— Кровь.

Чей-то знакомый голос позвал:

— Дяденька, дяденька!

Чья-то рука сдавила руку Андреича.

— Дяденька, очнись, Сергей я!

Медленно возвращалось сознание. В ноющем теле острее чувствовалась боль.

С трудом разжал запекшиеся губы.

— Мы в карцере, Сергей?

— Не знаю, дяденька, заперли нас.

— Тебя били?

— Меня ничего. Тебя, дяденька, шибко били.

Андреич попробовал улыбнуться.

— Ничего, до свадьбы заживет…

В темноте исчезло время — день, ночь — все равно. Стук открываемой двери прервал кошмарное полузабытье. В потолке тусклым красноватым светом вспыхнула лампочка. Андреич повернул тяжелую голову. Вошли четверо людей. Один ткнул в Андреича пальцем:

— Вяжи!

Трое нагнулись над Андреичем. Жесткая веревка врезалась в замученное тело. Андреич застонал от боли.

— Трусы, мертвого боитесь!

Один ткнул в бок тяжелым сапогом и незлобно сказал:

— Молчи, стерва!

Трое подняли спутанного веревками Андреича и понесли из карцера. Сергей бросился к уходящим.

— И меня берите! И я, и я!

— Дождешься, сволочь, не торопись!

Старший всей ногой с размаху пнул Сергея в причинное место. Сергей без памяти упал на липкий пол…

В отхожем месте, на грязный, заплеванный, залитый мочой пол положили Андреича. Было безразлично, что хотят с ним делать, только бы скорей кончались мучения. Когда над ним нагнулись солдаты и длинным холщовым полотенцем стали завязывать рот, чудовищная догадка исказила мукой лицо. Умереть такой ужасной смертью! Потонуть в зловониях!..

Заметался в предсмертной тревоге.

— Мымм… Мымм… Мымм…

Солдаты злобно рассмеялись.

— Что, не хошь? Можа, тернацинал хошь?

— Суй его в дыру!

— Ногами, ногами суй!

— Не лезет, стерва! Дыра мала.

Андреич лишился чувств.

— Ну, черт с ним, тащи назад, найдем и побольше дыру.

Принесли полумертвого Андреича в карцер, бросили швырком на каменный пол и ушли…

Так лежали они рядом, два безжизненных, но еще не мертвых тела, — молодой деревенский парень Сергей, еще не знающий, есть бог или нет бога, — было зло на земле, со злом бороться пошел, и искушенный жизнью, твердо верящий верой великой в светлое будущее, предгубисполком Андреич.

Сергей был спокоен. Шагал молча рядом с Андреичем, держался за его руку, как, бывало, маленьким с отцом в церковь ходил. И так шел до самого места. Когда подходили к лесной опушке, сказал:

— А я так, дяденька, думаю, что бога-то совсем нет. Пошел я с вами против зла бороться, чтобы добро было на земле, а вот меня убивать ведут. Пошто так?

— Так, милый, надо. Буржуазия всегда так расправляется со своими врагами.

На месте, у ям, скручивали руки назад, — после побега Петрухина боялись.

Первым в ряду — Андреич, последним — Сергей.

— Я рядом, — попросился Сергей.

— Стой, где поставили, не все равно, где сдохнуть.

Сергей глубоко огорчился. Ковалев, лучший стрелок в роте, подошел к офицеру.

— Господин поручик, в голову целиться или в грудь?

Поручик посмотрел на солдата, пожевал губами, подумал. Спросил лениво:

— В глаз попадешь?

Ковалев прикинул расстояние.

— Попаду.

— Целься в глаз!

Офицер еще подумал.

— Дай, я сам.

Лениво взял из рук солдата ружье, встал на одно колено, чтоб устойчивей держать винтовку, долго нащупывал темное пятно глаза на лице, смутно маячившем в чуть брезжущей заре Грохнул выстрел, разорвался в лесу на мелкие осколки. Офицер подошел к яме, нагнулся.

— Ах, черт, на полдюйма выше взял!

Медленно отошел в сторону. Когда дошла очередь до Сергея, солдаты смущенно зашептались, осматривая подсумки.

— Господин поручик, пуль нет.

— Как нет?

— Всю ночь стреляли, не хватило.

Поручик подумал;

— Ну что ж, приколите его штыком.

Солдаты замялись.

