Вскинул ружье, прицелился.
Грянул выстрел.
Словно острой косой четыре колоса срезало. Кто-то из офицеров захлопал ладонями.
— Браво! Вот мастерский выстрел!
Капитан Ефимов мельком взглянул на убитых, брезгливо поморщился:
— Столкнуть эту падаль в воду.
Мужиков одного за другим побросали за борт…
Пану Зелинскому не терпится.
— Я вот этих трех китайцев попробую.
Капитан посмотрел на китайцев, подумал:
«Нет, пан Зелинский, с китайцами мы другое сообразим».
— Я хочу попробовать.
— Да успеете, этой сволочи мы сколько угодно найдем.
Подошел к Сун-Сену, спросил негромко:
— Так это тебе Советы надо?
Сун-Сен недовольно посмотрел на офицера и хмуро проворчал:
— Советы нада.
— Так, так, Советы надо.
Капитан задумчиво глядел в смуглое желтое лицо Сун-Сена и кивал головой.
Зашел сбоку, потрогал косу китайца.
— Гм, настоящая коса, удивительно.
По лицу капитана Ефимова скользнула улыбка. Капитан обернулся к Зелинскому.
— Как вы думаете, пан Зелинский, удержит этот богатырь на косе двух своих товарищей?
Зелинский заинтересовался.
— В самом деле, это интересно.
— Ну-ка, ребята, попробуйте, — приказал Ефимов.
Сквозь связанные руки Кванг-Син-Юна и Шуан-Ли продернули веревку, связали петлей, к петле прочным узлом привязали косу Сун-Сена. Капитан подошел к китайцам, попробовал, прочно ли привязано. Подвели китайцев к борту. Сун-Сен лицом к палубе, Кванг-Син — Юн и Шуан-Ли спиной к Сун-Сену, лицом к воде.
— Прыгайте!
Знаками показали Кванг-Син-Юну и Шуан-Ли, что им надо броситься в воду.
Китайцы покачали головами.
— Моя нет виноват… Вода не нада.
— Ага, — засмеялся капитан, — вода не надо, а Советы надо… Кольни их в зад!
Солдаты слегка ткнули штыками Кванг-Син-Юна и Шуан-Ли. Китайцы прыгнули через борт. Пошатнулся Сун-Сен. Нагнулся вперед, сжался в железный комок напряженных мышц. Блестящим черным канатом натянулась Сун-Сенова коса. Еще ниже к палубе хочет пригнуться Сун-Сен, но девятипудовая тяжесть повиснувших на косе китайцев со страшной силой тянула все тело назад. Частыми гулкими ударами забилось сердце. Хлынула упругими толчками кровь по жилам. Прилила к голове, к лицу. Лицо — как кровь, глаза — как кровь. Жилы на лбу и на висках у темени вздулись веревками. Тянет страшный груз. Медленно распрямляется Сун-Сен. Дрожат ноги в коленях. В груди огромным молотом бьется сердце. Два молота поменьше — в висках. Тысячи мелких молотков — в ушах.
Капитан Ефимов с любопытством смотрит.
— Выдержишь, черт с тобой, пущу, честное слово офицера!
Больше и больше распрямляется Сун-Сен. Красный туман перед глазами. Из тумана в глаза Сун-Сену заглядывают два других глаза. Скрестились две пары жутких человеческих глаз, приковались друг к другу, не оторвутся. Глаза Сун-Сена и глаза официанта Максима, прильнувшего к стеклу рубки первого класса. В обеих парах глаз глубокое человеческое страдание…
Выпрямил страшный груз Сун-Сена. Стоит он во весь рост, приковался кровавыми безумными глазами к безумным глазам Максима. Изо рта тоненькой струйкой побежала кровь. Двумя тоненькими струйками из ноздрей, двумя ниточками из ушей.
У капитана Ефимова дернулся левый пушистый ус. В мелких судорожных морщинках задергалась левая щека. Капитан нервно вскинул левое плечо и глухо хрипнул:
— Ткните тех… внизу!
Кванг-Син-Юн и Шуан-Ли заметались от боли, увеличили тяжесть груза. У Сун-Сена подкосились ноги. Он упал на колени, но страшный груз перегибал туловище Сун-Сена назад… Еще… Еще… Сун-Сен оторвался от палубы, мелькнули ноги. Внизу, за бортом, будто рыба большая метнулась в воде…
Молоденький черноусый гусар, пошатываясь, подошел к борту и склонил к воде бледное перекошенное лицо. От того места, где упали китайцы, во все стороны побежали рябью маленькие волны…
Капитан Ефимов сердито, и хрипло обратился к Зелинскому:
— А молодец китаец, пан Зелинский?
