— Хорошо.

Офицер, позванивая шпорами, прошел дальше. Френч вышел на палубу.

Максим решил действовать…

До обеда оставалось еще часа два. Звонков из рубки нет, пассажиры — кто сидел на палубе, кто отдыхал в своих каютах. Максиму не терпится. Несколько раз заходил в рубку, — не закажет ли чего пассажир из пятой каюты. Киселев сидел в углу спокойного мягкого дивана и перелистывал книгу, время от времени поглядывая в окно на плывущие мимо зеленые берега. У противоположной стены рубки тихо перешептывались девочки. Максим волновался — как сказать пассажиру, что его собираются арестовать?

Подошел обед. Пассажиры один за другим появлялись в рубке и требовали себе то то, то другое. Киселев отложил книгу и вышел на палубу. Через некоторое время вернулся, взял книжку, сел за отдельный столик у окна, но обеда как будто заказывать не собирался.

Максим не выдержал. Подошел к Киселеву, почтительно склонился перед ним.

— Прикажете подавать обед?

Димитрий изумленно вскинул на официанта глаза, улыбнулся каким-то своим мыслям и сказал:

— Хорошо, подавайте.

После обеда Киселев заказал кофе. Максим негодовал про себя.

«Вот захотел кофе не вовремя, просил бы скорее счет».

Подавая Димитрию счет, Максим с особым выражением в голосе сказал:

— Вот счетец, проверьте, пожалуйста.

Киселев, не глядя на счет, полез в карман за деньгами.

Максим, не выпуская счета из рук, держал его перед Киселевым и тихо настаивал:

— Нет, уж вы проверьте, пожалуйста.

Димитрий нагнулся над счетом.

Борщ малороссийский… вас хотят арестовать… свиная котлетка… рябой человек во френче шпион… стакан кофе.

— Верно-с, господин?

— Верно, — спокойно ответил Киселев и протянул Максиму деньги. Максим взял деньги, счет, собрал посуду и ушел.

…Роман поляков офицеров с барыньками быстро развивается. После обеда один из офицеров запирается в каюте с барыней, матерью старшей девочки. Другой со своей дамой гуляет по палубе. Девочка подходит к каюте, стучится.

— Мама!

Ей не отвечают. Девочка бледнеет, отходит, склоняется над пианино. Все ниже, ниже. Вздрагивают худенькие плечи. Из-под пальцев льются печальные, щемящие звуки.

Плачет девочка, плачет пианино…

Димитрий поднялся и вышел на палубу. Прошелся несколько раз взад-вперед и спустился вниз. На корме, среди кучки мужиков, увидал человека во френче. Димитрий с равнодушным видом подошел ближе.

Огромный мужик, ходок в земельную управу, рассказывает:

— Ну и дела пошли. У нас, в Сизовке, каждый день увозят народ, прямо с поля берут. Придут домой, дома нет, народ весь на пашне. С пашни и берут, не ждут, когда вернутся. Так и пропадают люди.

— А за что берут?

— Да ни за что. Так, по злобе кто сболтнет или сдуру, — большевик, дескать. А то сам неосторожное слово скажет, ну и готово, и сгиб человек.

Френч не выдерживает.

— Ну, это ты, дядек, зря. Так ни за что не возьмут, за что-нибудь берут, не в бессудной земле живем.

— То-то и есть, что в бессудной!

Димитрий мельком взглядывает на Френча и спокойно обращается к ходоку из Сизовки:

— Куда ж их берут?

— Нам об этом не говорят — куда. А только назад никого из них нет.

Димитрий постоял еще немного и поднялся наверх. Остановился у борта, глядит на широкую мутную реку. Снаружи — человек, которому деваться некуда от скуки, а внутри — неустанная напряженная работа мысли.

«Как уйти?»

Снизу поднимался Френч. Быстрыми глазами обшарил палубу, увидал Киселева, остановился невдалеке.

— Далече изволите ехать?

Киселев равнодушным взглядом скользнул по рябому лицу Френча.

— Далеко, за Барнаул.

— По делу?

— По делу.

— Где изволите служить?

— В земстве. Лесные заготовки у нас в верховьях.

Димитрий говорит спокойно, скучно позевывает.

Плюет за борт, наклоняется и следит за плевком. Человек во френче тоже делает равнодушное лицо, склоняется над бортом, плюет в воду.

