— Я назвал.
Тарасов подошел вплотную к Расхожеву и большим волосатым кулаком снизу, тычком, ударил под подбородок. Голова Расхожева качнулась назад, глухо стукнулась о стену. Выплюнул изо рта кровь, гневно крикнул:
— Палач! Беззащитного!
Тарасов молча размахнулся и ударил еще раз. Опять стукнулся головой о стену Расхожев. Полон рот крови. Кровью плюнул офицеру в лицо. Дико взвыли, бросились на Расхожева, сшибли с ног.
— А-а, собака, ты нам расскажешь, мы тебе развяжем язык!
Потные, разгоряченные, уставшие от битья, вышли из подвала. Щелкнул выключатель, погасла лампочка.
Темно и тихо. Будто замурован в могиле.
3
Иван Александрович сидел на каменном холодном полу. Когда загремел засов у двери, в потолке вспыхнула лампочка и вошли люди, встал. Капитан Тарасов вспомнил, что не вытер плевка, торопливо провел по лицу рукавом шинели, размазал кровь по щеке, по губам. Остановились перед Ломовым, все еще тяжело дыша, все еще запыхавшиеся от битья Расхожева. Тарасов уставился на Ивана Александровича тяжелым неподвижным взглядом.
— Ну, расскажите нам… Вы Мурыгина знаете?
— Знаю.
— Давно?
— Нет, месяца полтора-два, с тех пор, как он у меня поселился.
— Вы знали, что он большевик?
— Нет, не знал, — спокойно ответил Ломов.
Тарасов фыркнул.
— Ха, не знал! Может быть, вы и Хлебникова не знали?
— Нет, Хлебникова знаю, он у нас в союзе кооператоров на заводе служит. Я, как член правления, не могу не знать Хлебникова.
— Ну, а знали вы, что Хлебников большевик?
— Нет, не знал.
Тарасов насмешливо ухмыльнулся.
— Хорошо, допустим. Ну, а настоящую фамилию Хлебникова вы не знаете?
Настоящей фамилии Хлебникова Иван Александрович действительно не знал. Спокойно выдержал испытующий взгляд офицера и твердо ответил:
— Я полагаю, что Хлебников — его настоящая фамилия и есть, другой фамилии его не знаю.
— Расхожева знаете?
— Знаю. Он у нас в союзе заведует отделом сырьевых заготовок.
— Знаете, что он большевик?
— Нет, не знаю.
— Хм. Зотова знаете?
— Нет, не знаю.
— Ничего не знаете? Хорошо. Я вас заставлю говорить!
Тарасов не спеша отстегнул кобуру, вынул револьвер, медленно поднес ко лбу Ивана Александровича.
— Вы будете рассказывать?
Холодное дуло прикоснулось ко лбу Ломова. Холод в глубокие мелкие морщинки собрал кожу на лбу, волной озноба пробежал по телу. Иван Александрович закрыл глаза. Мелькало сознание, что надо быть твердым, надо выдержать. Открыл глаза, посмотрел офицеру прямо в лицо и, как только мог твердо, сказал:
— Я говорю то, что знаю. О том, чего не знаю, рассказывать не могу.
У Тарасова задрожали руки. Дуло револьвера запрыгало по лбу Ивана Александровича.
— Не будешь?
Ломова колотило, как в лихорадке, но стиснул зубы и молчал.
— Ну погоди, я тебя заставлю разговаривать!
Тарасов опустил револьвер, сунул в кобуру. Потом спокойнее:
— Вы бесполезно запираетесь, И Хлебников, и Мурыгин, и Расхожев, и все другие сознались во всем. Собирались у вас, у Хлебникова на заводе, у Расхожева. Говорили о восстании.
Тарасов опять ожесточился.
— У-у, большевики проклятые, я вам покажу восстание!
— Я не большевик, — возразил Иван Александрович.
— Кто же вы?
— Просто честный человек.
Капитан сердито хмыкнул.
— Хм, честный человек! Задницу нам вашей честностью подтереть. Знаем мы этих честных людей.
Тарасов метнулся к толстому офицеру, все время спокойно посасывавшему папиросу.
— Видал ты этого честного человека? Хм!
И опять спокойнее:
— Ну хорошо, допустим, что вы честный человек, зачем же вы подвергаете опасности свою семью. Имеете ли вы на это право как честный человек? Ведь, если вы нам не расскажете правды, мы вас расстреляем.
