ев, у основания переплетенных шелком; на ручке из сло¬
новой кости было выгравировано два четверостишия:
Тому, кто завладеет мной,
Дарую ласки и приветы,
Тому прохладу шлю я летом,
Когда палит полдневный зной.
Я дождь и нежная роса,
Я утешенье аль-Амина.
Нет в мире краше властелина,
Кому цветет моя краса.
Сувары на запястьях наложницы легонько постукивали
друг о друга, кончики пальцев были выкрашены хной, ос¬
лепительной белизной сверкали зубы, грудь украшал ши¬
рокий золотой полумесяц, покрытый замысловатой араб¬
ской вязью, в которую были вкраплены бриллианты.
Я сбежала к вам от моих подруг,
Нежных гурий райского сада,
И всем, кто меня здесь увидит вдруг,
Я дарю привет и отраду.
Ибн аль-Хади и Фадль, хотя были поражены красотой
наложницы, не подавали и виду, смотрели на нее с почте¬
нием, ибо знали — аль-Амип время от времени дарит свое
внимание рабыне, которая постоянно прислуживает ему
с опахалом. Покачиваясь на кончиках пальцев, наложница
приблизилась, Фадль подвинулся, освобождая место, но
рабыня опустилась на скамеечку у ног повелителя; опа¬
хало начало совершать плавные движения вверх и вниз.
В левой руке у рабыни появился платочек, которым она
готова была вытереть лоб своего господина, как только
на нем покажутся капельки пота.
На террасу вышла стройная гречанка, одетая в рубаш¬
ку цвета только что распустившейся алой розы. Шею ее
украшало дорогое ожерелье и золотой крест. Волосы были
заплетены в толстые косы, которые падали на спину, как
гроздья созревшего винограда. На голове сияла диадема
со стихами Абу Нуваса:
Что наделала ты, мой меткий стрелок?
Я утратил навеки сердце и разум,
Сам хожу не свой, а тебе невдомек,
Что ты разум-пронзила стрелою разом.
Ты навылет мне ранила тело, зажгла
Мою душу, что, жаром любовным пылая,
Ноет, стонет, болит, не сгорая дотла,
И нигде оттого я покоя не знаю.
На поясе у гречанки висело опахало, иа котором были
выгравированы такие стихи:
Если хочешь, чтоб страсти гроза
Не нахлынула, душу губя,
Не гляди ты в мои глаза,
А не то пеняй на себя.
Аль-Амин подал знак гречанке, и та с готовностью
встала за спиной Ибн аль-Хади, подняла опахало, и вот
уже благодатная прохлада стала овевать разгоряченное
лицо именитого гостя.
На террасу величаво выплыла третья рабыня. На голо¬
ве у нее не было традиционного покрывала; волосы акку¬
ратно причесаны на пробор, — одна из причесок, предло¬
женных Сукейной, дочерью Хусейна, которая, выставляя
напоказ красоту своих необычайно пышных волос, впер¬
вые стала появляться в обществе без головного убора.
На лбу рабыни румянами сделана надпись:
Луна-подросток в золоте венца,
Как хороша ты, выйдя из дворца!
Зачем гадать и волноваться зря,
Длинна ли ночь или близка заря.
И как теперь узнать об этом мне,
Когда душа сгорает на огне?
По белому бархату одежды шла узорчатая кайма из
стихов. На левом боку было вышито:
Письмо послал душе мой взор
И запечатал его страстью,
Я болеп сладостной напастью,
В ней пыл любви и мой позор.
На правом боку находилось продолжение:
Какое сердцу испытанье
Послал случайно беглый взгляд!
Какие муки и терзанья
Разлил в крови любовный яд!
Фадль понял, что рабыня предназначена ему. И точно:
знак аль-Амина — и девушка подошла к фавориту престо¬
лонаследника, опустилась пред ним на одно колено, взмах¬
нула опахалом.
Глава XXVI
АБУ НУВАС
Из боковой двери показались рабы, несшие сосуды с
вииом. Они в цветных кафтанах: первый — в голубом,
второй — в зеленом, третий — в желтом, дальше виднелся
сиреневый кафтан, красный, фиолетовый... Цветовая гамма
подобрана так, что напоминает радугу после дождя. На
подготовку выхода виночерпиев эмир увеселений истра¬
тил больше времени, чем отняла постановка женских тан¬
цев. Рабы молоды, красивы и свежи, привезены издалека,
не понимают по-арабски, в Багдаде недавно, и все евнухи.
В их нетронутом и теперь уже вечном целомудрии заклю¬
чена особая прелесть.
Кафтаны их расшиты стихами — на левом плече начало
стиха, на правом окончание:
Луна на ветке. Погляди,
Цветок ее лучист и матои,
Полна пьянящих ароматов
Нагая белизна груди.
А кожа девичьих ланит
Белее лунного сиянья,
Когда в ночном благоуханье
Луна на дереве горит.
В руках хрустальные, золотые, серебряные кубки,
гармонирующие с цветом кафтана; па них надписи, про¬
славляющие вино и любовь.
На одном выгравировано:
Пей с любимой, юный друг,
С самой резвой из подруг,
И целуй ее одну,
Со слюной смешав слюну.
Перевязь ей распусти,
Милых губ не отпусти!
На другом:
Чуть за талию возьми
И покрепче обними,
Если ж кто откроет рот
И в безумстве упрекнет.
Ты скажи ему: «Ступай,
Нам с подругой не мешай!».
Надписи на кубках не повторяются.
Из-за полога, отделяющего часть террасы, доносятся
тихие, замирающие звуки лир, лютен, туябуров. Чарующий
высокий голос выводит нежную мелодию. Мелодия прибли¬
жается, звуки нарастают. На ковер выходит певица с про¬
долговатыми глазами, женщина желтой расы. Она некра¬
сива, но поет превосходно. Ее сопровождают четыре музы¬
кантши с тунбурами и лютнями.
Дождавшись знака, эмир виночерпиев подносит аль-
Амину полный кубок вина. Первый престолонаследник
осушает его. Ибн аль-Хади и Фадль из вежливости при¬
кладываются к кубкам, которые им подали евнухи. Пить
обоим не хочется.
Певица и музыкантши усаживаются на отведенное
место у ближнего края ковра.
— Почему нет Абу Нуваса? — вопрошает аль-Амин.
Эмир веселья начеку. Ответ у него готов:
— Мой повелитель и властелин, поэт в комнате для
гостей, ждет твоего приказа.
— Зови его!
Евнух устремляется к выходу.
— Подожди! — вслед ему бросает первый престолона¬
следник. Тот замирает на месте; покрашенная хной го¬
лова склоняется до полу.
— Пусть наденет «костюм опьянения»! — заканчивает
аль-Амин.
— Слушаю и повинуюсь!
Через несколько секунд евнух появляется снова —
предусмотрительный поэт оделся заранее — и провозгла¬
шает:
— Мой повелитель и властелин, Абу Нувас возле
дверей!
— Мы разрешаем ему войти, — ответствует аль-Амин.
На террасе появляется поэт. Ему за сорок, по б ко¬
ротко подстриженной бороде почти не заметно седых волос.
Он красив — тонкие черты лица, голубые глаза. Его мать
родом из Ахваза, жители которого славятся красотой.