— Слыхали? Омск взят, — вдруг ошарашивает Френч.

Киселев спокойно улыбается.

— Ну что вы? Кто его возьмет?

— Большевики пришли.

— Откуда вы слышали?

На пристани телеграмма была.

Димитрий смеется.

— Вранье! Откуда быть большевикам? В газетах пишут, — большевики за Уралом.

С равнодушным, скучающим видом отворачивается от Френча и неторопливо спускается опять на нижнюю палубу.

«Где же я видал этого человека?» — напрягает Димитрий память.

Среди матросов и пассажиров третьего класса настроение приподнятое.

На пристани встречный пароход передал последние слухи из Омска.

— Неустойка у белых. Опять обилизацию делают.

— Делают?

— Делают, да не идут.

— А почему не идут? — горячится пожилой мужик, хорошо одетый, коренастый и жилистый.

— Ты почему не идешь?

— А ты почему?

— Мы хлеб зарабатываем, пашем, некогда нам.

— Ну, а я не зарабатываю, по-твоему, ворую, што ли? И я зарабатываю, и мне некогда.

— Никому, видать, неохота на войну-то…

— Конешно, кому охота.

— Работать-то молодых бы оставили, а нас, стариков, брали. Почему такое — стариков не берут?

— Тоже, паря, возьми-ка стариков, они те хвост и подкрутят.

— Знамо, подкрутят, а то как же.

— Нет, вы меня берите, а детей моих оставьте… оставьте мне их, а меня обилизуйте.

— Эк ты какой прыткий, а куда ты пойдешь? Обилизовать тебя обилизуют, а пойдешь-то ты куда?

— В каких это смыслах?

— А все в таких же. Может, ты к большевикам уйдешь?

— Ну, это тоже как понимать.

— Вот то-то, как понимать… А молодые тоже не дураки, они тоже свою голову берегут и туда идут.

— Идут?

— А думаешь, не идут. Ведь это скрывают только, а идти идут.

Подошел, шныряя по толпе глазами, Френч. Киселев окончательно убедился, что Френч неотступно за ним следит и сейчас высматривает именно его, Киселева. Спокойно остался слушать дальше.

— Скоро, что ли, конец-то?

— Да, конец надо. Конца нет и порядку нет.

— А разве этот порядок для тебя плох? — встревает в разговор Френч.

— А для тебя хорош?

Сверлят друг друга глазами, осторожно нащупывают нужные слова. Кто знает, что за народ, скажешь слово да и закаешься потом.

— Вишь, оружья не хватает, а без него драться как!

— Не хватает, союзники пришлют. Гляди, френчи какие понадели все, как женихи солдаты-то.

— Тоже, паря, пришлют, дожидайся. А и пришлют, так шкуру-то сдерут за это.

— Уж это как водится…

— С нас ведь все это и за френчи эти самые и за оружие.

— А то с кого же? За все мужикам расплачиваться…

— Ну, скоро конец, раз до Омска дошли, мириться будут.

— Ни в жисть большаки с Колчаком не помирятся!

Человек во френче нервно поднимает брови.

— Это почему же?

— А все потому же… Колчак-то чью сторону держит?

— Ну, чью?

— То-то, чью.

— А ты договаривай, чью?

— Вашу. Вот таких, как ты, во френчах-то модных… Сколько народу сгибло, да замиряться. Ни в жисть не замирятся.

Приближался вечер. Димитрий прошел в свою каюту, пересмотрел все вещи в чемодане, отложил то, что было необходимо и что могло поместиться в карманах. Вырвал листок из записной книжки, написал на нем:

«Возьмите мой чемодан».

Положил записку в бумажник. Был спокоен. Только бы до вечера не арестовали. Никакого плана еще не было, но была твердая уверенность, что сумеет уйти.

Решил, в свою очередь, наблюдать за Френчем. Опять спустился вниз и увидел Френча среди кучки матросов. Невдалеке остановился.

Матрос таинственно сообщает:

— Брусилов идет. Троцкий надо всем голова, а под ним Брусилов. И Польша присоединилась и Кавказ. Вот почему и бегут здешние-то, сибирские.

— Все лето туда народ везем, а оттуда ни убитых, ни раненых. — Пожилой матрос качает головой. — И куда, братцы мои, деваются, неужели все туда переходят?