Балаганщики роптали на Никитина: «Ишь, миллионщик у нас хлеб отбивает».

Отработав в Иванове-Вознесенске, мы уехали в Одессу к Малевичу. Труппа у него была очень большая. Были приглашены несколько мелких цирков с конюшнями (Вяльшина, Нони Бедини, Егорова). Цирк был открыт Малевичем не на свое имя, а под фирмой ангажированной им из-за границы наездницы высшей школы верховой езды баронессы Элен Варье-Шуман. Клоунов в цирке было много: братья Фернандо, Вуд и Май, Жакомино, Савосто, Вольдемар и Альперовы отец и сын.

Первое представление прошло очень торжественно. Когда мы вышли на арену, отца встретили аплодисментами. Он начал с того, что представил публике меня: «Позвольте представить вам моего нового партнера. Молодой человек в декадентском стиле. Всем ничего, но у него (отец показал на мою голову) шкатулка рассохлась, привез я его к вам подлечить На лимане, а вылечу, пошлю в помощники Пуришкевичу».

В первую минуту цирк как бы застыл, потом как по мановению жезла все головы повернулись в сторону губернаторской ложи, где сидел губернатор Одессы Толмачев.

После нашего номера публика наградила нас шумными рукоплесканиями. Ничего не подозревая, мы пошли за кулисы, видим — стоят два городовых. Так как был антракт, то за нами вошло много народу, видно было изрядное количество студенческих фуражек. Откуда-то сразу появился пристав и стал грозить отцу арестом за то, что он своего дурачка (пристав указал на меня) называет именем члена правой партии. Скандал разгорелся только потому, что Малевич[42] взял пристава под руку и увел его. Потом через некоторое время вернулся к нам и сказал, чтобы мы не обращали внимания на этот инцидент, что он все уладит. На другой день нам было запрещено говорить про кого-либо из правых партий.

Запрещение стало известно в городе. 8 октября отец записывает: «Малевич привел к нам в уборную двух редакторов, чтобы мы им рассказали о вчерашнем инциденте с полицией».

История эта кончилась ничем. Нам пришлось только перестроить репертуар и не касаться политических тем.

Скоро в цирке организовался клоунский клуб. Хотели примкнуть к клубу и остальные артисты, но их не приняли. Исключение сделали только для балетмейстера Нижинского. Каждый вечер шел какой-нибудь аттракцион, и клоуны в третьем отделении были свободны; они поочередно приносили закуски и вина, читали газеты, говорили о своей работе, и, просидев с часок-другой, расходились по домам. Беседа проходила очень дружно и интересно.

В Одессе появились огромные афиши, извещавшие о полетах на аэроплане Ивана Заикина. В день полетов на бега потянулась вся Одесса. Я первый раз увидел аэроплан и полеты. Аэроплан был куплен для Заикина богачами Пташниковыми. 3аикин поднимался в этот день (15 ноября 1910 года) раза три и летал удачно. Последний раз неудачно сел и сильно разбился. Он пролежал в больнице дней десять. Полеты Заикина вызвали в цирке много разговоров, а когда он пришел, наконец, выписавшись из больницы, в цирк, то своим появлением произвел фурор.

Отец записывает: «Говорил в уборной с Заикиным. Последнее падение его ничуть не смущает, наоборот, он глубоко верит в свое новое дело, и если убьется, то… прежде чем умереть, он хочет заставить говорить о себе весь мир».

В Одессе были обнаружены чумные заболевания. Было объявлено, что полиция за каждую пойманную крысу платит по рублю. В клоунскую уборную пришел фельетонист газеты и рассказал отцу, что полиция платит за доставленную крысу по рублю, и сама отсылает их в Петербург и получает за каждую крысу по три рубля. Фельетонист предложил отцу как-нибудь продернуть полицию за это с арены. Отец передал об этом разговоре Малевичу. Малевич разрешил отцу сделать репризу, сказал, что ответственность берет на себя.

На субботнем представлении, когда публики под праздничный день было больше, мы выступили со следующей репризой.

