Третья, Охрана Петерберга, охраняла Петерберг, но отслужившие в ней генералы тоже получали право занять государственную должность. Асимметрия нелепая и нелогичная: в чём заключается то различие между Резервной Армией и Охраной Петерберга, из-за которого в первой каждый имеет шанс оказаться чиновником, а во второй — только генералы?

Возможно, в норове.

Генерала Ригория Скворцова в юности прозвали «Дикий Ригорий», и сейчас это прозвище не забылось, хотя давно уже стало реликварным, как баскский хрусталь, столь дорогой, что из него нельзя пить. Задолго до генеральского чина Скворцов внёс значительный вклад в нынешнее положение Охраны Петерберга. Иными словами, дорвавшись до ружья и погон, он решил, что в стране, где запрещены даже драки, ему можно всё.

Теперь погоны Скворцова увились дополнительными кантами и звёздами, а вседозволенность Охраны Петерберга сделала хорошую мину, но на глубинном уровне ситуация не изменилась.

Сам генерал Скворцов — статный блондин к пятидесяти, с крепкими плечами, бакенбардами, молодецкими усами и красным лицом любителя поорать — воплощал всё то, что так старательно вытравливала из себя Росская Конфедерация. Он был полон куража и задора, не упускал возможности приволокнуться за какой-нибудь девицей и явился на приём в свою честь с хлыстом под мышкой. Пожалуй, его назначение в Городской совет можно было считать политическим жестом. Второй осененный гражданской властью командующий Охраны Петерберга, генерал Йорб, вёл себя куда скромнее, несмотря на поджатые губы.

Хэр Ройш-младший искренне и тоскливо вздохнул.

Сына генерала Скворцова кто-то из однокашников метко прозвал «Скопцовым». Сын генерала Скворцова садился на лекции в середине аудитории — не на галёрку, где шумели и пьянствовали те, кто пришёл вовсе не за знаниями, но и не в первые ряды, куда так любят обращаться преподаватели.

Хэр Ройш-младший тоже предпочитал середину аудитории.

Со Скопцовым они разговорились быстрее, чем сторонний наблюдатель мог бы ожидать от двух молодых людей, пришедших на лекцию учиться, а не пьянствовать на галёрке. Наслушавшись про древнеимперскую историю, Скопцов, смущённо улыбаясь, спросил хэра Ройша, правда ли во всех светловолосых росах течёт имперская кровь (и если да, неужели в нём самом тоже?).

«Полагаю, думать так было бы преувеличением. Впрочем, в этом вопросе я вряд ли компетентнее лектора».

«Видите ли, я знаю, что ваша семья тщательно следит за генеалогией… Вот и предположил, что вы можете разбираться в подобном лучше меня».

Хэр Ройш-младший поморщился.

«Следит отец. Впрочем, внимание к крови естественно для любых аристократов».

«И всё же древнее Ройшей в городе никого нет».

«К несчастью», — отрезал хэр Ройш-младший.

Скопцов не обиделся на неприятный тон, и на следующей лекции они с хэром Ройшем-младшим сели рядом уже сознательно. Сын генерала Скворцова пару недель увлечённо фантазировал о собственном имперском происхождении, и в итоге хэр Ройш-младший, не выдержав, принёс ему «Полный перечень прозваний и фамилий земель приимперских, куйских, зауральских и иже с ними» — отличное букинистическое издание в толстом кожаном переплёте, стоившее целое состояние. Скопцов к книге отнёсся бережно, а к хэру Ройшу-младшему — с искренней благодарностью.

А теперь он превратился в сына члена Городского совета, и это было чрезвычайно прискорбно.

— Мой милый мальчик, немедленно прекратите столь откровенно оглядываться. Уверяю вас, здесь совершенно не на что смотреть.

— Я удивлён тем, как мало сегодня юных гостей…

— У вас уже проснулась охота до юных гостей? О, ветреник! Впрочем, посудите сами: разве юным гостям сегодня было бы интересно?

— Я думал, их явления требует протокол.

— Требует, но не обязывает. Они пресыщены подобными приёмами с детства, их вряд ли тянет — умоляю, перестаньте же так пялиться!

