Учебная команда ходила в караулы обыкновенно три раза в год. И офицерами, и солдатами это хождение справедливо рассматривалось как практическое обучение караульной службе, а потому все «драили» во всю. Тоненькая книжка в клеенчатой черной обложке «Устав гарнизонной службы» была в карманах не только у офицеров, но и у унтеров… В караул брали не меньше трех экземпляров, один для офицеров и два на солдатское караульное помещение.

Сейчас, после 34 лет, пишучи эти воспоминания в служебные часы на аргентинском почтамте в г. Буэнос-Айресе, у меня под рукой этой драгоценной книжки нет. Поэтому возможно, что я что-нибудь и напутаю, но очень надеюсь, что немного.

Утром в день караула занятий в Учебной команде не производилось. Ничего «репетить» не разрешалось, дабы не утомлять людей. Все утро было посвящено приведению себя в блестящий вид. Шло усиленное мытье и бритье, чистка сапог, медных блях, побелка поясов и т. д. Мундиры и шинели в караул выдавались 2-го срока, отпускные.

Между 9-ю и 10-ю в команду приходят младшие офицеры. Для появления их был свой порядок. Первым входил самый младший, принимал рапорт дежурного и здоровался. Когда входил следующий по старшинству, пришедший раньше командовал ему: «Смирно!» и дежурный ему рапортовал и т. д. Когда младший появлялся в роте после того, как старший уже пришел, никаких внешних знаков внимания ему не оказывалось и из гробового молчания, которым сопровождалось его появление, он мог убедиться, что он опоздал. Ильин, Коновалов и я были самыми близкими друзьями и вместе нанимали на Рузовской улице квартиру, где иногда бывало очень весело. Вставали, пили чай к уходили в команду мы всегда вместе. Но я был старше Ильина на один год, а Коновалова на два, и по этой причине мне регулярно приходилось мерзнуть на улице минут 5, покуда оба они по порядку войдут и проделают, что полагается. В ротах, где бывало двое младших офицеров, что случалось редко, этот порядок, не так строго соблюдался, но в команде все исполнялось по букве.

Форма в караул полагалась «караульная», т. е. переводя на обыкновенный язык, зимою для солдат: шинель с барашковой шапкой (впоследствии с кивером) пояс с медной бляхой, с орлом (в первых трех батальонах белый, в четвертом черный), один подсумок с пачкой «караульных» патронов (15, три обоймы) и, разумеется, винтовка. Смотря по количеству градусов мороза, полагались башлыки. Для офицеров: та же шапка, мундир с погонами, при шароварах и высоких сапогах, пальто, поверх пальто шашка и револьвер в кобуре со шнурком, который надевался через голову, под воротник. До введения «походных мундиров», при которых в строю полагались желтые перчатки, в строю перчатки у офицеров и зимой и летом были всегда белые и непременно замшевые. В караулы поверх, мундира офицеры надевали обыкновенно летнее легкое пальто. В тяжелом драповом пальто в караульном помещении было слишком жарко.

В 11-м часу приходит хорошо выспавшийся, что не часто случается, начальник команды. Во всю силу легких кричу:

— Смирно! Г-да офицеры!

Момент торжественный. У всех, кто в шапке или фуражке, рука не подносится, а взлетает к головному убору. Все остальные, включая и г. г. офицеров, замирают в идеальной стойке, чуть подавшись корпусам вперед. Тишина такая, что если бы было лето и мухи, слышно было бы, как они летают. Дежурный подходит с рапортом. За два шага стал, с отчетливым приставлением ноги, взмахнув рукой под козырек, начал, не крича, но так, что слышно во всех углах, по всему помещению:

— Ваше Высокоблагородие, в Полковой Учебной команде за время моего дежурства никаких происшествий не случилось.

Начальник команды Алексей Матвеевич Поливанов (для офицеров просто «Матвеич», да и для чинов неофициально тоже), небольшого роста, плотный, с бульдожьей физиономией. Новое темно-серое летнее пальто, тонкие, высокие лакированные сапоги, со множеством складок, ремень, портупея, шнур, все с иголочки, все блестит. Рука в белой перчатке с оттопыренным большим пальцем, слегка вздрагивает у барашковой шапки.

