Староста шепчет на ухо фельдфебелю.

— Что?! Когда говоришь с германским фельдфебелем — никого не бойся! Ты утверждаешь, что здесь едет постороннее лицо? Рудольф, неужели ты хотел обмануть твоего командира?!

— Я никому больше не продавал мест, господин фельдфебель!

— Оказывается, у тебя на железной дороге все имеется! Даже железнодорожные зайцы!

Фельдфебель ржет, а солдат начинает шарить в сене и находит девушку-невольницу.

— О! Кто вы такая?..

— Она не имеет средств, чтобы заплатить, господин солдат, — говорит слепой.

— В таком случае я буду выгонять ее вон!

— Не беспокойтесь, — успокаивает фельдфебеля женщина, — я уплачу за нее! Я куплю ей билет!..

— И штраф! — орет фельдфебель.

— А как же, — откликается женщина, — с удовольствием!

— Гармоника, играть! — командует фельдфебель. — Я хочу танцевать русский пляска! Вот так, с платком в ручке! Где мой платок? О, вот это есть!

Фельдфебель вытаскивает из своего кармана неизвестно как очутившуюся там листовку и, зажав ее в руке, начинает плясать "русский". Слепой играет со страстью.

Лошади с удивлением поворачивают головы к танцующему фельдфебелю.

По знаку слепого, Панько и Микита оттесняют старосту, тоже желающего не отстать от немца, к дверям.

Дверь открыта. Толчок. Удар коленом.

Староста вылетает вон.

— Закройте дверь вагона! — кричит солдат. — Кто это там возится?

— Староста! — зовет фельдфебель. — Еще водки!

— Разрешите обратиться, господин фельдфебель! — подходит Панько. — Это не староста был, а красный партизан! Он хотел всех нас взорвать! Вот мы отобрали у него гранату!..

Подает гранату. Фельдфебель ошеломленно отталкивает гранату и устало спрашивает:

— А староста удрал?

— Так точно, удрал. Выпрыгнул из вагона…

— Расстрелять его, — решает фельдфебель, — а мы продолжаем наш пляска… Рудольф, почему ты дрожишь?!

— Я советую вам оглянуться, толстая свинья! — лепечет солдат. — Не стреляйте нас, господа партизаны!

Перед ними стоят с револьверами в руках Панько и Микита.

Улица южного города Н. День ранней весны.

Идет смазливая девушка — нарядно одета, в шляпке, с сумочкой в руке. Подходит к витрине магазина, охорашивается перед ней, незаметно наблюдая за окружающими. Это — Майка.

Объявление:

"Разыскивается слепой гармонист с горбуньей-провожатой. Большое вознаграждение. Убитые горем родные умоляют всех знающих их местопребывание сообщить лично по адресу: Морская, 135".

Майка улыбается, кокетливо опуская глазки перед идущим ей навстречу офицером.

Еще одна зеркальная витрина.

Левушка вздумала напудриться. Снова проверяет — не увязался ли кто за ней. Кажется, все спокойно.

Майка, мельком взглянув на вывеску фотографии: "Фотоателье", "Блиц" и ниже: "Цены умеренные. Гг. офицерам и солдатам германской армии вне очереди, на люкс-бумаге", — заходит в дверь и по небольшой лестничке поднимается наверх, кокетливо постукивая каблучками.

За конторкой сидит молоденькая кассирша. Она окидывает неприязненным взглядом вошедшую.

— Могу ли я видеть Ивана Валерьяновича?

— По какому делу?

— Я не фотографироваться. Мой брат получил из Германии свежий фотоматериал фирмы "Агфа"… Он просил предложить Ивану Валерьяновичу…

— О, с огромной радостью!..

Майка ждет. Пароли все в порядке. Сейчас ее должны проводить к нужному ей лицу.

Но кассирша нестерпимо долго копается в каких-то своих счетах.

Наконец, испытующе еще раз осмотрев девушку, тихонько замечает с явной неприязнью:

— К нему всегда являлся мужчина…

Майка, слыша не относящиеся к строго заученному паролю замечание, не знает, как реагировать, и молчит, любуясь своей сумочкой.

— И кстати, его нет. Зайдите в другой раз.

— Когда? — решается выдавить из себя Майка.

— Право, не знаю. Он так редко здесь бывает…

Майка выходит. Усилием воли стряхивает с себя растерянность и — уже идет, улыбаясь, кокетливо помахивая сумкой.

