За этой конференцией последовал поток меморандумов к разного рода распоряжений, причем, к нашему удовлетворению, зачастую независимо от нашей работы. Полковник Мартин показал мне и Власову составленный совсем в новом духе приказ фельдмаршала фон Манштейна о лояльном отношении к русским и украинским рабочим в подчиненных его штабу предприятиях в России и в Германии. Генерал Штапф, начальник штаба управления экономики и вооружения ОКВ, встретился с Власовым, а потом издал категорический приказ о хорошем отношении к восточным рабочим в сфере его управления. Наконец, Гелен составил в Генеральном штабе докладную записку о партизанской проблеме. (Он вызвал тогда меня в штаб, и я почти всю ночь читал ее.) В ней он требовал использования существующих уже отрядов из местных жителей и, как предпосылки для этого, радикальной перестройки всех наших взаимоотношений с русскими. (При этом он основывался на моем меморандуме «Русский человек».) Он сделал и дальнейший шаг: попросил – через меня – Власова «как союзника» дать ему заключение о партизанской проблеме и об общем военном положении Советского Союза.

В глазах Власова и его штаба этот запрос Гелена был первым шагом к действительному сотрудничеству. И штаб взялся за работу.

Эта разработка «штаба Власова» заканчивалась, естественно, призывом русских офицеров дать народу свободу, что сразу сняло бы вопрос о партизанской опасности. Гелен был связан жесткими указаниями об «аполитичном» поведении офицеров, так что вывод этот превышал его возможности, и всё остановилось на полумерах.

Несмотря на эти неудачи, несмотря на уже ставшую известной неудачу Розенберга при его докладе Гитлеру и вопреки отданному после этого доклада приказу Кейтеля о запрещении военнослужащим какой-либо политической деятельности, – русские были всё же ободрены этим потоком несогласованных, но дружных действий. Они были склонны видеть в этом проявление общей воли к признанию их равноправными союзниками; в то же время они удивлялись, что такие стремления можно высказывать: это, по их словам, «под Сталиным немыслимо».

Параллельно с этими событиями, по инициативе Рённе, произошло возрождение старого плана деятельности «Русского Освободительного Комитета в Смоленске». В августе 1942 года штаб группы армий «Центр» одобрил этот план. По соглашению между отделами ФХО и ОКВ/ВПр воззвание Комитета должно было быть отпечатано и сброшено на сталинградском фронте в количестве миллиона экземпляров; в таком количестве листовки еще не выпускались. В воззвании должны были быть ясно намечены политические цели. Военным руководителям Красной армии, бывшим тогда в очень трудном положении, эта листовка должна была показать путь в новое будущее, а красноармейцам указать на бессмысленность их сопротивления. Тогда германская армия еще вела победное наступление. Момент для политической акции казался подходящим.

Но, как мы видели, проходили месяцы, а в политическом направлении не было достигнуто никаких сдвигов. Я не знаю, мог ли кто-либо спустя два месяца, в ноябре 1942 года, всерьез верить в признание «Русского Освободительного Комитета» нацистским правительством.

Однако Гроте не сдавался. Он разработал схему, по которой можно было бы действовать в случае признания Русского Комитета, в случае же задержки его – пропагандным успехом поставить германское руководство перед свершившимся фактом. В свое время он получил разрешение на издание листовки с 13-ю пунктами, включавшими политическую программу, но не накладывающую никаких обязательств на германское правительство. Поэтому на публикацию этих 13-ти пунктов Гроте не требовалось сейчас разрешения. Если эта программа будет подписана Смоленской группой и Власовым, в успехе листовки можно не сомневаться.

Рённе торопил из ОКХ в Лётцене провести как можно скорее листовочную акцию в районе Сталинграда. За это время положение на сталинградском фронте изменилось в худшую для нас сторону и уже вырисовывалась роковая судьба этого участка военных действий.

