Власов иногда рассказывал нам о своей жизни. Я помню его рассказ о знаменательном для него дне в ноябре 1941 года, когда Сталин назначил его командующим 20-ой армией и поручил остановить движение немцев под Москвой. Он описал напряженное ожидание в приемной, сам прием, подозрительность и сдержанность диктатора, доклады генералов о положении на фронте и затем четкое решение Сталина:

– Я не могу дать вам много солдат, Власов, но порядочно – бывших заключенных. И я даю вам, как и другим моим генералам, полную свободу действий в борьбе с захватчиками. Вы несете и ответственность.

Власов живо обрисовал присутствующих – диктатора, попыхивающего короткой трубкой, генералов, «вездесущего и всеведущего» Маленкова.

Когда он покидал Кремль, он был горд своим назначением и возложенной на него задачей: враг стоял у ворот Москвы. И вдруг он понял, что, приняв на себя ответственность, он полностью отдал себя во власть сталинского каприза. А если его усилия будут напрасны? Проиграть означало не только быть побежденным, а и стать предателем. Они все были предателями – маршалы и генералы Красной армии: Тухачевский, Егоров, Блюхер, Якир, Эйдеман, Корк… А судьей им был Сталин и тот же самый Маленков, может быть, Молотов, Каганович, Булганин – люди, греющиеся в лучах сталинского благоволения. (Власов дал краткое описание каждого из них, а его товарищи добавили кое-какие подробности. У Булганина находили они остатки каких-то человеческих черт.)

– Заметьте себе, господа, – сказал Власов, обращаясь к нам, немцам, – отъявленным врагом режима и изменником родины принципиально считается каждый думающий иначе. Или просто ищут козлов отпущения. Поэтому советские люди выучились внешне соглашаться с требованиями режима. Что они думают и чувствуют, – они тщательно скрывают. Это привело к известной шизофрении – что и есть одно из величайших преступлений большевистских вождей.

Власов рассказал и о Никите Хрущеве, первом секретаре ЦК Украинской компартии, которого он хорошо знал во время своего командования 97-ой армией под Киевом.

– Я сам видел этого пресмыкавшегося сталинского подхалима, как он рвал и метал против врагов и друзей, без различия. И всегда по тем же формулам – контрреволюционеры! меньшевики! эсеры! троцкисты! зиновьевцы! бухаринцы! «Если дело идет о ликвидации предателей, каждый, у кого дрогнет рука или подгибаются колени, – враг народа». Вы можете себе представить, что такое не забывается!

И еще целый ряд имен всплывал при этих разговорах в различном освещении – Ворошилов, Малиновский, Рокоссовский и др. Малышкин, Трухин, Жиленков прибавляли новые имена и подробности. Наши русские друзья знали, к кому в Красной армии они могли (и хотели) обратиться. Но сделать так, чтобы это имело смысл, они могли, только упрочив свои собственные позиции – не как немецкие наемники, а как независимые борцы за свободу, имеющие перед собой ясную цель.

Гелен и Рённе уже давно ощутили все заложенные здесь возможности. Но их старания создать необходимые предпосылки для развития Освободительного Движения оставались безуспешными.

Кейтель и Йодль были непосредственными начальниками генерала Веделя. Однажды на мой телефон на Викториаштрассе был переведен звонок от Кейтеля, так как Веделя, Мартина и Гроте не было на месте. Ему срочно нужна была справка о генерале Власове. Говорил адъютант Кейтеля:

– Господин фельдмаршал хочет немедленно знать, что, собственно говоря, представляет собою эта «Русская Освободительная Армия?

Я быстро стал соображать. Момент был критический. Неверный шаг мог стать роковым, но надо было и рисковать. Я уже научился у Гроте кое-чему из области так называемой ведомственной дипломатии, хотя мне было еще далеко до него. Я «доложил» в положенно сжатой форме:

– Русская Освободительная Армия в настоящее время есть собирательное обозначение для всех сражающихся в рядах германской армии частей русских добровольцев, которые, аналогично частям других национальностей, различимы уже по соответственным значкам на их форме.