Хэр Ройш-младший тихо фыркнул. Юных гостей — в частности, Скопцова, которому было бы вполне уместно появиться на церемонии в честь отца, — и в самом деле не наблюдалось, за что оставалось молча благодарить лешего. Тот же граф Метелин, как обычно, манкировал; хэр Ройш-младший подозревал, что дело заключалось не только в его привычной ненадёжности, но и в том, что гордому наследнику одного захудалого заводишки попросту неуютно находиться в настоящем аристократическом доме.

Граф Набедренных тоже, кажется, манкировал, но по совершенно иной причине: он — в отсутствие родителей единственный владелец петербержских верфей — был свободен. Что ему делать здесь, среди напудренных, напыщенных, бессмысленных, лицемерных аристократов с их жёнами, любовницами и юными протеже? Тосковать, как тоскует хэр Ройш-младший?

Он еле слышно усмехнулся себе под нос. Пожалуй, в таком ходе мысли можно было бы усмотреть некоторое противоречие: то он будто бы гордится «настоящим аристократическим домом», то клеймит свет последними словами. Но противоречия нет. Дом действительно в полном смысле аристократический, и его бесценная эбеновая резьба, его пёстрая мозаика на полу, его тяжёлые портьеры синего бархата и его спёртый, задушенный бесконечными сплетнями и улыбчивым злословием воздух давили бы и на графа Метелина, и на графа Набедренных, как давят на самого хэра Ройша-младшего. Сюда приходят затем лишь, чтобы попрактиковаться в подковёрности — но не политической, не осмысленной и, быть может, даже полезной, а пустой, как хорошенькие головки жён, любовниц и протеже.

На приёме любому взрослому аристократу полагается эскорт — это давняя европейская традиция, которую, как и прочие европейские традиции, Росская Конфедерация с радостным вилянием хвоста подобрала из-под стола. Но что делать холостому или вдовому аристократу, не желающему (допустим — о ирония! — по моральным соображениям) разводить конкубин? Для этих несчастных и придумали правило допускать на приёмы протеже — доверенных лиц младшего возраста, коих, конечно, не могут не облагодетельствовать одинокие аристократы в летах.

Хэр Ройш-младший не сомневался, что все до одного протеже в приёмном зале их особняка являлись любовниками своих покровителей.

Ему самому с нравственных позиций были глубоко безразличны чьи бы то ни было предпочтения — это лишь штришки к портретам, не более, — но насквозь религиозные Европы считали иначе, и потому простые и даже тривиальные явления бесконечно обзаводились изящными официальными эвфемизмами.

Какая вежливость к братьям нашим западным, какая покорность.

— Господин наместник, я вновь обращаюсь к вам с прошением разрешить мне частный проезд по городу.

— Частный извоз, вы хотите сказать?

— Вы меня оскорбляете!

— Приношу свои извинения, и в мыслях не было. Вы прекрасно знаете, сударь, что частное владение лошадьми в Петерберге запрещено. Или вернее сказать — не приветствуется? Тот факт, что вам дозволено запрягать свой фаэтон, уже, по правде говоря, является некоторой натяжкой…

— Мой дядя погиб на службе в Охране Петерберга!

— Да, и вы не устаёте разыгрывать эту карту. Почему и имеете возможность ездить не только за кольцом казарм, но и в пределах города. Если ваши намерения честны и речь не идёт о нелегальном извозе третьих лиц, чего вам ещё желать?

Господин наместник, господин Людвиг Штерц, хэр Людвиг Штерц скользнул по хэру Ройшу-младшему взглядом. Поводок Европ, необходимый для того, чтобы Росская Конфедерация так и продолжала сидеть под столом, не забывая ловить подачки. Даже светлейшие умы позволяли себе предполагать, что происхождение из одной страны делает Ройшей и Штерца большими друзьями, но это, кажется, было не так даже в случае с хэром Ройшем-старшим. Несмотря на деньги герцога, петербержские Ройши, безусловно, были росами; Штерц же и сейчас не забыл приколоть выданные ему на родине ордена.

Безотносительно к личным воззрениям хэра Ройша-младшего на этих людей, господин наместник Людвиг Штерц не имеет никакого права стоять над Диким Ригорием. Потому хотя бы, что его интересы вовсе не совпадают с интересами Росской Конфедерации, и этого никто не скрывает. Наместник следит за исполнением Пакта о неагрессии, за реализацией ограничений на производство. За тем, чтобы любовников лицемерно называли «протеже», а любовниц не забывали наряжать в подобающее платье. Держит диких росов за ошейник.