Раз, два… Дежурный отступил в сторону, дал дорогу.

— Здравствуй, Еременко!

— Здравия желаю, Вашесродие!

Из канцелярии вышел фельдфебель Яков Емельянович Серобаба и остановился у дверей.

— Здравствуй, Серобаба!

Яков Емельянович отвечает обыкновенным голосом, не крича, с достоинством, по-фельдфебельски. Он в караул не идет и сегодня будет отдыхать.

— Здорово, братцы!

Рассыпанные по всему помещению 120 человек, как один, подхватывают, ускоряя к концу:

— Здравь жлаем — ваш-сок-родь!

Обыкновенно полагается обойти и окинуть хозяйским глазом все помещения команды. Процессия подвигается в таком порядке: в голове Матвеич, за ним офицеры, тут же Серобаба, замыкает дежурный.

Но сегодня Матвеич бросает;

— Продолжайте! — и проходит прямо в канцелярию.

Нужно кинуть последний взгляд на «постовую ведомость», т. е. посмотреть, чтобы те часовые, которые в прошлый раз стояли на наружных постах, теперь попали бы на внутренние, еще раз проверить парных часовых и т. д.

Наконец, все готово и за пять минут до начала развода (11.15), караулы выводятся на двор 3-го батальона. Все вытягиваются в линию. На правом фланге музыка, за ней главный караул, за ним Аничков дворец, а за ним Государственный банк.

В столичном городе Санкт-Петербурге плохих караулов вообще не было. Но и хорошие имеют разные степени. Так вот караул от Учебной команды Семеновского полка был всем караулам караул, такой, что лучше не бывает. Люди статные, красивые, сытые, здоровые, лицом приветливые, веселые, отлично выучены, но отнюдь не затурканы, одеты с иголочки… Не только винтовку каждого можно было разобрать до последнего винтика и все окажется вычищено и смазано, но каждого человека можно было тут же раздеть догола и все на нем будет вымытое, чистое, здоровое и все на своем месте. Совершенно так же, как нас самих бывало в Корпусе жучили воспитатели за непромытые уши, грязную шею или неостриженные ногти на ногах, так и мы, офицеры, в этих делах не давали нашим ученикам ни пощады, ни спуску. Одних ножниц в команде имелось по четыре пары на взвод. Единственно чего не чистили — это зубов. До такой высокой ступени цивилизации в наше время еще не дошли. В 21 год у людей, потребляющих здоровую пищу, зубы редко бывают плохие. Кроме того, сохранению их помогал ржаной хлеб, 3 фунта в день на человека. Потрешь зубы ржаной корочкой, они и блестят.

Приблизительно в 11.15 дневальный в воротах 3-го батальона, который знает свое дело, поворачивается к начальнику главного караула и, взяв руку под козырек, докладывает:

— Вашесродие, несут…

Это обозначает — несут знамя. Действительно, через полминуты в воротах показывается держащий под козырек полковой адъютант, а за ним в 3-х шагах знаменщик, со знаменем на плече.

Завидев знамя, старший караульный начальник выходит для командования и командует:

— Под знамя… слушай, на краул!

Все берут «на караул» и офицеры салютуют шашками. Музыка играет первое колено полкового марша. Знаменщик становится на свое место, между старшим караульным начальником и музыкой, и поворачивается лицом к фронту. Адъютант уходит. На сегодня его работа кончена.

Теперь караулы со знаменем и с музыкой ожидают «дежурного по караулам», который будет производить «развод с церемонией». Дежурный по караулам никогда не опаздывает. Не успело знамя стать на место, как в воротах показывается он сам.

Завидев начальство, начальник Главного караула выходит для командования и, став лицом вдоль фронта, командует:

— Для встречи справа, слушай, на кра-ул!

Раз, два… взяли на караул. Со вторым счетом по всей линии головы не повернулись, а вскинулись направо. В такт блеснули офицерские шашки. Музыка снова гремит полковой марш.

Дежурный по караулам, будущий герой Опатова и георгиевский кавалер, а тогда просто знаменитый стрелок (13 императорских призов) полк. Левстрем, здоровается, обходит фронт, отходит на середину и становится шагах в 15 впереди, лицом к караулам.