Голешник. Скажи ей, Иван, как ты бобылем остался, ее ожидаючи. По сей день себя свету лишил. Как ты в плену о ней думал, на Европу не глядел. В партизанах ее любил, под Перекопом. В колхозе из сердца не мог вырвать. Да, да, не мог!
Горлица. И ты ей скажи, Иван, как тебя жена из-за нее бросила. Один-одинешенек в хате вздыхаешь, кого-то поджидаешь. Кого, Иван-друг, кого? Разве у нее сердце? Кусок ржавого железа вместо сердца!
Голешник. Сколько лет вдовствуешь! Дочка комсомолка! А мы все ждем? Когда же ты одного из нас выберешь? Молчи, Одарка!
Прийма. Молчу.
Горлица. Оба мы сватов засылали, перед людьми срамились. Докия твоя про нас колядку сложила. Га! Думаешь, легко нам переносить?
Голешник. Таких надо в церкви… тьфу! — в клубе проклинать!
Горлица. Кого ты ждешь? Профессора?
Голешник. Может, деда Мелхиседека? Покамест он в лета выйдет.
Прийма. Тсс, вот он и сам.
Голешиик. Опять не дали договорить. Только было разошлись.
Горлица. Двадцать лет не можем до конца довататься!
Входит дед Мелхиседек.
Дед Мелхиседек. Думают, как я дед, то уже и петь не способен?! Врешь! Я свое еще не отпел! (Поет.) "В месяце июле выпала пороша, за то бабу дед любил, що баба хороша…" (Приплясывает.)
Прийма. Уважают вас, дед, здоровье ваше берегут.
Дед Мелхиседек. Я сам себя уважаю! Выпил четверть вина — разве по вино?
Голешник. Дед Мелхиседек, вам бы и помирать пора!
Дед Мелхиседек. Что говоришь?
Голешник. Помирать, говорю, пора!
Дед Мелхиседек. И помру, трясца вашей груше! Душа моя прямо в рай зажужжит.
Голешник. Да и нас в раю ожидайте!
Горлица. Учиться надо, дедушка! Науку проходить.
Дед Мелхиседек. Что говоришь?
Горлица. Институт надо кончать!
Дед Мелхиседек. Мне не треба. Я ученый. Знаешь, кто я? Я есть геолог. Слыхал? Из академии приезжал один. Говорит мне: "Дедушка, как вы воду под землей находите?" Так, мол, говорю, и так. "Эге, дедушка, говорит, да вы целый геолог!" Вон кто я!
Голешник. Может, вы еще и профессор?
Дед Мелхиседек. Вот миловал от этого. Вот бабка Медунка — та профессор. Прибегала Христе помогать. Ведь та пришла с Грицьком, захотела потанцевать, да как застонет!
Прийма. Стонет?
Дед Мелхиседек. Оглохли вы все, что ли? Говорю ж вам, что баба Медунка прибежала!
Прийма. Ой горюшко! (Убегает.)
Голешник. Вы две жизни разбили, дед.
Горлица. Да, да. (Уходит с Голешником.)
Дед Мелхиседек(один). Уж и разбил. (Нюхает табак.) Не видали вы, как бьются! Вот у нас, бывало. Сойдется родня на крестины. Или на именины. Или на свадьбу. На спаса. На Миколу. Вот бились! Теперь уже так не бьются. Не тот народ пошел. Кость слабовата. (Нюхает табак, чихает.) Ишь правда! Бывало, вдаришь кума или свата, а тот крякнет только. Теперешний кум, может, и дуба бы дал! Да! Бывало, сойдемся на родины. Вся семья за стол усядется. В красном углу старые деды. Бороды аж зеленые — никто до ста десяти годов не помирал. Рядом сидят просто деды. За ними мужики. Бабье племя — старухи, женщины, девчата. Парни, юнцы. Ребятишки кишмя кишат! Сидим. Друг друга угощаем. Женщины на стол подают. Чарочки звенят. Колбасы — соблазн один. Ах леший тебя побери, всего вдоволь! Понемногу и песни заведем. Вот эту, как ее? (Поет.) "В месяце июле выпала пороша!.." Или еще вот эту. (Припоминает, напевая.) "В месяце июле выпала пороша!.." Разговор уважительный, слова приятные. "А чем вы, брат, засеете тот клин, що по-над леском?" — "Чем засею? Да, может, гречкой, сват, она и лес украсит и каши даст!" — "Ой, брат, неладно вы сделаете, вымокнет гречка у леса". — "Вас не спросил". — "Вот-вот — велика Федора да дура". — "Это я дура?!" — да трах кулаком по миске. Похлебка с тарелки в потолок. Тут и почнется. За чубы возьмутся, только сопят. Грохот по хате пойдет, хоть богов выноси! Ухваты попереломают. Полку с посудой кому-нибудь на голову наденут. Печь развалят. Двери сорвут, пока во двор протолкаются. Во дворе — раздолье. Кто люшню ухватит, кто трепалку. Кто ворота ломает, кто доску с колодца отдирает. Помогают горю, кто чем может. А я не знаю, что делать — то ли топором рубать, то ли в меже переждать? (Нюхает табак.) Дружно жили. (Уходит.)
