— Репетиция, а он спит, — подтрунивал он над ночным собутыльником, — проспится и опять в буфет. А за это время и репетиции конец.
Он подзывал режиссера и спрашивал, сколько человек опоздало на репетицию. Режиссер называл цифру опоздавших. «Подсчитайте штрафные деньги», — говорил ему Саламонский. И, когда ему сообщали сумму штрафа, он на эту сумму заказывал завтрак. Конечно, штрафная сумма была для него только предлогом, и ею он не ограничивался.
По наблюдениям отца, жизнь артиста столичных цирков шла праздно. Репетировали меньше. Новые пантомимы шли редко. Артисты были заняты только в своих основных номерах. Труппа столичных цирков была большая. Манеж был занят целый день. Каждая минута была на учете. Репетировали наспех в коридорах. Иностранцы-артисты приезжали на короткий срок с совершенно законченными номерами и потому репетировали мало. Русские же артисты, работавшие до того в провинции, попадая в столичные цирки, старались казаться законченными артистами, стеснялись и присматривались: внимательно к приемам и аппаратуре иностранцев.
Даже в мое время иностранная аппаратура была предметом зависти русских артистов. Но, не желая «терять фасон» перед иностранцами, наши артисты тянулись за ними, подражали им и на манеже, и в жизни, старались одеваться лучше, перенимали их манеры. Через иностранцев выписывали из-за границы шелковые трико и аппаратуру. Купленное посылалось или через таможню или привозилось кем-нибудь из вновь прибывающих иностранцев-артистов.
Надо сказать, что Саламонский приглашал только высококва лифицированных артистов и давал номера, которые «шли как часы» (любимое выражение артистов цирка даже в наше время). На такие номера, конечно, требовалось меньше репетиций. Но отец мне постоянно твердил, что для роста артиста выступать только с законченными номерами — яд. Он признавал, что в столичных цирках служить легче. В таких цирках ежедневно репетируют только наездники и акробаты. В провинциальных же цирках, все артисты репетируют каждый день, и почти каждый из них творит, создавая новый трюк или совершенствуя старый. Мечта каждого провинциального артиста — попасть к Чинизелли или к Саламонскому, а для того, чтобы добиться этого, надо было усиленно работать.
Отец постоянно вспоминал Труцци, который, если не было общей репетиции, обращался к труппе и спрашивал, нет ли у кого-нибудь из артистов нового номера, и следил за тем, чтобы все артисты репетировали по утрам.
— Вся жизнь — это репетиционное время. Утром и вечером цирк, — говорил отец. — Дома мы только едим, спим и отдыхаем. Цирк — наша жизнь.
Трудовое настроение было характерным для провинциального цирка. А в Москве у Саламонского много времени уходило даром. Я уже говорил об отрицательной роли буфета в его цирке, о выпивках и игре в карты.
Конечно, встречались в других цирках артисты, которые пили даже в уборных, пьяные спорили и часто мешали репетировать. Над ними смеялись и, если они срывали репетиции, их просто уводили спать. О картах же во многих цирках не имели понятия. Между репетициями играли в домино на барьере или в местах. В большинстве провинциальных цирков собирались днем в буфете, выпивали после репетиций по стакану, другому пива. Разговоры шли о работе, о создании новых номеров. Потом шли домой обедать и отдыхать. Ночью после представления буфет торговал не более получаса. Артисты уставали после представления, так как работали во всех трех отделениях (в своем номере, в групповом, в пантомиме) и охотно шли домой ужинать и спать. Если же артист выступал только в своем номере, то он говорил: «Ну, сегодня я отдыхаю».
В цирке Саламонского особенно торжественными были субботние гала-представления. Саламонский принимал в них участие, в «высшей школе верховой езды», как наездник и как дрессировщик лошадей. На самом же деле сам он лошадей не дрессировал, для этого у него был специальный, очень опытный человек, который готовил ему дрессированных лошадей и выезжал школьную лошадь. Когда вся черновая работа была проделана, Саламонский проводил несколько репетиций и потом только показывался на арене. Сидел он на лошади безукоризненно и прекрасно владел шамбарьером. Когда он выезжал, вид у него был представительный.
На субботние представления зажигалась средняя люстра. Освещение было газовое, люстры и подвески из хрусталя сверкали, переливаясь.
