Обычная для начала разминка в разговорах – интерес о здоровье, о семье. Постепенно перешли к оценке обстановки. У меня была вот эта карта – карта боевых действий на январь-февраль 1981 года. Реальная, не второй экземпляр. Я хотел показать им истинный размах предстоящих действий. Нужно было добиться их решения об активизации политической деятельности всего руководства, чтобы военные успехи не пропали даром.
– Спасыбо. Щюкрен. – Затем сдвинув брови, глядя мне в глаза, Бабрак сказал:
– Да, мы должны в ближайшие три-четыре месяца установить народно-демократическую власть во всех аулах, волостях, уездах.
Его слова бальзамом легли мне на сердце, словно я чашку кофе со сливками выпил. Но вождь продолжал:
– Надо дольше оставлять подразделения шурави и афганских ВС в населенных пунктах, – чтобы укрепить власть.
Не дав ему развить мысль в этом направлении, я сказал:
– Мы, действительно, оставляем на три пятницы (то есть на две недели) свои подразделения в населенных пунктах, особенно в центрах волостей и уездов.
– Спасыбо. Щюкрен. Но надо на дольше оставлять, – твердо заметил Бабрак. И, наконец, проговорился, чего я, собственно, и очень ждал:
– На заседаниях ПБ и Реввоенсовета посол Табеев выражает согласие с нами.
– Это блестящая и глубоко продуманная позиция, – говорю ему в тон.
– Спасыбо, спасыбо. Щюкрен, – радостно бубнит Генсек.
– Жаль только, что Табеев не полководец и не воюет с моджахедами.
– Ха-ха… Ха-ха.. – дружно загоготали Кармаль и Рафи. У товарища О. в нитку вытянулись посиневшие губы.
Разговор шел принципиальный. Его предметом была тактика и стратегия войны в Афганистане. Как повести мне разговор дальше? Прямолинейно отказать? Глупо! Он не только не поймет, но и обидится, и я проиграю. Нужно иначе. Я говорю:
– Да, ваша мысль верна, очень верна! Давайте, товарищ Генеральный секретарь, сделаем определенный расчет, как это практически осуществить?
– Спасыбо-спасыбо!
В Афганистане на сегодня 35 350 аулов, из них, примерно 1100-1200 средних и больших аулов, где необходимо оставлять большие гарнизоны. В стране 286 волостей и уездов, 29 провинций. В их центре тоже надо иметь небольшие подразделения 40-й армии, либо афганской армии. В общей сложности 1200-1300 населенных пунктов, где этой зимой надо установить народно-демократическую власть.
– Спасыбо-спасыбо. Щюкрен. – Я ясно вижу, что Генсек пока не понимает, к чему и куда я его клоню.
– Для этого необходимо 1200-1300 рот, – продолжал я.
Бабрак все слушает, да соглашается. А я и дальше, стараясь быть сладкоголосым, доходчиво продолжаю:
– Это составит до 400-500 батальонов. То есть примерно 130-140 мотострелковых, либо пехотных полков.
Бабрак слушает очень внимательно. Но до него еще не доходит смысл.
– Спасыбо-спасыбо! – Его глаза заблестели, вот-вот он решит одну из главнейших его задач – гарнизоны, гарнизоны, гарнизоны… Но я продолжаю:
– Таким образом, в общей сложности, для укрепления власти и ее прочного удержания надо всего 33-35 дивизий.
– Спасыбо-спасыбо, – соглашается со мной Бабрак.
– Следовательно, надо увеличить войска 40-й армии в два раза, то есть с шести до 12 дивизий… – я выдержал паузу, чтобы в голове моего собеседника запечатлелось сказанное.
– Но и этого мало! Надо еще увеличить и афганскую армию с 11-12 дивизий до 22-24 дивизий.
Бабрак откинулся на спинку стула. До него, наконец-то, дошло! Но я продолжаю твердо вести свою линию.
– Выдержит ли Афганистан такое количество войск?
Я поглядел на товарища О. Он позеленел. Видимо размышлял, какой разговор предстоит ему с Бабраком после этих доводов Главного военного советника.
– 34-36 дивизий рассредоточить по аулам поротно! Это же военный лагерь по всей стране!!! А кто будет воевать с душманами? Кто прикроет границу? Наконец, кто будет кормить эту огромную военную организацию? А?
Бабрак Кармаль, тяжело вздохнув, глубоко-глубоко задумался… Кстати сказать, это ему иногда удавалось. Во всяком случае – для оказания впечатления на окружающих…
– Товарищ Бабрак Кармаль, – попытался я смягчить улыбкой создавшееся напряжение. – Наполеон Бонапарт сказал однажды, что штыками можно завоевать власть, но усидеть на штыках трудно.
