Но мало того. Частные займодатели проходят жёсткий отбор испытания рынком. Если они допускают ошибки, то они теряют деньги, и в конечном итоге у них не остаётся средств для предоставления займов. Только в том случае, если их прошлая деятельность была успешной, у них появляется больше денег, которые они могут предоставить в долг в будущем. Таким образом, частные займодатели (за исключением сравнительно небольшой части людей, получивших средства в наследство) проходят жестокий отбор, при котором выживают наиболее расчётливые, умные и опытные. Правительственные же займодатели — это люди, которые прошли экзаменовку для несения гражданской службы (что-то вроде олимпиады среди учащихся средних школ), где научились отвечать расплывчато на гипотетические вопросы. Они умеют приводить правдоподобные доводы в пользу предоставления государственных займов и столь же правдоподобные разъяснения, почему не их виной было то, что займы были утеряны.

Как бы то ни было, итоговый результат оказывается почему-то одним и тем же: частные займы позволяют использовать имеющиеся ресурсы и капитал намного лучше, чем правительственные.

Факты против предоставления правительством гарантий по займам и закладным частному бизнесу и частным лицам практически столь же красноречивы, хотя и менее очевидны, как и факты против прямых правительственных займов и закладных. Сторонники правительственных гарантий по закладным точно так же забывают, что предоставляемое в долг является в конце концов реальным капиталом, ограниченным в предложении, и что поддержка избранного В за счёт некоего невидимого А наносит ему ущерб. Правительственные гарантии по домам неизбежно означают худшие условия размещения займа, чем если бы дома строили в кредит на основе спроса и предложения, — как строительных материалов, так и кредитов, — а интенсивная «забота государства о каждом» стимулирует людей «покупать» дома, которые те не могут себе позволить.

Помимо всего прочего, подобная политика ведёт к переизбытку предложения домов в сравнении с другими вещами. Вначале государственные гарантии вызывают избыточное строительство, заодно повышая стоимость строительства для всех (включая покупателей домов с гарантированными закладными), а затем оказывается, что строительная промышленность сориентирована на чрезмерное и дорогостоящее расширение, а покупатели не способны оплатить не только новые, но и уже построенные дома. Своей «поддержкой» государство вызывает недостаток многих нужных (и не произведённых) вещей, делает частные дома более дорогими, а заодно ещё и вызывает неоправданные инвестиции в строительство.

Среди наиболее живучих экономических заблуждений — вера в то, что машины порождают безработицу. Тысячи раз опровергнутая, эта вера вновь и вновь восстаёт из пепла, ничуть не теряя присущей ей опрометчивости и энергичности. Как только где-нибудь в течение длительного времени сохраняется массовая безработица, машины непременно подвергаются остракизму. Эта ошибка до сих пор лежит в основе многих действий профсоюзов. Общественность терпит эти действия, так как верит профсоюзам и настолько сбита с толку, что затрудняется понять, в чём состоит ошибка.

Вера в то, что машины вызывают безработицу, ведёт к нелепым выводам. Получается, что не только технологические усовершенствования наших дней вызывают безработицу. Уже первобытный человек приложил усилия к её возникновению, как только начал совершенствовать орудия труда.

Не возвращаясь более к тем далёким временам, посмотрим, что написал Адам Смит в книге «Благосостояние народов», опубликованной в 1776 году. Первая глава этой выдающейся книги называется «О разделении труда», и уже на второй странице автор сообщает нам, что рабочий человек, незнакомый с использованием оборудования в производстве булавок, «мог с трудом изготовить одну булавку за день и, конечно, никак не мог бы произвести двадцать булавок, но при помощи современного оборудования он производит 4800 булавок в день». Так что, увы, уже во времена Адама Смита «современное» оборудование лишало работы 4800 производителей булавок на каждого оставшегося в отрасли. Проклятые машины оставляли без работы 99.98% от возможной численности производителей булавок.

