— Нашли у кого искать идейности!

— Он прилез с таинственной мордой, ломался и важничал, а знал только одну второстепенную явку, так оказать, передаточный пункт. И этот остолоп со своей испитой физиономией хотел самолично идти на явку, в надежде, что ему поверят. Я пошел по более сложному пути. Я послал его в концлагерь на роль заключенного. Он устроил там (с моей помощью, конечно) побег двух военнопленных, которые и направлены были на известную ему явку, наблюдаемую моими людьми. Ничего не вышло, шеф! По всей вероятности, в лагере существует своя заговорщицкая организация, к ней Яблочко не нашел хода. Попробуем теперь другое. Пускай он, устроив побег из концлагеря двух-трех человек, завтра же с ними отправляется искать — связей в другое подполье. Тем более что прибыло лицо, имеющее к нему счеты и знающее его в лицо…

— Санкционирую, господин майстер. Больше ему здесь делать нечего. Вы слышали, что старосту-таки прихлопнули? Мужлан, не знает простого правила — один раз не добили, в другой раз поправят!.. Эй, что там за шум?

Входит Кривой Яшка, он же — господин Яблочко, в виде "военнопленного": опорки, лохмотья, зарос бородой.

— Ваше благородие, — обращается он к майстеру полиции, — меня не устраивает такая жизнь!..

— Как вы смели отлучиться из лагеря?! — орет полицейский. — Где ваша конспирация, сволочь вы этакая! Марш назад! Этот оболтус, комендант лагеря, провалит мне все дело!

— Не кричите, господин майстер, не велика птица!

Полицейский, задохнувшись от негодования, начинает молча обрабатывать Яшку плеткой.

— За что?! — извивается Яшка. — Не имеете права! Господин гестаповец, заступитесь! Ой! Убивают! Спасите! Помилуйте! Себя не пожалею для дела! Посылайте хоть к черту в зубы! Ой, довольно! Ой, не бейте!..

Яшка падает к ногам полицейского и пытается обнять их.

Гестаповец от души хохочет.

Рентгенкабинет в больнице. Ночь. Сидят в белых халатах связной и Иван Валерьянович.

— Очень коротко, Иван Валерьянович. В больнице тоже могут быть свои неожиданности. Но, раз передатчик здесь, приходится устраиваться. Радистка дала центру знать о себе, и на этом помолчите несколько дней. К райкому советую пока не обращаться, чтобы не навести на след ищеек. Никто из состава ваших групп не затронут?

— Нет. Жертва только одна…

— Понимаю ваше горе…

— Я не могу убедить себя, что Луизы больше нет…

— Успокойтесь. Вам нужен трезвый рассудок — на вас ответственность за судьбу людей. Не хочу утешать — к жене вашей они применят крайние средства… Можете взять себя в руки?

— Хорошо. Какие еще предложения?

— Я убежден, что мы поступим правильно, устроив гитлеровцам хорошую встряску нервов. Попрошу только, чтобы подготовляемые вашими группами мероприятия совпали с моим делом. С концлагерем у вас связь работает?

— Да. Можем передать даже оружие.

— Хорошо. Пускай ваш человек привлечет там Петра Гриценко. Со своей стороны, я пошлю в концлагерь двух своих людей с особыми заданиями. Свяжите их с вашими. Когда это может произойти?

— Хоть завтра. Группа военнопленных систематически работает на каменоломне. Можно спрятать там с ночи ваших ребят, они смешаются с лагерными и так попадут к вечеру в лагерь… Кривой Яшка их не знает в лицо?

— Нет, не знает. Поэтому я и хочу, чтобы при нем были мои люди. Итак, я назначу вам день, когда должна будет взорваться верфь и учинено нападение на аэродром… Это прикроет, кстати, и мои действия…

Кабинет начальника гестапо в южном городе Н. Обершарфюрер глубокомысленно упражняется перед большим зеркалом в различных позах. В левой руке у него иллюстрированный журнал с фотографиями Гиммлера.

Вот одна поза: райхефюрер СС принимает парад.

Обершарфюрер принимает похожее положение тела.

Райхефюрер СС в задумчивости за столом.

Обершарфюрер добивается нужной постановки корпуса.

Гиммлер держит на руках девочку.

Эсэсовец пытается пристроить валик от дивана себе на колени. Ничего не получается. Швыряет валик на пол и звонит. Входит переводчица.