Входят Грицько и Христя.
Грицько. Малость выпил и чую, уже будто кто мои мысли развязывает, так и лезут на люди, так и лезут…
Христя. Разве они такие нехорошие, Гриць, что ты их боишься? Меня бабка Медунка прогнала — не лежи, да и только! А я и с мыслями не соберусь.
Грицько. Люди скрозь одинаковые.
Христя. Я спрашиваю, мысли, что ли, нехорошие?
Грицько. Мысли обыкновенные. По земле соскучился.
Христя. А я по тебе…
Грицько. Так бы вот и обнял… Не подходи никто!
Христя (жмется к нему). Да… Пускай никто не подходит…
Грицько (нехотя обнимает). Родная моя! Вечная моя! Пахучая моя!
Христя его целует.
Отцовская. Дедовская. Потом и кровью поенная…
Христя.(вырывается). Кто?
Грицько. Земля.
Христя. Я думала — меня обнимаешь, а ты — землю!
Грицько. Поначалу тебя, а потом землю.
Христя. Поначалу меня и потом меня.
Грицько. А есть что будем?
Христя. Заработала я, Гриць! На тебя, на себя, на малыша моего — на всех хватит. На год, а то и больше. Корова дойная. Трудодней — полна клуня: пшеница, гречка, чего хочешь. И картошка, и деньги, и вина два ведра.
Грицько. Не стану есть твоего хлеба! Пришел оборванный — одела меня. Пришел голодный — накормила. Купить меня хочешь?
Христя. Бог с тобой, что ты говоришь?!
Грицько. Люди от меня, как от чумы, шарахаются. На улице стороной обходят. Родную дочку супротив меня настроили. А разве я не человек? Разве сердце у меня не живое? Слезы у меня разве не людские?
Христя. Вот глупенький! Сколько ты в себе гордости носишь! А я тебя пригрею, жизнь тебе проясню. Сердце смягчу. Я не гордая. Я добрая.
Грицько. Лес рубил — о тебе думал. Канал копал — ты передо мной. Только глаза закрою — хата моя, груша дедовская, земля вокруг родная — и ты перед глазами…
Христя. И я о тебе мечтала, да так за землей ходила, каждый комочек, бывало, руками разомну, каждую ямку горстями засыплю — роди, земля, больше — на нас и на детей наших, на Красную Армию, на нашу державу…
Гринько. Общая земля — не про нас. Пускай Семен Твердохлеб на ней управляется!
Христя. А я?
Гринько. Поженимся — по-другому жизнь пойдет.
Христя. По-другому, да лучше ли? Значит, тебя и семь лет на колхозную сторону не повернули?
Грицько. Почему не повернули? Только как же терпеть, коли Семен Твердохлеб председатель? Лодырь, молоко на губах, неужто не было получше?
Христя. Вижу теперь, какие у тебя мысли.
Грицько. А ты как думала? Пускай колхоз рушится?
Христя. Вот, думала, цветок подвенечный. Думала, мостиком будет тебе к людям…
Грицько. Зубы заговариваешь?
Христя. Мечтала, ключиком станет. Дам тебе этот ключик, а ты двери отомкнешь и войдешь. "Здравствуйте, добрые люди, скажешь, простите меня, люди, за прошлое — проклял его я и забыл". И цветок в руках…
Грнцько. Цветок?.. (Вырывает цветок, бросает, топчет.) А… Вот как! Вот как!