Пан Зелинский снял маленькую, изящную, с малиновым околышем, фуражку, вытер вспотевший лоб.
— Да… китаец… страшно…
Под холеными усами пана Зелинского дрожала растерянная улыбка, а ровные белые зубы выбивали нервную дрожь…
5
В Ивановку пустили орудийный залп.
В двух местах взметнулись к небу широкой воронкой черные клубы дыма. Зазвонили в набат. По улицам забегали обезумевшие люди. Спешно накладывали на возы добро и спешили с узлами и детьми на руках вглубь, подальше от берега.
Пароход, стреляя из всех четырех орудий, медленно спускался вниз.
Деревня пылала…
…Сидит Максим в своей крошечной каютке, мутным, немигающим взглядом приковался к стене. Со стены двумя жуткими глазами глядит на Максима широкое желтое лицо. Глаза налиты кровью. Безумие широкой осязательной струей льется из глаз китайца в глаза Максима. Струйки крови из левого угла рта, из ноздрей и ушей китайца сбегают по синей кофте, капают на пол Максимовой каюты.
Кап… кап… кап…
Каждая капля отдается в ушах Максима колокольным звоном. Медленно распрямляется китаец, вместе с ним медленно распрямляется Максим. Все ближе и ближе глаза китайца к глазам Максима. Вот, вот, около, глаза в глаза. Холодеет тело Максима, ужас холодной волной льется из глаз китайца в глаза и мозг Максима.
— Ай!
Очнулся Максим. В приоткрытую дверь каюты бледное лицо горничной уставилось на Максима широко открытыми, испуганными глазами.
— Какие вы страшные, Максим Иваныч, что с вами?
Максим тяжело перевел, дух. Унимает рукой бьющееся сердце.
— Ох, воды!
Горничная кинулась из каюты и сейчас же вернулась с водой. Залпом выпил стакан. Провел рукой по глазам.
— Заболел я, Анюта.
…Ночью в Максимову каюту один за другим пробрались три человека — приземистый и широкоскулый артиллерист Коротков, пулеметчик Мелехин и высокий бородатый лоцман. Всю ночь в каюте слышался страстный шепот Максима, сдержанно гудел лоцманский бас. На рассвете так же один за другим, соблюдая осторожность, вышли из каюты…
Рано утром пароход пристал к берегу между двумя селами, налево — Чусовка, направо — Вязовка. Две пушки на Чусовку, две — на Вязовку.
— Огонь! Огонь!
Капитан Ефимов и пан Зелинский наблюдают в бинокль.
— Может быть, мирное население, пан капитан?
— Все бунтовщики! Огонь! Огонь!
Оба села пылали. Ветер доносил встревоженный набатный звон. В бинокли было видно, как метались по улицам обезумевшие люди…
С парохода высадились двумя отрядами, — отряд на Вязовку, отряд на Чусовку. На пароходе остались артиллеристы и пулеметчики и из офицеров — капитан Ефимов и пан Зелинский. Оба в рубке первого класса пьют кофе и мирно беседуют.
Максим бегает по пароходу от солдат к матросам, от матросов к солдатам.
Страстно убеждает:
— Братцы, голубчики, невозможно так больше! В чьей крови купаете руки? В крови отцов своих, братьев, матерей, сестер. Кто вы сами-то, не народ разве? Из господ разве?
Взволновались от страстных Максимовых слов, загудели сдержанно:
— Ну, какие господа, все из крестьян.
— Я и говорю. Смотрите на господ-то, вас послали убивать, а сами кофеем прохлаждаются.
Максим показал на верхнюю палубу, где сидели капитан Ефимов и пан Зелинский.
— Братцы, нельзя так больше. Самих себя убиваете. Может, в ваших селах такие же солдаты, как и вы, насилуют ваших жен, сестер, порют ваших отцов и матерей. Разве можно терпеть?
Артиллерист Коротков выступил вперед, решительно взмахнул руками.
— Одним словом, верно, братцы! Кому служим, — господам. Кого бьем, — своих отцов и братьев!
Хмурились загорелые, обветренные лица, ломались брови над вспыхнувшими злобой глазами. Все решительнее наступал на солдат Коротков.
— Братцы, им что? Чуть неустойка, их и след простыл, а мы куда денемся? Отвечать придется, — как ответим? А отвечать рано или поздно придется, долго эта власть не продержится, со всех сторон горит, не затушишь.