Вот она, в простенькой одежде работницы, докладывает связному, сидящему в крохотной комнатушке на кровати. Рука его на перевязи, голова забинтована.

— Никого с собой не привела? — спрашивает связной.

— Никого, дядя Никанор…

— Проснись, Майка, ты какая-то растерянная… Какой же я сейчас Никанор?

— Простите, Артем Иванович… Я так расстроилась, думала, что попала в засаду… До сих пор ноги трясутся.

Зашла в квартиру. Переоделась, нацепила шляпу. Пошла. Ничего нигде подозрительного. В витрине фотографии, как условлено, увеличенное фото жениха с невестой. Зашла в этот проклятый "Блиц". Все сказала и получила правильные ответы…

— Дальше. Не тяни, пожалуйста.

— Дальше она меня не пустила!

— Как не пустила?!

— Зайдите, говорит, в другой раз…

— Но когда?!

— Неопределенно… Даже не сказала точно…

— Вот это да! — вздохнул связной. — Отпихнули радистку, нужную им сейчас, как воздух… Ничего не понимаю… Как я некстати слетел с копыт! Вот лежи теперь и жди, пока раны склеятся…

— Мы так прыгали из вагона, Артем Иванович, что и здоровому трудно! А ведь вы не долечившись поехали… Уже объявление повесили о нашем розыске. От имени "убитых горем" родных. А адрес гестаповский… Кто это мог выдать?

— Вот вызову наших "спешил", Панька и Микиту, тогда услышим, кто выдал! Конечно, староста! Раз уж взялись его устранять, то будьте любезны наверняка! Подумаешь — они выбросили его из вагона. А он взял и остался жив!

— Ведь он и здесь мог предупредить?

— И даже наверное! Когда Мокрина Терентьевна явится в лагерь выкупать своего Петра Гриценко, посадят и ее, станут допытываться о нас…

— Я ее позову к вам!

— Минутку. Проверь у хозяйки — вся ли уничтожена наша одежда, ненужные документы, твой горб и надежно ли спрятана гармошка? Предупреди хлопцев, чтобы не смели являться ко мне без вызова и не шатались по городу. Сама сиди у хозяйки, и чтобы о тебе ни одна душа не догадывалась. Было бы глупо потерять радистку по неосторожности. Если я и послал тебя на явку, то только как крайний случай, ввиду моей болезни. Хлопцев я не рискну туда посылать, громкие они люди. Бывай здорова. Береги шифры. Давай Мокрину…

— Поправляйтесь, Артем Иванович… Как тоскливо сидеть без дела…

Майка пожимает руку связному и выходит.

Некоторое время связной один.

— Какой здесь просчет? Все как будто сделали правильно. Для начала — растворились в Матросской слободке, где спокон веку живет свой народ, тут уж смело сиди — спрячут на дно морское, если понадобится. На явку нужно идти мне самому, разобраться, в чем дело. Так засад не делают. Допустим, явка провалена. Допустим, кассирша выдала пароли врагу. В таком случае — она должна была бы направить Майку в соседнюю комнату, где вместо Ивана Валерьяновича сидел бы гестаповец! В чем же тут дело, дорогие граждане?

Входит Мокрина Терентьевна и женщина — хозяйка квартиры.

— Ну вот, больной уже сидит! А врач разрешил? — восклицает Мокрина Терентьевна. — Снова откроются раны, и тогда возись с вами… Температура… Бред…

— Мне не полагается бредить, Мокрина Терентьевна.

— Куда там! По-немецки так и чешет. А потом по-нашему, — говорит хозяйка. — Тяжелая у тебя жизнь, дорогой мой гостюшко…

— Ничего, свет не без добрых людей.

— Там твоя девушка требует, — вспоминает хозяйка, — в одну душу сожги ей вещи, в которых вы прибыли! Да я их так перекрашу, перешью, что сам Гитлер не узнает…

— Не стоит, мама, жизнью рисковать ради барахла…

— Так, значит, жечь?

— Все жгите. Чтоб и следу не было. Тех людей нет, и имена их забыты. Пепел вынесите осторожно.

— Добре, сынку, — говорит хозяйка, — я думала, что девушка по молодости не ценит добро, раз ты приказываешь — сейчас сожгу.

Хозяйка выходит, а связной вытирает холодный пот со лба.