Вещь в нашей цирковой жизни заурядная». Газета продолжала каждый день уделять внимание цирку. Клоуны в долгу не оставались, и началась перестрелка. Отец придумал такую репризу. Я выходил на арену с собачкой, а он начинал угощать собаку колбасой, давал ей ее, а собака не ела. Я заявлял, что моя собака есть колбасы не будет.

— Почему? Колбаса плохая?

— Нет, потому что она завернута в газету «Бессарабец».

По записи отца видно, что 16 января (1911 года) полицмейстер прислал предупреждение, чтобы никто не говорил ни слова о «Бессарабце», грозил в случае неисполнения его требования закрыть цирк. На этом конфликт газеты с цирком окончился. В «Бессарабце» больше не появилось ни одной статьи о цирке.

7 февраля закончился наш контракт с Малевичем. Ничего в виду у нас пока не было. Неожиданно из Измаила пришло предложение из тамошнего синематографа выступать после каждого киносеанса. Синематограф предлагал нам не жалованье, а двадцать пять процентов со сбора. Мы решили оставить мать и сестер в Кишиневе, а сами отправились в Измаил на работу. На поезде мы доехали до Троянова вала, а оттуда сорок восемь верст сделали на лошадях. В Измаиле, маленьком городке, нам были приготовлены две комнаты. Отец сговорился с хозяйкой, чтобы она кормила нас Она попросила за нас троих два рубля в день. Такой дешевизны мы нигде до того не видали. Зато дороги были в Измаиле дрова, вернее — их нельзя было достать ни за какие деньги. И печи топили длинным камышом, причем камыш не резали, а клали в печку целиком и потом сидели около печки и подталкивали туда камыш, как только конец его сгорал. Вино в Измаиле стоило семь копеек кварта. Вино было молодое, в нем плавал виноград. Оно было очень вкусное и казалось слабым, но через некоторое время от него чувствовалась необычайная тяжесть в ногах.

Измаил стоит на берегу неширокой речки. С противоположного берега доносились голоса и лай румынских собак.

10 февраля состоялся наш первый дебют. Мы работали после двух киносеансов. Мне пришлось два раза работать с Костей и два раза с отцом. Заработали мы за вечер втроем четыре рубля восемьдесят пять копеек. Цены на билеты были очень низкие, а потому мы за свой труд получали гроши. За десять дней работы мы втроем заработали 93 рубля, причем работали после четырех сеансов, то есть я работал за вечер восемь раз. Мы вернулись очень быстро в Кишинев.

С 21 февраля начался великий пост. Впереди не было никакой перспективы. Без работы мы тосковали и скучали. Отец посылал телеграммы во все цирки. Из ряда цирков просто не было ответа, другие писали, что на пасху, может быть, наши услуги им будут нужны и предлагали перед пасхой списаться.

Положение было скверное. Хорошо, что отец всегда откладывал в удачное, в смысле работы, время немного денег на черный день. А сколько было на Руси артистов, которые, работая, жили на одном хлебе, а оставаясь без работы, буквально голодали. Ничего еще, если безработица застигнет тебя в большом городе, где есть трактиры. Там на хлеб так или иначе можно было заработать, так как всякая цирковая семья играла на каких-нибудь инструментах: гитаре, мандолине или балалайке. Одна семья могла составить небольшой оркестр и этим просуществовать некоторое время. Плохо только было, если пасха ранняя и холодная. Итак, мы застряли без работы в Кишиневе. По вечерам играли с отцом в шашки, читали. Днем репетировали дома, а иногда, когда было потеплее, ходили в пустой цирк и там тренировались. Каждый день вся наша семья с нетерпением ждала почты. Но писем не было.

