Это было по-восточному: о главном в разговоре сказать как бы между прочим. И она далее мягко продолжала:

– Он немного приболел. Но очень хотел бы вас видеть.

– Спасибо. Буду.

И моя гостья добавила, что желательно мне прийти без переводчика.

Я незаметно нажал на кнопку сигнала, и в кабинет вошли Черемных и Самойленко и за ними две официантки.

– Леди просит налить всем коньяку. Очень хорошая встреча. Да, надо скорее, как можно скорее, эмансипировать афганских женщин. Приобщить их к борьбе за идеалы Апрельской революции…

Пока Голь Ака разводил эту демагогию, рюмки были налиты.

– За афганских женщин! За вас, дорогая Анахита, за ваш ум, проницательность, обаяние и красоту.

Выпили.

Затем я вручил Анахите от себя букет роз, и от Анны Васильевны – коробку конфет.

– Леди очень благодарит вас. Она очень любит Анну Васильевну, настоящую тургеневскую женщину.

Черемных и Самойленко проводили гостей. Когда они вернулись ко мне в кабинет, мы сели за большой сервированный стол, и, похваливая Владимира Петровича за знание женской психологии, съели все мороженое, запивая его крепчайшим чаем. Не торопясь, слушая внимательно друг друга, мы тщательно проанализировали ход и результат моей встречи с Анахитой Ротебзак и Голь Ака. Мы понимали: завтра мне надо быть во всеоружии и готовым к любым неожиданностям на встрече с Бабраком Кармалем во дворце.

Резиденция Бабрака Кармаля представляла собой огромный комплекс из гранита и мрамора, построенный властителями Афганистана еще в XVII—XVIII веках. Я бывал здесь довольно часто – по делам Главного военного советника. Здесь же проводились и заседания Реввоенсовета республики и заседания Политбюро, на которые меня часто приглашали, и куда я должен был ходить – пусть и с неохотой – чтобы видеть, слышать и знать, о чем идет речь.

У Бабрака во дворце было несколько кабинетов, и место работы или встреч он постоянно менял. Вброятно, это объяснялось мерами безопасности – кому, как не Бабраку, следовало помнить о печальном конце Амина.

У входа во дворец меня встретил верзила в звании полковника – адъютант Бабрака. Он немного говорил по-русски.

– Ждет в кабинете за библиотекой.

На каждом этаже охрана по четыре наших командос и еще на каждом повороте по два охранника-десантника. (И у Амина, и у Тараки тоже охраны хватало, но это не уберегло их от насильственной смерти…)

Вот и кабинет. Старинная мебель мореного дуба. Мой взгляд скользнул по портьере, которая отгораживала место для отдыха от кабинета и которая, как мне показалось, слегка колыхнулась. Мое подозрение, похоже, перехватил товарищ О.

Бабрак, подняв трясущиеся руки, быстро приблизился ко мне и неожиданно распростер объятия и зарыдал горючими слезами.

– Шурави-шурави… Товарищ… – Он продолжал рыдать. Портьера снова колыхнулась, и снова мой взгляд, – но теперь уже значительно подчеркнуто, перехватил товарищ О.

– Шурави – шурави… Т-т-то-ва-рищ, – продолжал причитать глава государства.

– Он скорбит… Трагедия в Мазари-Шариф… Кандагар… Он очень скорбит, – пояснил мне товарищ О.

Бабрак, оторвавшись от меня, быстро взял со стола бутылку «смирновской» водки и, торопливо, разливая – мимо, на стол, на пол – наполнил три хрустальных фужера.

– Шурави-шурави, то-ва-рищ… – сует мне фужер в руку. – По-жа-луйста… Спа-сы-бо… Спа-сы-бо…

Думал ли я когда-нибудь, что стану участником такой постыдной сцены? Это сейчас, спустя годы, можно усмехаться, а тогда было все чертовски серьезно. Собрав в кулак волю и решимость, понимая, что рискую, возможно, очень многим, я тем не менее твердо и внятно сказал товарищу О.:

– За все отвечаю я. Передай точно каждое мое слово: «Я, генерал армии Майоров, Главный военный советник в Демократической Республике Афганистан запрещаю Вам, Бабрак Кармаль, пить водку и настаиваю на том, чтобы Вы прекратили это делать сейчас же».

Товарищ О. побледнел, молчит.

– Я приказываю: передавай немедленно!

