Мотря Терентьевна и Хома Мартынович уходят.

Яша. Знамя куда, Максим Иванович? (Берет знамя.)

Товарищ П. Интересно, что у вас за знамя на вооружении? У меня самого в отряде — знамя колхоза, — ничего, служит за боевое. А у вас? (Смотрит.) "Доменный цех". Неплохо.

Максим (берет знамя, свертывает). Ну, пошли помаленьку, По дороге захватим Григора с Дусей, Панька и других. (Плюет через левое плечо.) Тьфу, тьфу, чтобы посчастливилось и дальше!.. Товарищ П., берите мешки с гранатами и диски… А это я возьму. Тяжелое, чтоб ему… Яша, кончишь с бургомистром, догонишь нас…

Яша. Я?

Товарищ П.(Максиму). У меня в отряде не переспрашивают приказов, а у вас?

Максим. Ты что-то хотел сказать, Яша?

Яша. Ничего.

Максим. Возьмешь тогда телефоны, лампочки и догонишь нас. Все понятно?

Яша. Все.

Максим. Не мешкай тут. (Выходит вместе с товарищем П.)

Яша (вытащил револьвер, нацелился, рука дрожит). Кругом!..

Павло Павлович. Не можешь, Яша, в глаза стрелять? Ишь какие они хитрые, сами осудили, а тебе — грязным делом заниматься, человека расстреливать…

Яша. Кру-гом!

Павло Павлович. Имей в виду, Яша, что я тебе по ночам буду сниться, я к тебе мертвый стану приходить, с того света буду прилетать: за что ты мою душу погубил, за что ты мою жизнь кончил?!

Яша (чуть не плача). Повернись! Я не могу так стрелять!

Павло Павлович(падает на колени). Спасибо тебе, добрая душа! В этом подземном аду я словно солнце увидел в твоей доброте!.. Боже мой, не клади на него греха душегубства, прости и помилуй его, аминь! Яша, я сам!.. (Ползет на коленях.) Я сам… выстрелю себе в сердце. Так будет легче. Твой грех я приму на себя… Слышишь, Яша, на мне твой грех!.. (Протягивает руки.)

Конец... Скажешь им, что я умер, как революция повелела… (Выхватил у очумелого Яши револьвер.)

Яша. Револьвер!.. Отдай револьвер!..

Павло Павлович(все еще на коленях). Назад, щенок!

В этот момент — выстрел. Павло Павлович выпускает из рук оружие и тихо валится на землю.

Максим (заглядывает). Шляпа. Возьми оружие! Пошли! Это я.

Заводской двор. Никто бы не сказал, что здесь был когда-то порядок и кипела жизнь. Сегодня — бурьян по пояс, засохшая полынь, чертополох и лопух. Сгоревший цех, местами стены обрушились, кое-где стоят. Металлический каркас белеет, словно ребра скелета, перепутан, как скомканные стружки. На втором плане на фоне неба темнеет силуэт накренившейся домны, которая чудом держится на фундаменте. На домне плещется кусок красной материи. Глухо доносятся издалека выстрелы тяжелых пушек. Справа — военный блиндаж под кучей кирпича. Двое рабочих — Горшков и Горицвет — обтрепанные, бородатые, постаревшие — несут большую вывеску — "Kruppwerke".

Горицвет. Крупп-верке, матери его бес! Где он, этот Крупп, и где верки! Принесло их в наш Донбасс! Чертовы трутни! Ишь какую бирку повесили на шею советскому заводу! В домну этот знак рабства!..

Горшков. А я соображаю, что потомству на память надо передать вывеску в музей. Написать сегодняшнюю дату. Так, мол, и так. Войска фронта мощным натиском, 1943 года такого-то осеннего числа, выкинули немецко-фашистских захватчиков. Вернули цехи в советский строй. Слава солдатам, офицерам и генералам такой-то части… (Ставят вывеску у блиндажа.)

Горицвет (передразнивает). Такой, недотакой, вон какой, сколько еще можно сушить красивую победу?! Ура надо кричать! Дали по морде фашистам, аж гавкнули за воротами, а вы разводите нудную номенклатуру — тоже нормировщик!.. Поверните вывеску мордой от людей!