Как-то мы заметили, что на базаре в одном из пустых магазинов открылся маленький зверинец. В зверинце были: обезьяна, три попугая; белка, лиса, енот и курица с человеческим лицом. Тут же показывали карлика и двенадцатилетнего мальчика Витю, в котором весу было до тринадцати пудов. Содержателем этого зверинца оказался старый цирковой артист Рихтер. Мы с ним никогда не встречались и вместе не работали, но он слыхал о клоунах Альперовых, и, когда мы к нему зашли, он очень обрадовался. Мы стали проводить у него в зверинце много времени, он подолгу беседовал с отцом, рассказывал ему, как удалось ему открыть его маленький зверинец, говорил, что, работая со зверинцем, он уже мог купить небольшой домик в Бендерах и отдать детей в гимназию. Однажды он остался, так же как мы в Кишиневе, на бобах в маленьком бессарабском городишке. Познакомился с шарманщиком-болгарином, у которого была обезьяна, и они стали вместе ходить по Бессарабии. Рихтер был акробат и мог делать каучук.

В одно из скитаний шарманщик заболел и умер. Перед смертью он дал Рихтеру адрес сына и просил его переслать ему в Болгарию шарманку. Обезьяну же подарил Рихтеру. Рихтер некоторое время походил еще с шарманкой. Раз к нему подошел человек в пенсне и просил его притти с обезьяной и шарманкой в городскую школу. Сказал, что за представление свое Рихтер получит с каждого ученика по пятачку. На другой день Рихтер отправился в школу. Там собралось около ста детей, и Рихтер получил за свою работу с обезьяной и за игру на шарманке пять рублей. Это навело его на мысль перестать ходить по дворам. Он стал прежде всего заходить в школы и предлагать там свои услуги. За лето он сумел уже приобрести ежа и белку и решил открыть зверинец. Он отослал шарманку в Болгарию. Начал ездить по ярмаркам, снимал пустующие магазины, вывешивал плакаты, нарисованные масляной краской. Где-то подвернулся ему Витя Толстый, который служит у него на всем готовом за сто рублей в месяц уже второй год. Рихтер жаловался отцу, что Витя жрет слишком много и непомерно толстеет. Так же случайно попал к нему и карлик.

— На наш век дураков хватит, — говорил Рихтер, убеждая отца последовать его примеру, — только зверинец открывай небольшой. Базары всегда дадут деньги. Вот у меня вход по десять копеек в городе, а на базаре по двадцать пять. Сто человек придут — вот уж двадцать пять рублей и набежало. А расходов почти никаких. Помещение и корм — три рубля в день. А тут еще курица помогает. За нее отдельно по пятачку беру. Мне она самому двести рублей стоила, цыгану отдал, который мне ее еделал. Я теперь сам таких куриц сотню сделать могу. Вот видишь, а теперь у меня и домик, а главное — дети учатся. Не хочу, чтобы они балаганщиками были. Бросай работу, открывай зверинец. Меня же потом благодарить будешь.

Отец начал колебаться. Писем попрежнему ни от кого не было. Он начал склоняться к тому, чтобы поехать в Москву и там купить мелких животных, но против этого категорически восстала моя мать. Она и слышать не хотела ни о каких зверинцах, да и мы начали протестовать и даже не раз поплакали от огорчения.

Отец ворчал: «Не хотите жить на одном месте, ну и скитайтесь, ваше дело».

Мы с Костей постоянно торчали в зверинце Рихтера и подружились с Витей. Мы старались не подчеркивать, что он так неимоверно толст. По договору он после объяснений Рихтера по поводу зверей выходил и сообщал посетителям, как его зовут, сколько ему лет. Говорил, что родился он от нормальных родителей и уже сейчас поднимает два пуда, а ему только двенадцать лет (на самом же деле ему было шестнадцать), предлагал посетителям свою карточку с приложением биографии за пять копеек. Собранные деньги он потом делил поровну между собой и Рихтером. Ему очень не нравилось, когда его спрашивали, как он ест. Он явно сердился и отвечал: «нормально». А на самом деле он вечно что-нибудь жевал. От него мы узнали, как делается курица с человеческим лицом и руками.

14 марта 1911 года пришла, наконец, телеграмма от Бескоровайного из Феодосии. Отец послал согласие, мы быстро собрались и уже 15-го выехали. Мы радовались, что опять начинается работа, что скоро мы будем в цирке, среди своих цирковых артистов.