все слилось в глубоком уважении к имени того, кто «си-

лой одного таланта поставил русский язык и русскую

мысль на новую высоту». Так говорил о Тургеневе ка-

кой-то оратор на перроне, когда траурный поезд только

что прибыл из Парижа.

10 часов 20 минут утра 27 сентября.

Хетагуров с друзьями стоял почти напротив траурно-

го вагона. В окне показался Иван Николаевич Крам-

ской, сопровождавший гроб Тургенева от станции Сивер*

ской. Когда в вагоне начались приготовления к заупо-

койной литии, Иван Николаевич вышел и стал рассказы-

вать о том, как следовал печальный поезд в Россию

через Пруссию. На пограничную станцию Вержболово

вагон прибыл без провожатых, с багажной накладной,

где какой-то прусский железнодорожный чиновник на-

писал: «Один покойник» — ни имени, ни фамилии...

Потрясенный Коста не успел отвернуться или при-

крыть лицо платком — на глазах показались слезы.

Крамской задержал взгляд на его лице — видимо, вели-

кого художника тронуло непосредственное проявление

негодования и скорби,— положил руку на плечо Хетагу-

рова, тепло посмотрел ему в глаза. Продолжал расска-

зывать.

Некоторое время гроб стоял в станционной церкви.

Дряхлый священник Николай Кладницкий первый на *

русской земле сказал свое слово у гроба. «Вечная па-

мять да будет от всех нас, скорбящих по тебе соотечест-

венников, доблестнейший муж земли русской...»

Когда Крамской окончил рассказ; было 11 часов.

21

Раскрылись двери вагона, Хетагуров схватил Андукапа-

ра за рукав черкески: «Несут, пойдем ближе!» Но под-

ступиться к гробу не удалось.

Двигались в густом людском потоке. Как и на похо-

ронах Иордана, Хетагуров отстал от друзей.

— Где Коста?— спросил Андукапар идущего рядом

мичмана Ранцова и сам ответил.— Знаю. Он опять

о чем-то затосковал.

Коста шел рядом с незнакомыми людьми. Думал

о том, что он обязан писать на языке родной Осетии.

Зрела мысль: петь на родном языке и на русском, чтобы

одну песню поддерживала другая — так легче подни-

маться им к вершинам совершенства. Пусть язык Пуш-

кина и Тургенева станет могучей опорой языку Ацамаза.

По плечу ли ему трудный удел поэта-борца? Куда

легче уйти в тенистые сады созерцательного искусства...

Иван Крамской назвал искусство без высокой идеи пош-

лостью, художественным идиотизмом, хламом, о котором

забудет народ. Такова участь картины «Итальянские

кегли» ученика академии Василия Худякова, привез-

шего из Рима образец «чистого искусства»...

Хетагуров быстро шагал по гранитному тротуару и,

может быть, в эти святые для него минуты раз и навсег-

да решал самый большой вопрос своей жизни.

3

Холодным декабрьским вечером, возвратясь домой с

лекции, Коста увидел на столе светло-голубой конверт.

Порывисто распечатал. «Добрый день! — писала Оль-

га.— Куда же вы пропали? Обязательно приезжайте

в пятницу к обеду. Вы получите «официальное» пригла-

шение от маман на рождественский вечер. Не вздумайте

прикидываться больным. Хотите откровенных призна-

ний? Пожалуйста: мне грустно без вас. О. Р.»

Чаще забилось сердце под газырем серой черкески.

Простое человеческое счастье — возможны ли без него

^ жизнь и творчество?.. Взглянул на эскиз портрета Оль-

ги. Что же, пришла любовь? Он еще не знал. Но каждый

раз ловил себя на том, что испытывал сильное волнение

в присутствии этой русской девушки с глубокими, как

два темных омута, глазами. Мысленно сравнивал ее с

22

лунноликой Лгундой*, которую видел в детских снах

после милых сказок кормилицы Чендзе. Длинными зим-

ними вечерами под злое ворчание горного ветра за ок-

ном рассказывала Чендзе сказки, пока маленький Коста

не засыпал под теплой старой шубой отца.