На обязанности билетеров лежало перетирать все люстры за три часа до представления.
В субботу цирк принимал особо торжественный вид. Надевалась парадная униформа. Программа составлялась из лучших номеров. Артисты обязаны были являться в своих лучших костюмах. Саламонский почти каждую субботу получал цветы от поклонников, завсегдатаев цирка и учеников.
Вскоре после открытия сезона из-за границы приехала по приглашению Саламонского семья Каррэ[17]. Сам Каррэ был режиссер-пантомимист. Сыновья его выступали как акробаты-наездники. Дочери были наездницами. Через десять дней после их приезда начались общие репетиции пантомимы «Жизнь мексиканских фермеров». Сюжет пантомимы несложен.
Фермеры покидают свое ранчо и отправляются на работу. Женщины и дети остаются под охраной слуги-негра. На ферму в отсутствие мужчин нападают Индейцы, уводят скот, поджигают ферму, берут в плен женщин и детей.
Фермер возвращается в то время, когда жилище его, догорает. Индейцы еще не ушли, они забирают в плен и его.
Вторая картина изображает становище индейцев. У костров идут пляски. К дуплистому дереву привязан веревками фермер. В становище индейцев незаметно пробирается слуга-негр. Он прячется в дупло дерева. Вождь индейцев предлагает съесть фермера, берет кинжал, подрезает ему руки, колет его в грудь, пробует кровь, отходит и начинает о камень точить нож. Выходят колдуны и танцуют «священный танец колдунов». После танца вождь хочет заколоть фермера, но из дупла раздается выстрел. Индейцы, не видавшие до сих пор огнестрельного оружия и не слыхавшие выстрела, разбегаются. Негр развязывает фермера и дает ему ружье. Кончается все блестящим апофеозом.
Пантомима прошла много раз.
Этою же осенью 25 октября у отца с матерью родился первый ребенок. Отцу сказали о моем появлении на свет, как только он по окончании номера вышел из манежа. Он как был в костюме и гриме побежал домой. Меня уже мыли в корыте на овсе. Пришедшие вместе с отцом приятели-артисты сейчас же набросали в корыто денег. Овес и деньги считались приметой, что ребенок будет счастлив.
Отец рассказывал, что я родился очень хилым и слабым. На другой день меня крестили и назвали Дмитрием. Отец все свободное время проводил около меня: все боялся, что я не выживу. В цирке все поздравляли отца с наследником. Саламонская прислала для меня целое приданое. Развивался я, по словам отца, очень быстро, «как на дрожжах». Отец на радостях загулял.
В цирке за сезон были поставлены две пантомимы, и готовилась пантомима «Бой быков в Испании». Эта пантомима была интересно задумана, для нее была выписана из Испании целая труппа танцоров. Они привезли с собой испанские седла, упряжь и двух быков. Реклама была выпущена широковещательная, и публика шла в цирк, думая увидеть настоящий бой быков. В первом отделении была показана улица одного из испанских городов. По ней проезжала в фаэтоне живописная свадебная процессия, шел балет, и проходили и проезжали верхами тореадоры. Они объявляли, что завтра назначено «Иль Кор-со де-Торе», то есть бой быков. Народ (статисты) изображал радость, бросал цветы, приветствовал тореадоров. Тушился свет, участники завтрашнего состязания готовились к бою. Шли танцы.
Барьер для боя быков делали на аршин выше. В главном проходе была построена ложа в два яруса для «испанского президента» и для «публики». В цирке оставляли свободные места, и артисты в красивых костюмах изображали испанцев и составляли испанский хор. Раздавались звуки фанфар, и появлялся президент в красной мантии. Фанфары извещали о начале шествия участников боя быков. На арену выходили в ярких, красочных костюмах пикадоры, матадоры, бандерильеры, тореадоры. Их изображали переодетые русские артисты и шесть человек, специально приглашенных для пантомимы из Испании. Процессия торжественно проходила по арене два круга. Президент передавал главе процессии ключ от стойла, где были заперты быки. Ключом открывали дверь в главном проходе. Оттуда выскакивал бык. От рогов его тянулась пропущенная через блок веревка, которую держали десять человек. Веревка-лонжа держалась свободно до того момента, пока бык не подходил к барьеру. У барьера веревку натягивали, чтобы бык не пошел в публику.