— Сюда, фройляйн! — говорит эсэсовец, похлопывая себя по коленке. — Ну, что вы на меня смотрите, как кукла?

— Господин обершарфюрер, — нерешительно возражает переводчица, — что могут подумать служащие?

— В преисподнюю служащих! — орет офицер. — Идите сюда и садитесь! Я готовлюсь к любительскому спектаклю, фройляйн. Мне надо приласкать одного ребенка.

Фройляйн покорно подходит к офицеру и садится к нему на колени. Эсэсовец, забыв о своем первоначальном намерении, щиплет переводчицу. Фройляйн игриво взвизгивает.

От дверей кабинета раздается оглушительный хохот: Ха-ха-ха! Узнаю привычки молодости! Никогда не терять времени! Ха-ха-ха!

Фройляйн, как ужаленная, вскакивает и убегает, едва не опрокинув вошедшего. Обершарфюрер уронил на пол пенсне и тщетно пытается его найти.

— Вот ваши гляделки, господин офицер, — говорит вошедший, подавая пенсне эсэсовцу, — будемте знакомы — Гергардт Пешке, глава фирмы "Пешке и племянник", Гамбург.

Лицо главы фирмы лучится смехом. Он поминутно вскакивает со стула и снова садится, хохочет, как от щекотки, это оптимист и жизнелюб, он розов и самоуверен до нахальства, чувствуется, что у него есть и связи, и деньги.

Одет Гергардт Пешке в старомодную черную пару, с бутоньеркой в петлице, в котелке, палка с серебряным набалдашником. Лет ему под шестьдесят.

— Чем могу служить? — сухо, еще не оправившись от необычного для эсесовца смущения, спрашивает офицер.

— Служить?! Да разве мы все не служим нашему обожаемому фюреру? Полно, сынок, службы мне не требуется! Райхсминистр доктор Геббельс сказал Гергардту Пешке, отпуская в эту страну: "Смотри, старина, чтобы я не получил двух гробов вместо одного! Ты хоть оденься по-военному…" Но я решил так: то, что я ношу в моем родном Гамбурге, достаточно хорошо и для здешних мест! Пускай туземцы говорят все что им вздумается! И, простите меня, господин офицер, — гробы здесь ниже всякой критики! Да, да! Не возражайте мне, гробы здесь невероятная провинция! Вы не согласны? Что?

Обалделый эсэсовец тщетно пытается понять, в чем дело. Он забыл даже о том, что он здесь хозяин, начальник…

— Собственно говоря, — мямлит он, — господин… э-э…

— Гергардт Пешке, к вашим услугам!

— Господин Пешке, при чем здесь гробы?!

— Как, при чем гробы? Разве это не оскорбление покойника, когда ему всучивают не сухое, добротное, красивое посмертное жилище, а какую-то, извините на слове, собачью конуру?! Нет, не на таковского напали! Мы придерживаемся золотого правила, что покойник, отправляясь в лежачем положении к месту своего последнего назначения, должен испытывать моральное удовлетворение. Да, да. И радость… Конечно, в силу вечных законов смерти, он не способен явственно показать свою радость, но за покойника хохочу я, глава похоронной фирмы "Пешке и племянник", Гамбург! Ха-ха-ха!..

Эсэсовец делает робкую попытку улыбнуться:

— Надеюсь, вы не подумали, что я уже нуждаюсь в вашем… э-э… посмертном жилище, господин Пешке?

— Что?! Нуждаетесь в моем жилище?! Великолепно! У вас врожденные качества для работы в нашей фирме! Ха-ха-ха! Никогда так не смеялся… Ха-ха-ха…

— Но все-таки, — старается повернуть беседу в деловое русло гиммлероподобный офицер, — чем могу быть полезным, господин Гергардт Пешке?

Глава фирмы достает громадный клетчатый платок и громко сморкается.

— Доктор Геббельс придает большое значение похоронам погибших германских героев. В частности, он почтил мою фирму высочайшим доверием — доставить на родину и по соответствующему рангу похоронить генерала Буклера, павшего смертью храбрых на восточном фронте…

Глава фирмы поднимается с места и молитвенно вздымает руки. Эсэсовец тоже делает движение встать, но преодолевает его.

— Тело генерала Буклера, надеюсь, отправлено на самолете? — спрашивает офицер.