Обнаружилось, однако, что нельзя было дать Смоленской группе подписать воззвание, иначе такое образование «Русского Освободительного Комитета» было бы уже политическим актом (а они были запрещены армии). Власов же и сотрудники его штаба поначалу наотрез отказались участвовать в этой акции Гроте из-за расплывчатости документа. Было лишь одно-единственное исключение: особенно опытный, с точки зрения политики и тактики, Зыков поддержал мысль Гроте о том, чтобы поставить германское правительство перед свершившимся фактом, то есть начать уже говорить от имени Русского Освободительного Движения. Он утверждал: «Дайте только чертёнку выскочить из бутылки, а он уж сработает».

В конце концов, Власов дал свое согласие, сказав при этом:

– Вы все как тот человек в суровую зиму, который отказывается купить мех, потому что боится вшей в нем. Вы дрожите и мерзнете. Я готов купить мех, носить его, а потом сбросить.

Зыков переработал 13 пунктов, внеся туда призыв к населению. Это всё еще была политика «малых шагов», но в данное время то был единственный новый возможный шаг. Однако и это скромное движение вперед наткнулось на новое препятствие: генерал Ведель, начальник ОКВ/ ВПр, несмотря на все доводы Гроте, не решался провести запланированную акцию без согласия Восточного министерства Розенберга. Солдату не должно вмешиваться в политику. Возможно, что он слышал о провале попытки Розенберга повлиять на фюрера.

Итак, листовка, столь настоятельно требуемая ОКХ для фронта, лежала в сейфах Восточного министерства. Верно, конечно, что акция, намеченная в августе, не имела уже значения для военного положения в Сталинграде или на Кавказе в конце 1942 года. Но, с другой стороны, гитлеровское утверждение, что советский военный потенциал исчерпан, обнаружило между тем свою несостоятельность, и можно было предполагать, что Гитлер, в конце концов, согласится на политические мероприятия, требуемые его Генеральным штабом. Численное превосходство противника было подавляющим, и подкреплений из Германии не хватало для пополнения огромных потерь. Может быть, генерал Власов и Освободительная Армия давали шанс повернуть дело?

Неожиданно счастливый случай пришел нам на помощь. В одном дружеском кругу я познакомился с доктором Р. Он, как военный врач частей СС, имел доступ к Гиммлеру, а также и к Розенбергу. В то же время он был одним из резких и непримиримых критиков нацистского режима, особенно в вопросах правительственной политики в оккупированных восточных областях. Доктор Р. пригласил Власова в начале января 1943 года к себе в гости и клеймил в его присутствии восточную политику гитлеровской Германии с такой откровенностью, какой я не слыхивал даже среди офицеров армии. (Доктор Р. прекрасно говорил по-русски.) Он заявил, между прочим, что у Гитлера нет никакого представления о России и что «его следовало бы сперва обучить России». Он пообещал Власову и мне взяться за план листовочной акции и «разрубить этот гордиев узел».

К этому времени усилия Гроте получить согласие Розенберга всё еще оставались безуспешными. Я положился на доктора Р., так как он произвел на меня впечатление честного человека с твердым характером.

В ночь на 12 января 1943 года меня неожиданно пригласили на квартиру доктора Р. Он изложил мне свой авантюрный план в отношении листовочной акции.

– Все успехи Третьего рейха основаны на внезапности нападения, – сказал он. – Завтра, в день рождения Розенберга, и я намерен внезапно напасть на него с воззванием Смоленского Комитета.

Это заявление доктора показалось мне хвастовством. Но утром зазвонил телефон в моем кабинете в ОКВ/ВПр на Викториаштрассе и знакомый голос доктора Р. заговорил по-русски:

– Говорит чёртова бабушка. Только что подписано согласие министра на печатание и распространение воззвания. Пожалуйста, пришлите кого-нибудь забрать документ сразу же, пока высокопоставленная персона не изменила своего решения. Это вполне вероятно! Значит нужно действовать быстро, очень быстро!

Гроте, бывший также и связным офицером от ОКВ/ВПр с Восточным министерством, быстро отправился и очень скоро вернулся – с разрешением министра в кармане.