— Расстреливайте, но я ничего не могу вам рассказать, потому что сам ничего не знаю.
Голос Ивана Александровича звучал с большой убедительностью. Тарасов задумчиво остановился возле, посмотрел на Ломова.
— Хорошо, подумайте до завтра.
Повернулся и пошел. За ним не спеша, вперевалочку, направился и другой.
Снова тихо, темно…
Ломов стоял, прислонившись спиной к стене. Ноги дрожали и подгибались в коленях. Зубы выбивали частую дробь.
«Холодно, должно быть», — подумал Иван Александрович.
Хочется унять волну холодной дрожи, струйками разливающейся по телу. Глубоко засунул руки в рукава пальто. Стал ходить взад-вперед от стены к стене. Сосчитал, — в ширину восемь шагов, в длину, от двери до противоположной стены, двенадцать. У стен останавливался, приникал ухом и подолгу вслушивался.
«Нет ли кого рядом. Ведь офицер называл имена Мурыгина, Хлебникова, Расхожева, Зотова. Неужели все арестованы?»
Раз показалось, что из-за стены донесся слабый звук. Иван Александрович еще плотнее прислонил ухо к стене, и, затаив дыхание, долго слушал.
Звук повторился. Похоже на стон.
— Неужели Киселев?
Иван Александрович постучал в стену пальцем. Напряженно прислушался.
За стеной тихо. Ломов страшно взволновался, как будто жизнь его и того, кто находился за стеной, зависела от того, услышит или не услышит сосед по заключению стук. Лихорадочно стал шарить у себя в карманах, нашел огрызок карандаша и тупым концом постучал в стену. Ясно услыхал, что на стук ответили. В радостном возбуждении торопливо выстукивал тюремную азбуку.
— Кто здесь?
Приник ухом к стене, ждет. За стеной могильная тишина. Ивана Александровича кольнуло в сердце. Неужели он ошибся и за стеной никого нет. Но ведь он ясно слышал звук. Нервно повторил прыгающим в руках карандашиком вопрос:
— Кто здесь?
И опять ждет. Сквозь каменную стену уловил слабый-слабый звук.
Да, да, стучат, отвечают.
— Расхожев. Кто вы?
— Я — Ломов. Что с вами?
— Допрос… Избили…
Нервы Ивана Александровича не выдержали. Он опустился на пол у стены и заплакал:
— Бедный Расхожев!
4
Наталья Федоровна безумно обрадовалась, когда через жену Хлебникова узнала, что Димитрий на свободе и находится в надежном месте.
Через два дня после провала к ней пришла жена Ломова Елена Ивановна.
— Вы знаете… Иван Александрович арестован.
— Знаю.
— Я нигде его не найду. В тюрьме нет, на гауптвахте нет, в контрразведке нет. Я обращалась всюду. Председатель правления ездил к начальнику штаба, и в штабе не знают. Начальник сказал, что предписания об аресте не давал… Я не знаю, жив ли Иван Александрович…
Елена Ивановна остановилась на Наташе широко открытыми полубезумными глазами.
— Послушайте… Вы не знаете?.. Говорят, Иван Александрович у Гинкеля…
Наталья Федоровна задрожала. Она знала, что к Гинкелю, отвозили только тех, кого забирали атамановцы, и что от Гинкеля почти никто не выходил живым.
Жена Ломова упала на стул.
— Иван… Иван…
В сухих, тоскующих глазах не было облегчающих слез.
5
К Расхожеву пришли те же двое — капитан Тарасов и другой, пониже, туго стянутый по животу ремнем. Теперь с ними было два солдата. Один молча поставил два табурета у стены, возле двери. Офицеры сели. Расхожев видел, что собираются пробыть долго. Остался сидеть на полу, как и сидел, прислонясь спиной к стене. Что еще думают делать? Пристрелили бы и конец. Тарасов вынул портсигар, предложил толстому, потом взял папиросу себе, постукал мундштуком по крышке портсигара и закурил. Положил было портсигар к себе в карман, потом, как будто спохватившись, торопливо вынул обратно и протянул Расхожеву, спокойно и почти дружески сказал:
— Вы курите, товарищ? Не угодно ли?
Расхожев не ответил. Тарасов с усмешкой пожал плечами.
— Как вам угодно, товарищ.
Капитан пустил под потолок струйку дыма и, все еще не меняя спокойного дружелюбного тона, спросил:
— Ну, скажете вы нам свою настоящую фамилию?