Тогда промышленная революция ещё пребывала в младенчестве. Рассмотрим некоторые эпизоды этой революции, например то, что произошло в чулочной промышленности. Вязальные машины по мере внедрения безжалостно разрушались ремесленниками (более 1000 только во время одного из бунтов), изобретателям угрожали, вынуждая их бежать во имя спасения своей жизни. Уильям Фэлкин в работе «История производства трикотажной продукции с использованием машин и оборудования» (1867) сообщает нам, что бóльшая часть из 50 000 английских вязальщиков чулок и членов их семей «не могли преодолеть голод и нищету, вызванные внедрением машин, в течение 40 лет». Но бунтовщики, полагая, что внедрение машин ведёт к увольнению людей, явно в этом заблуждались. В конце XIX века в чулочной промышленности Англии приходилось по меньшей мере 100 человек на каждого занятого в начале века.

Акрайт изобрел хлопкопрядильное оборудование в 1760 году. Подсчитано, что в то время в Англии было 5200 прядильщиков, использовавших прялки, и 2700 ткачей — в общей сложности 7900 человек, занятых в производстве текстильных изделий из хлопка. Оппозиция выступала против внедрения изобретения Акрайта на том основании, что оно лишало рабочих средств к существованию, сопротивление оппозиции было подавлено силой. В 1787 году, 27 лет спустя после появления изобретения Акрайта, парламентское расследование показало, что реальное число рабочих, занятых хлопкопрядением и хлопкоткачеством, возросло с 7 900 до 320 000, то есть рост составил 4400%.

Если читатель познакомится с книгой Давида Уэллса «Последние экономические перемены», опубликованной в 1889 году, то он обнаружит там некоторые отрывки, которые, за исключением упоминаемых дат и итоговых цифр, вполне могли бы принадлежать перу современного технофоба. Процитируем некоторые из них:

«В течение 10 лет, с 1870 по 1880 год включительно, британский торговый флот увеличил объём перевозок в несколько раз. В частности, только объём зарубежных перевозок составил 22 млн. тонн. Однако число людей, занятых в обеспечении этого огромного объёма, в 1880 году снизилось в сравнении с 1870 годом до уровня около 3000 человек (2990 человек, если быть точным). Чем это обусловлено? Внедрением паровых подъёмников и зерновых элеваторов на пристанях и доках, использованием силы пара и т.д.

В 1873 году бессемеровская сталь в Англии, где её цена не была повышена за счёт протекционистских пошлин, составляла 80 долларов за тонну, в 1886 году она производилась и реализовывалась с прибылью уже менее чем за 20 долларов за тонну. За этот же период средняя производственная мощность бессемеровского конвертора возросла в четыре раза, что повлекло за собой не рост, а сокращение занятости рабочей силы.

В 1887 году мощность существовавших и эксплуатировавшихся в мире паровых двигателей, по расчётам Статистического бюро в Берлине, была эквивалентна 200 млн. лошадиных сил, или около 1 млрд. человек, то есть по меньшей мере в 3 раза больше совокупной рабочей силы всей планеты».

Должно быть, последняя цифра заставила г-на Уэллса задуматься и удивиться тому факту, что к 1889 году машины не вытеснили людей из производства и в мире всё ещё сохранялась какая-то занятость. Но он лишь сделал вывод о том, что «при таких условиях промышленное перепроизводство может стать хроническим».

Во время депрессии 1932 года игра по возложению ответственности за безработицу на машины началась заново. В течение нескольких месяцев призывы некоей группы, называвшей себя технократами, распространялись по стране со скоростью лесного пожара. Я не стану утомлять читателя изложением фантастических цифр, выдвигавшихся этой группой, или их опровержением, показывающим, каковы были реальные факты. Достаточно сказать, что технократы вернулись к ошибке в её первозданном виде, «машины против людей», правда, в силу своего невежества они преподносили эту ошибку как принадлежащее им новое и революционное открытие. Это была просто ещё одна иллюстрация пословицы о том, что не помнящие прошлого обречены на его повторение.