– Ясно, – ответил адъютант. – Благодарю вас. Пожалуйста, срочно передайте это объяснение по телеграфу в Главную ставку.

Это могло иметь неприятные последствия уже и для начальника ОКВ/ ВПр, и я отправился искать Веделя. Между тем он как раз вернулся. Я сообщил ему о вопросе и моем ответе.

– Теперь, кажется, дело действительно сдвинется, – заметил он. – Разговор, однако, должны подтвердить вы лично, так как вы его вели. Я согласен с вашим объяснением, рекомендую только вашему тексту предпослать фразу: «По еще не утвержденным предложениям начальника ОКВ/ ВПр…» Если Кейтель проглотит это и не начнет метать громы и молнии, это будет означать, что понятие «Освободительная Армия» молчаливо санкционируется ОКВ и для русских частей. Тогда вы сможете и в ваших газетах, и в Дабендорфе говорить и писать о ней уже без риска. Подите, отправьте телеграмму, а там посмотрим, что дальше будет. Я от своего слова не откажусь.

Это был мастерской ход Веделя, и я был в восхищении от него.

Реакции на мою телеграмму от фельдмаршала фон Кейтеля не последовало.

В Дабендорфе работа шла дальше, невзирая на все споры на политическом уровне. Первый руководитель учебной части, генерал Благовещенский, заявил, что не хочет оставаться на этом посту, поскольку германское правительство отказывается признать Освободительное Движение. Его преемник, генерал Трухин, внешне сохранял полное хладнокровие, но и он, вероятно, часто бывал близок к отчаянию. Шахматный ход Веделя его, конечно, порадовал; ему стало легче работать, в особенности при подготовке офицеров для акции «Просвет». Хотя начало военной операции на фронте всё время откладывалось, «группы перехвата» отправлялись из Дабендорфа к своим дивизиям в намеченный срок.

Для этих русских офицеров вместо офицерских фуражек и кожаных перчаток были доставлены солдатские пилотки и нитяные перчатки. Это было воспринято многими как очередное оскорбление. Я поручил Пэла, нашему ловкому начальнику хозяйственной части, купить фуражки и кожаные перчатки на черном рынке.

После очередного выпускного торжества Ведель спросил казначея, почему в нарушение предписания так безупречно обмундированы русские офицеры. Казначей доложил, что в предписании была предусмотрена обычная офицерская одежда с русской кокардой, но в покупке фуражек и кожаных перчаток было потом отказано, вследствие чего командир Дабендорфа, то есть я, распорядился, чтобы эти вещи купили за мой личный счет. Ведель тотчас же отдал распоряжение возместить эти расходы из бюджета ОКВ/ВПр.

Этот эпизод я упоминаю только чтобы показать, что всё же добрая воля и личная инициатива могли кое-что сделать даже в трудном 1943 году.

Вернусь, однако, к акции «Просвет». Гелену пришлось проводить операцию без Власова и его Движения, и это, без сомнения, снизило успех всего предприятия. Наши специальные группы и отдельные пропагандисты продолжали говорить о Русской Освободительной Армии в своих обращениях, но разрыв между обещаниями пропаганды и реальностью лишал их призывы искренности.

Несколько позже я получил возможность просмотреть сводку результатов всей операции, составленную на основании донесений дивизионных штабов. «Группы перехвата» были всего в 130 дивизиях, из них 97 сообщали о хороших, 9 о посредственных и остальные 24 о слабых или ничтожных результатах. Мы согласились на том, что успех или провал акции в большей степени зависел от того, насколько различные дивизионные штабы были подготовлены, чтобы поддержать эту акцию. Поскольку у самого Гелена руки были связаны, трудно было ожидать, что дивизионные офицеры могли обнаружить большой энтузиазм при проведении этих полумер.

Когда в июле 1943 года группы армий «Центр» и «Юг» возобновили свое давно откладывавшееся наступление в направлении Курска, акция «Просвет», задуманная поначалу для поддержки этого наступления, уже давно была отвергнута как не имеющая значения.