— Ковалев, кольни ты!

Ковалев подошел к Сергею. Сергей молча глянул на Ковалева. У солдата дрогнула винтовка в руках. Побежал холодок от сердца. Выше, выше, по груди, по голове, поднял дыбом волосы. Ковалев взмахнул винтовкой, дико крикнул:

— Отвернись!

Все ласковее и ласковее лучистые Сергеевы глаза смотрят на Ковалева, выворачивают душу наружу.

— Брат мой, кто вложил ружье в руку твою?

Голос Ковалева задрожал отчаянной мольбой и слезами.

— Отвернись!

Крепко зажмурил глаза, стиснул винтовку и с размаху ткнул в Сергея.

Однажды ночью на лесную опушку пришли двое — мужчина и маленькая старушка, вся в черном. Остановились у большой березы.

— Вот здесь, — сказал мужчина.

Старушка с тихим стоном опустилась на примятую землю.

— Вера… Вера, дочка моя.

Мужчина молча обнажил голову.

Миша часто смотрит на папину карточку и вздыхает.

— Мама, скоро папа вернется?

— Скоро, Мишенька, вот пройдет немножко, и наш папа вернется.

Миша терпеливо ждет. Раз мама говорит, что папа скоро вернется, значит, вернется — мама большая, она знает.

Раз ночью в дверь громко застучали. Наташа вскочила с постели, быстро накинула платье, открыла дверь. Вошли люди — впереди офицер, за ним солдаты. Грубыми руками переворачивали вещи, рылись в комоде, перетряхивали белье. Громко стучали тяжелыми сапогами, харкали на пол. Подняли с постели Мишу, все перерыли, заглянули под кровать. Офицер увидел на комоде фотографическую карточку Киселева, с насмешливой улыбкой повертел в руках.

— А-а, герой!

Отложил карточку в сторону. Солдат вынул из комода пачку писем, перевязанных крест-накрест розовой ленточкой, и подал офицеру.

— Письма, господин поручик!

— Послушайте, оставьте письма, — попросила Наташа, — это мои девичьи, на что вам?

Поручик в наглой оскорбительной усмешке поднял брови.

— Девичьи? Скажите на милость, вы были девицей?

У Наташи задрожали обидой побелевшие губы.

— Послушайте, я ведь все-таки женщина. Как вам не стыдно!

Офицер подчеркнуто быстро вскочил со стула, щелкнул шпорами, изогнулся перед Наташей в насмешливо-почтительном поклоне.

— Извините, мадам, я никак не ожидал, что вы женщина. Я думал, что вы просто…

Грязное липкое слово хлестнуло в лицо. Наташа вспыхнула, обожгло щеки огнем.

— Мерзавец!

Офицер непритворно весело рассмеялся.

— Милочка, не волнуйтесь так.

Миша видел, что чужой дядя обижает маму. Подбежал к матери, сжал кулачонки, крикнул офицеру:

— Не смей маму обижать!

Офицер рассмеялся и щелкнул Мишу по носу.

— Ах ты, сопляк!

Мальчик заплакал от обиды и боли, топнул гневно ногой.

— Дурак, пошел вон!

Когда солдаты ушли, Наташа посадила Мишу на колени, прижала к груди и долго плакала жгучими слезами обиды. Миша утешал:

— Не плачь, мама, папа приедет, мы все ему расскажем.

Через неделю вызвали в контрразведку. Вернули письма. Усатый рыжий офицер выразительно смотрит в лицо:

— Спасибо, прочли с удовольствием. Ха-ха-ха!

Наташа покраснела. Было противно брать письма, — чужие люди заглянули в тайники души, копались грязными руками, осквернили самое святое, что так оберегалось от чужого глаза.

— Где ваш муж?

— Не знаю.

— Как же вы не знаете? Когда он уехал из города?

— Не знаю.

Офицер насмешливо прищурился.

— Гм, однако, сударыня, вы мало интересуетесь собственным мужем.

Наташу начинал раздражать насмешливый тон офицера, его наглый ощупывающий взгляд. Сердито ответила:

— Зато вы очень интересуетесь.

Офицер вынул серебряный, испещренный золотыми буквами портсигар, любезно протянул Наташе.

— Не угодно ли, лучший сорт. Не хотите? Как вам угодно.

Закурил папиросу, пустил в потолок голубую ароматную струйку.