«Непременно пойду завтра к Ранцовым», — решил

Коста и положил пахнущее тонкими духами письмо в то-

мик Пушкина.

В комнату неслышно вошла Анна Никитична. С ти-

хой грустью в голосе сказала, что сахар кончился, да и

чай на исходе. Коста вспомнил: уже две недели назад

он должен был уплатить за квартиру. В столе лежал

давнишний подарок Андукапара — леденцы в жестяной

коробке. Достал коробку, протянул ее Анне Никитичне:

—Вот вам к чаю, дорогая хозяюшка. А стипендию я

жду со дня на день. Мне ведь ее с Кавказа присылают,

из Баталпашинской. Далековато...

— Знаю, касатик, знаю. Не о том речь, живи себе на

здоровье. Будут деньги — уплатишь, не будут — так про-

живем. Бог милостив. Скоро пенсион за мужа получу,

царство ему небесное. Ты вот на себя-то погляди, худой

какой стал, одни глаза горят... Кашляешь ночами. При-

шлют деньги, справь себе бобриковое пальто на вате.

— У меня ведь бурка есть, — возразил Коста.

— И-и, сынок! От нее одна только красота днем да

страхота ночью, прости меня господи... Береги себя, ка-

сатик. Питер тебе не Кавказ: морозы ноне будут лю-

тые...

Благодарным взглядом посмотрел он ьслед старушке.

Подумал: «Подарю ей пуховый платок, как только про-

дам картину».

Через несколько минут хозяйка услышала громкий

смех квартиранта и с тревогой заглянула в его комнату.

Коста лежа читал только что опубликованную в

«Вестнике Европы» статью о новых произведениях Щед-

рина.

Снова скрипнула дверь — вошел Андукапар. В обли-

ке его было что-то детское, даже смешное. Лицо малень-

кое, словно приплюснутое сверху. На коротком носу —

очки. Улыбка застенчивая и несколько удивленная.

— Салам, Коста!

* А г у и д а — героиня нартского эпоса.

23

— А! Здорово, дружище! Раздевайся, садись побли-

же к печке. Слушай внимательно и не дыши!

Уже вслух он продолжал читать статью о преиму-

ществах «благосклонной легальности и благожелатель-

ного произвола».

— Ты послушай только. Девиз Тверской губернии:

«Жмите из нас масло, но только по закону...» А вот об-

разец либерализма тверских урядников.— Коста спрыг-

нул с кровати, принял ложно-торжественную позу де-

кламатора.

— Запоминай, Андукапар, кто, по мнению Салтыко-

ва, властвует над нашими думами: «Негодяй — власти-

тель дум современности. Породила его современная

нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и

окрылило современное шкурное малодушие... Ограни-

ченность мысли породила в нем наглость; наглость,

в свою очередь, застраховала его от возможности каких-

либо потрясений...»

Сел на кровать, положил журнал на колени.

— Только теперь я понял по-настоящему Салтыкова-

Щедрина. Какая благородная смелость! Вот у кого надо

учиться!

На добром лице Андукапара под нависшими бровями

хитро сузились глаза.

— Хорошо, Коста. Но всякое подражание этой сати-

ре неизменно ведет в Сибирь...

— Почему же?

— Один умный человек говорил так: «Михаил Евгра-

фович Салтыков сослан в Калугу, а подражатели его,

пожалуй, поедут дальше». У него ведь громкое имя и к

тому же особый дар делать двустороннюю вывеску —

явную и скрытую. Он умеет прятать кое-что между

строчками. А ты?

— Правду говоришь. «История, одного города»—

великолепная сатира на всю русскую монархию. Но...

знаешь что? Я не пойму — вы как будто бы все сговори-

лись и прочите мне ссылку. Приятель мичман то же са-

мое вещал...

— Потому, Коста, что мы любим тебя, как родного

брата, и желаем, чтобы ты поехал из академии в Рим на

казенный счет, а не в Сибирь...

— Тоже на казенный счет?!

Друзья рассмеялись.

24

— Покажи, Коста, что рисуешь, — попросил гость.