Товарищ О. по-прежнему молчит, как язык проглотил. Тогда я повторяю еще тверже:

– Переводи! Иначе я сейчас же доложу обо всем Юрию Владимировичу Андропову.

Товарищ О. начал что-то бормотать. Портьера снова колыхнулась. Теперь-то я почти наверняка знал, – интуиция мне подсказывала – там была Анахита…

Бабрак сверкнул глазами, сел, нахмурился.

– Шурави…шурави…

– А теперь быстро организуй крепкого чаю, – приказал я товарищу О.

Когда он вышел, Бабрак, глядя просительно мне в глаза, как-то ласково произнес:

– Спа-сы-бо… Пожалуйста… Спа-сы-бо… – И снова дрожащей рукой схватился за фужер.

– Нет!

– Да-да… Спасыбо…

– Не-ет! – выкрикнул я.

Вошел с подносом в руках товарищ О. На подносе стояли чашки и чайник.

Слава Аллаху: в те минуты я был хозяином положения. Бабрака надо было дожать, сломать в тот момент… Он хмурился, злился, но чай все же пил.

Выждав немного, я приказал товарищу О. снова перевести мои слова и четко, взвешивая каждое слово, чтобы смысл доходил до главы государства, я сказал:

– Товарищ Генеральный секретарь ЦК НДПД, Председатель Реввоенсовета Республики Афганистан, Вы знаете, во всех провинциях идет война. Страна в огне. Гибнут сотни и тысячи афганцев и советские солдаты…

Товарищ О. переводит, Бабрак кивает, приговаривая:

– Шурави-шурави… спасыбо… спасыбо…

И тогда, как обухом по его непротрезвевшей голове, я твердо сказал:

– А вы вот с ним вторую неделю… – переводи! – пьянствуете, никого не принимаете…

Бабрак вскочил, затопал ногами, закричал… У товарища О. посинели губы, руки его задрожали, и он взмолился:

– Прошу вас…

– Переводи дословно: если он, Бабрак Кармаль, не прекратит сегодня же пьянствовать, я немедленно доложу об этом Юрию Владимировичу Андропову, Дмитрию Федоровичу Устинову, и это дойдет и до Леонида Ильича. Переводи! И еще – но это уже для тебя – учти, что ты можешь отсюда вылететь и еще неизвестно, где приземлишься…

Бабрак все выслушал, потом помолчал, соображая что к чему, тяжело встав со стула, вплотную подошел ко мне, глаза его увлажнились.

– Шурави-шурави… Спасыбо, спасы-бо…

И снова объятия, тяжелые, тяжелые объятия, которые, однако, предвещали облегчение. Бабрак что-то сказал Осадчему. Тот перевел:

– Он спрашивает, что нужно делать. Он готов на все – ради Апрельской революции… Жизнь за нее отдаст… Все сделает, что рекомендуют ему товарищи Брежнев, Андропов, Устинов, Громыко…

– Переводи… Думаю, для начала ему надо завтра выступить по Кабульскому телевидению. Рассказать о положении дел в стране, об успехах вооруженной борьбы с душманами ради защиты революционных завоеваний. О дружбе с Советским Союзом и его армией. Товарищ Бабрак – опытный политик, революционер, глубокий теоретик, марксист-ленинец, он знает, о чем и как говорить своим соотечественникам.

Лицо Бабрака просветлело – кто не любит лесть?

– Второе и главное. Надо побывать в войсках, встретиться с командирами, вождями племен, губернаторами провинций. Предполагаем организовать такую встречу в районе Джелалабада. Обстановку там нормализуем. Дней через 7-8 туда можно было бы слетать. Согласен ли?

Но Бабрак, словно на автопилоте:

– Спа-сы-бо, пожалуй-ста, спа-сы-бо… – И что-то еще на своем языке…

А товарищ О. переводит:

– Он согласен со всем, что вами предложено. Все выполнит – в интересах защиты Апрельской революции и укрепления дружбы с Советским Союзом.

– У меня все, товарищ Генеральный Секретарь. Спасибо за встречу и деловой разговор.

Может быть, на этот раз показалось мне, а, может, и нет – портьера еще раз колыхнулась…

Мы с Бабраком обнялись на прощанье, и я ушел.

В жизни своей я не любил дураков, лодырей и пьяниц. А тут все эти качества сосредоточились в одном человеке. И этот человек – вождь партии и глава государства!

Из дворца я вышел опустошенным. Я понимал: произошло нечто из рук вон гадкое и пакостное. Но дело – сделано. А что дальше?