Горшков (поворачивает вывеску). Еще и контролер-тарификатор на время вынужденного простоя завода!

Горицвет. Простите, такой и специальности-то не существует! Это у вас от гитлеровской оккупации в голове крутится. Вот этакое крутится, да и только! Словно перпетуум-мобиле, что означает — вечное движение!

Горшков (повел рукою). Тут вечного-то движения и не хватает… Гляньте, что делается!

Горицвет. Ничего особенного не делается! Зона пустыни, как говорили эти псоглавцы. Но какая ж это пустыня, если мы тут ходим? При нашем характере — это уже не пустыня, а чуть не цитрусовая плантация!

Горшков. И что вы за хвастун, Петр Петрович! Может, со злости?

Горицвет. Если б не злость, так сердце бы давно выскочило!

Горшков. Я понимаю, что так бить, как вас полицаи били, можно только слона или крокодила… Да и тот бы заплакал! Но вы ведь сами нарывались на несчастье, как слепой! К чему было ходить по территории без дела? Поставили вас дикари работать, ну и делайте вид, что работаете!

Горицвет. Савва Гнатович, не раздражайся! Я бродил по территории завода, потому что это мне было вместо средства от бессонницы! Ладно, думаю, попаситесь, чертовы пришельцы, — не для вас мы будем поднимать эту гордость Донбасса!

Горшков. Ну, хорошо, пускай это было лекарство, а кто же тогда кирпичину швырнул в немецкого мастера?

Горицвет (засмеялся). Да ее, наверно, ветром как-то сдунуло!

Горшков. Ветер тот был с руками, вот вам и всыпали горячей проволоки!

Горицвет. Ну, кто там будет учитывать, чем кому всыпали! Теперь Гитлеру всыпаем с процентами, не хватит и арифмометров сложить все вместе… Зачем ходил, зачем ходил!.. Я вынашивал проект использования температуры домны…

Горшков. Для этого надо хотя бы иметь домну!

Горицвет. Будет! Максим Иванович, слыхали, где был? На Урале. Что же он, даром хлеб ел? Привезет все, что вывез. Как возьмемся поднимать завод! Я не могу успокоиться! Да вы понимаете, что происходит сегодня?! На свет народились! Свободные советские граждане!

Горшков. И зачем же так кричать?

Горицвет. Разве запрещено?

Горшков. Не запрещено — сами должны знать, что в доме, где лежит мертвое тело (обвел рукой), не годится очень кричать. Почтим память покойника-завода тихим словом. Семьдесят лет он простоял. Еще дед мой тут в кузне у англичанина начинал. Была маленькая речушка, над речушкой — кузня… А потом как пошло, как пошло… До самой революции концессионер на отсталой технике… Зато после революции что делалось! Гаечки не осталось старой… Помните клумбы, цветы, деревья, аромат? Техника самой высокой социалистической марки! Фонтаны в цехах, газированная вода, домна выкрашена в серебристо-стальной цвет… Мартены как работали! Такую сталь варили, что даже лаборатория удивлялась…

Горицвет. Как вы можете так спокойно говорить! Тут такие чувства, такие переживания! Нужны громкоговорители! Вернулась Советская, дорогая наша власть! Ура-а!!

Солдат (выходит из блиндажа). Старики, я вас очень прошу, никаких воинских выкриков… Свободное дело, снайпер услышит и подстрелит…

Горицвет. Да какие ж мы старики? Сорок годов!

Солдат (свертывает цигарку). Отставить стариков. Это вы без работы старики, а как возьметесь за дело — аккурат коренной рабочий класс…

Горшков. Не сомневайтесь…

Солдат. Выбили мы, значит, противника с территории завода, а тут и утро, кончился ночной бой… Начался, значит, бой дневной… Оставили меня тут у телефона… Так вовсе не дают спокойно работать… На животе подползают, спасибо, говорят, что завод наш освободили… Погодите, говорю, тут от завода-то кот наплакал, и даже, представьте себе, такая страшная трава… Одного штатского бойцы нашли в траве, принесли ко мне… Лежит без сознания от контузии…