По арене пробегала большая бутафорская крыса. Я бежал за кулисы, привозил тележку с капканом, ловил крысу, прыгал на нее. У крысы в животе был воловий пузырь, он лопался с треском. Я брал крысу за хвост с явным намерением ее выбросить. Отец останавливал меня и говорил, что бросать крысу не нужно, что она с Малой Арнаутской улицы (на этой улице было особенно много чумных случаев), что он снесет ее кое-куда, получит за крысу рубль, а кое-кто получит за нее потом три рубля.

Последняя фраза была принята с восторгом.

На следующий день в цирке был получен приказ «клоунам Альперовым на арене говорить не разрешается», вечером мы сделали акробатическое антре. После этого через арену пробегала крыса. Я без слов ее ловил, убивал, оставлял на арене, убегал за кулисы и возвращался на тележке с белым флагом (на чумные случаи Толмачев выезжал обычно с белым флагом) в одежде санитара с рыжими, как у Толмачева, усами. Было это в воскресенье. Цирк дрожал от аплодисментов. Малевич пришел в уборную и сказал, чтоб я не боялся, так как он заручился разрешением, где надо, и если нас вышлют из города, то мы от него будем получать жалованье до конца контракта. На другой день он нам сообщил, что говорить нам с арены разрешено, но чтобы с белым флагом мы не выезжали и про чуму и Пуришкевича не говорили. Сказал, что его вызывал к себе Толмачев, но, о чем они говорили с Толмачевым, нам не сообщил.

В сезоне было поставлено несколько пантомим как для взрослых, так и для детей: «Веселая вдова», «Вокруг света», «Конек-горбунок», «Кот в сапогах». Больше всего прошло представлений с повышенными ценами, когда начались гастроли Морица. Буквально вся Одерса говорила о Морице, какие-то сумасшед шие дамы присылали ему любовные записки. Я не видался с Морицем с Казани, т. е. три месяца.

Когда я пришел в его уборную, он сидел в клетке. Увидев меня, он стал биться и просить, чтобы его выпустили. Клетку открыли, Мориц бросился ко мне, стал меня обнимать, тормошить. Дрессировщик рассказал мне, что он в последнее время стал много проказничать, что от него уже два раза отбирали утащенные им спички. Рассказал также, что его предшественник Мориц Первый погиб оттого, что спрятал подмышкой спички, а когда все ушли, стал зажигать их и поджег находившуюся в клетке солому. Когда прибежали, клетка была вся в огне, и обезьяна погибла.

Однажды все мы пошли на знаменитую одесскую лестницу, и Уточкин за бутылку коньяку спустился на велосипеде с этой лестницы. Как он после такого фортеля остался жив, мне непонятно до сих пор.

Одесса в тот сезон (1910-11 год) увлекалась роликовыми коньками. В городе было два скетинг-ринка. Артисты наши бывали в одном из них почти каждый день от четырех до семи часов. Раз я вместе с дрессировщиком и Морицем отправились туда и катались там вместе с Морицем. Сделано это было, конечно, для рекламы. Морица закидали цветами.

Лучшим роликобежцем считался Сережа Уточкин и как фигурист, и как гонщик. Я не встречал более талантливого спортсмена. За какой бы спорт он ни брался, он всегда достигал первенства.

22 декабря 1910 года мы выехали в Кишинев, где было отделение одесского цирка. Зима в этот год стояла лютая, и работать в деревянном, плохо отапливаемом здании при двадцатиградусном морозе было мукой. Программа давалась одесская, часто менялись гастролеры, но из-за холода публика не шла в цирк. О выступлениях на политические темы нечего было и думать, город был черносотенный, и выбран от него был в Государственную думу черносотенец Крушеван. Как курьез можно отметить, что отцу дежурный пристав запретил исполнять на гармошке «Последний нонешний денечек», заявив, что песня эта революционная.

В местной газете вначале, пока цирк давал туда объявления, хвалили труппу, но как только объявления давать перестали, началась руготня. Привожу запись отца: «Бессарабец» из-за отнятого объявления начал пускать насчет цирка грязные стрелы, специально направленные в дирекционную сторону и лишь косвенным образом касаясь труппы вообще, не упоминая имён.