Впоследствии, когда Дабендорф атаковали со всех сторон и генерал восточных войск не пришел нам на помощь, совместно со штабом Гольтерса-Мальцева был подготовлен план переноса лагеря Дабендорф в Пиллау в Восточной Пруссии, под предлогом, что всё учащающиеся воздушные налеты союзников на Берлин мешают учебному процессу. Гелен дал на это свое согласие. План этот не был осуществлен, но тогда мы должны были готовиться к отражению возможных неприятностей.
Наше положение становилось день ото дня труднее. Поздней осенью 1943 года оно стало почти невыносимым.
Дабендорф находился под постоянным обстрелом со стороны явных и скрытых противников, бюрократических и военно-бюрократических, мешавших работе больше, чем авиация союзников. Хотя и падали иногда зажигательные бомбы на бараки лагерного городка, хотя, бывало, срывало взрывами крыши, – все эти внешние повреждения можно было быстро исправить. Роты маршировали к противоосколочным рвам в ближайшем лесу, а после отбоя возвращались в свои помещения. Несколько нарушали расписание дневные налеты авиации, и приходилось продлевать курс обучения.
Наши немецкие враги были, однако, гораздо опаснее. Я уже упоминал ревнивое отношение Восточного министерства в вопросе национальных меньшинств и обвинение власовцев в великорусском шовинизме. Но всё новые и новые нападки СД мешали деятельности руководства и угрожали его личной безопасности. Какие-то неопределимые учреждения СС, СД и различных партийных органов, используя все имевшиеся в их распоряжении средства, старались очернить и оклеветать русских и немецких членов руководства. Непосредственное вмешательство государственных и полицейских органов было пока невозможно, так как дело шло об армейском учреждении, военно-правовой статус которого был бесспорен.
Вот несколько примеров обвинений:
Дабендорф – коммунистическое гнездо. В Дабендорфе – антигерманские и антинационал-социалистические настроения. В Дабендорфе нет ни одного портрета фюрера. Дабендорф – убежище для жидов и поляков, шпионов и уголовников. Дабендорф подпольно держит связь с британской разведкой и с французским резистансом.
В Дабендорфе нет дисциплины, сильно развито пьянство, едят огромное количество чеснока, – и Бог знает какие еще обвинения нам ни бросались, только чтобы дискредитировать наше дело. Даже то, что питание было лучше, чем в германских тыловых частях, ставилось в упрек германскому командованию Дабендорфа.
Все эти обвинения основывались на доносах неопознанных «информаторов». Я думаю, среди них были и немецкие коммунисты, и ярые нацисты, и опустившиеся эмигранты, и продавшиеся красноармейцы, и агенты НКВД… Эти нападки были направлены, главным образом, лично против начальника Дабендорфа Штрик-Штрикфельдта, которому приписывались связи даже с Интеллидженс Сервис (подчиненных мне офицеров неоднократно вызывали в отдел Абвера генерала восточных войск, где их допрашивали, поскольку туда поступали на меня доносы из СД); против его заместителя фон Деллингсхаузена; против Фрёлиха; против коменданта лагеря Эльбена; против немецкого руководителя учебной части барона фон дер Роппа и, понятно, против офицера Абвера барона фон Клейста (о последнем говорилось, что он «у русских в кармане», что он всё свое время проводит в кругу русских офицеров и слеп к антинемецкой инфильтрации среди русского персонала, поэтому его следует немедленно отстранить). Эти нападки были, конечно, подкреплены свидетельствами.
Как уже упоминалось, борьба с советской инфильтрацией, о которой мы, конечно, знали, была передана немецким штабом Дабендорфа русским, она велась тонко и успешно.
Трудность была в том, что, защищаясь с одного фланга, мы открывали другой. Если, например, мы указывали, что Трухин не может быть коммунистом, поскольку он придерживается национально-русских воззрений, то ответ был, что русский националист неизбежно должен быть антинемецких настроений (что было не лишено оснований).
Нападки со стороны штаба генерала восточных войск зачастую носили очень опасный характер. Планы штаба Власова находили поддержку генерала восточных войск, если они отвечали основному положению: «территориальные, не национальные русские войсковые единицы, не крупнее батальона, надлежащее вознаграждение и, по возможности, не обязывающие ни к чему обещания безо всякого русского, украинского или иного национального политического акцента».
Подполковнику Герре, назначенному в 1943 году начальником штаба генерала восточных войск, удалось, формально, добиться многого, что было на пользу персоналу и курсантам Дабендорфа. Ему содействовали соответствующие отделы генерального штаба сухопутных сил (сам Герре пришел из Отдела ФХО). Были подготовлены или расширены положения о жаловании, отпусках, обеспечении семейств, служебных и боевых знаках отличия.
Однако всё это не могло скрыть того обстоятельства, что в основных вопросах у генерала восточных войск с немецким штабом Дабендорфа, а также отчасти и с отделом ОКВ/ВПр, существовали серьезные расхождения во мнениях, принявшие со временем весьма неприятные формы.
Это отчетливо проявилось в поведении начальника военной разведки генерала восточных войск, капитана Михеля. Вначале он живо интересовался Русским Освободительным Движением, выступал за него и устанавливал связи с влиятельными политическими кругами. Но после того, как Гитлер в июне 1943 года отклонил курс на Власова, он резко изменился: он стал требовать «равнения» дабендорфских взглядов по взглядам штаба его генерала. Он мало знал русские дела, и наше дело не было ему так уж близко. Как и многие другие, он пошел по линии наименьшего сопротивления. Он говорил, что Дабендорф должен подчиниться Абверу; русские генералы и офицеры должны быть взяты под контроль, они должны стать русскими наёмниками, а «так называемая Русская Освободительная Армия должна использоваться для пропагандных целей» – в духе директивы Гитлера Кейтелю. Как было уже сказано, Дабендорф как русская часть подчинялся генералу восточных войск. Михель сказал мне, что назначена следственная комиссия, которой поручено проверить состояние дел в Дабендорфе. У меня не было оснований протестовать.
И на этот раз, как всегда при угрожающем развитии дел, за нас вступился Гелен: вместо следственной комиссии к нам прибыл для расследования мой бывший начальник из Генерального штаба капитан Петерсон.
Объективный отчет Петерсона о расследовании вскрыл положительные и теневые стороны дабендорфской организации. Его основное заключение, что немецкое руководство лагерем «позволило взять руль управления из своих рук», как раз подтверждает, что мы достигли того, к чему с самого начала стремились и я, и мои немецкие сотрудники: предоставить русскому руководству наибольшую, возможную в данных условиях, самостоятельность. Заключение Петерсона о преподавании на курсах – «без сомнения антибольшевистское, но и не прогерманское» – опять же лишь подтверждает, что власовцы были не наёмниками, а русскими патриотами. Объективность Петерсона и выдержка начальника штаба генерала восточных войск полковника Герре привели к тому, что и эта угроза была отражена.
Петерсон написал мне в личном письме:
«Подчиняясь официально приказам, следует действовать по требованиям совести, но так, чтобы это не бросалось в глаза и в то же время служило нашей цели».
Петерсон выполнил тактически разумно свое задание, в рамках предписаний и по своей совести. Совесть подсказывала ему, что он должен нас поддерживать. Поэтому в заключение он написал, что «учебный лагерь выполняет поставленные ему задачи и имеет большую ценность, так как он дает обученных (и по большей части компетентных) пропагандистов для фронта и для восточных рабочих».
Но и укрепившиеся за это время зарубежные связи русских в Дабендорфе были предлогом для подозрений.
Ю. С. Жеребков, руководитель Полномочного представительства русских эмигрантов во Франции, происходил из казачьей семьи. Его дед был генерал-адъютантом царя и старейшим по чину донским казаком. В противоположность многим эмигрантам, Жеребков сразу поверил, что Власовское движение может сыграть большую роль в освобождении родины. Он осознавал, что старые эмигранты, десятки лет не имевшие связи с русским народом, не смогут, в данной обстановке, взять на себя руководящую роль в борьбе за свободу на русской земле. Но они, благодаря знанию западного мира, могли бы оказать очень ценную помощь русским борцам за свободу и новым эмигрантам. Жеребков, который часто приезжал в Берлин, познакомился с генералом Власовым. Власов относился поначалу настороженно ко всем представителям старой эмиграции. Но Жеребкову, тем не менее, импонировала личность Власова. Он решил пропагандировать среди эмигрантов во Франции идеи Русского Освободительного Движения и попросил Власова выступить в Париже перед русскими эмигрантами. По понятным причинам Власов не мог последовать этому приглашению. Вместо него во Францию поехали Малышкин и Боярский.
