— Чем могу быть полезен? — спросил профессор по-немецки и поклонился — такой вопрос следовало задавать с поклоном, он усвоил это в юности, в Берлинском университете.

Молодой человек развел руками и сказал по-русски:

— Неужели я так здорово изменился? Семен Евсеевич, это же я, Раухе, не узнаете?

— Господи! — скорбно выдохнул профессор. — Алик! Ну как я мог не узнать вас сразу? Входите, входите!

Входить было некуда, Раухе и так был в комнате. Он снял мокрый плащ и, свернув, положил его на пол у двери. Рядом с плащом он поставил толстый портфель.

— Позвольте представить вас моей супруге. Ева, это Алик Раухе, ты слышала о нем тысячу раз. Ну, диссертация по хазарам… Помнишь, его статья в «Вестнике» наделала шуму?

Раухе покраснел и замотал головой:

— Что вы, Семен Евсеевич!..

Представляясь Еве Исаевне, он шаркнул ногой:

— Альберт Раухе. Очень приятно.

Его отглаженный костюм странно контрастировал со всей обстановкой.

Ева Исаевна освободила для него единственный табурет, а сама села на кровать, покрытую стеганым одеялом.

— Садитесь, прошу. Видите, как живем?..

Она повела рукой, словно приглашая осмотреть закопченные стены, расшатанный деревянный стол, железную печурку в углу.

— Это не самое страшное, — сказал профессор, присаживаясь на кровать рядом с женой. Он сильно похудел за то время, что Раухе его не видел, лицо потемнело, но длинные седые волосы не поредели, и голубые глаза все так же ясно смотрели из-под густых бровей.

— А что самое страшное? Каждый день ждешь… — Голос жены прервался, она плотно сжала губы и закрыла глаза.

— Ладно, Ева. — Профессор дотронулся до ее руки. — Не надо опять об этом… Давай лучше послушаем Алика.

Он повернулся к Раухе:

— Как вы очутились здесь? Вы ведь в гетто не живете, верно?

— Нет, нет, я живу в Берлине. Собственно, вся моя семья живет в Берлине: мой отец получил назначение на довольно большую должность.

— В Берлине? — переспросила Ева Исаевна.

— Да, в Берлине. Я служу в Министерстве по делам восточных территорий. Мы переехали еще в начале августа… — Он смущенно улыбнулся. — И знаете, с тех пор я ни разу не говорил по-русски.

— Значит, в министерстве? — перебил его профессор.

Раухе пожал плечами:

— Я научный консультант по истории и этнографии южной России — это, собственно, и есть моя специальность. Люди в министерстве, между нами говоря, не особенно разбираются во всем этом. — Он вдруг рассмеялся. — Простите, я вспомнил, как один коллега на днях перепутал грузин с гуннами, а другой всерьез утверждал, что цыгане — потомки скифов. Так что, видите, с какой публикой приходится иметь дело.

— Вижу, — неопределенно отозвался Семен Евсеевич.

— Я это рассказываю не без умысла. Я ведь к вам по делу: как раз с одним из вопросов.

— Насчет грузин и гуннов?

Раухе вежливо улыбнулся шутке профессора:

— Нет, гораздо хуже — насчет караимов. Вы не представляете, что творится в министерстве из-за этих караимов. Прямо война междоусобная…

Раухе встал с табуретки и попытался пройтись по комнате, но тут же натолкнулся на стену и сел на место:

— Они просто одержимы хазарской теорией! Столько серьезных работ написано — взять хоть ваши! Казалось бы, камня на камне не осталось от этих выдумок, ан нет — поговорите с моими коллегами, они вам скажут, что это точно: караимы происходят от хазар. А какие доказательства? А вот, караимы говорят на тюркском языке. Простите, я им возражаю, восточноевропейские евреи говорят на идиш, то есть на германском диалекте. Но не станете же вы утверждать, что они произошли от немцев?

Раухе сокрушенно всплеснул руками.

— Знаете, Семен Евсеевич, по-моему, хазарская теория сродни мифотворчеству. Жили когда-то хазары… Пушкин их упомянул… А тут вдруг перед тобой — живой потомок хазар. Романтично, что ли? А последователь еврейской секты — не романтично.

— Да нет, Алик. — Профессор Иоффе вздохнул. — Я думаю, все гораздо проще: сами караимы в России настаивали на этой теории… правильнее сказать — гипотезе. Соображения у них были сугубо практические: отмежеваться от еврейства, чтобы к ним не применяли антиеврейских законов. Все это носило чисто конъюнктурный характер поначалу. А потом — пожалуйста — «теория»…

В других странах, в Египте, скажем, тамошним караимам и в голову не приходило отмежевываться от еврейского происхождения. Наоборот, на каждом углу кричали, что они-то и есть подлинные евреи!

— Господи, да я все эти доводы тысячу раз… — Раухе вскочил, схватил с пола свой портфель, открыл его и начал копаться в бумагах. Потом махнул рукой: — Я вам лучше так все расскажу, без этих докладных.

Он сделал паузу и продолжил:

— Не знаю, каким образом, но еще до войны, в циркуляре от второго января тридцать девятого года было записано, что караимы произошли от хазар и потому в расовом отношении ничего общего с евреями не имеют. Затем начинается война, наши вступают в Польшу, Литву; на восточных территориях оказываются тысячи караимов — и никто их евреями не считает. Наконец, наши приходят в Крым, и вот там начинается!.. Кто такие крымчаки? Евреи? Но они неотличимы от караимов! Значит, и караимы — евреи? И вот уже в Киеве каких-то караимов хватают как евреев. А из Трокая, от главы караимов идут отчаянные жалобы. Появляются ходатаи: караимы-де — не евреи. К этому времени я уже работал в министерстве, и мне предложили написать объяснительную записку. Я пишу как есть: что крымчаки — евреи, что караимы — тоже евреи, но имеют некоторые религиозные отличия: не признают Талмуд, не верят в приход Мессии, не едят горячей пищи по субботам… Ну, вы знаете. И вот эта записка с сопроводительным письмом моего непосредственного начальника попадает к самому министру, к Розенбергу… Все это строго между нами, Семен Евсеевич, вы должны понять…

Раухе понизил голос:

— Тот, говорят, прямо рассвирепел. Что же получается? Циркуляр от тридцать девятого года неверен — и вся политика в этом вопросе ошибочная? А люди, которые все это делали, они здесь, в министерстве, и они, конечно, насмерть бьются за свою правоту. Ох, Семен Евсеевич, если бы вы только знали! До научной истины никому дела нет — у каждого своя чиновничья амбиция. Ну и пошло! Пишут опровержения на мою докладную, цитируют Фирковича, вытащили книжки советских ученых. Хазары — и все тут!..

Раухе перевел дух. Иоффе тоже молчал. Ева Исаевна сидела сосредоточенная, с закрытыми глазами, и невозможно было понять, слушает она разговор или прислушивается к звукам, доносящимся снаружи.

— Вот тогда я и придумал ход.

Раухе торжествующе посмотрел на супругов:

— Я сказал им: давайте проведем экспертизу. Давайте выслушаем мнение по этому вопросу крупных еврейских историков. Кто же может знать предмет лучше?

— Еврейских историков? — переспросил профессор. — Это, собственно, как понимать? Имеются в виду историки — евреи по национальности или специалисты по истории евреев?

— Ну, это значит: евреи — специалисты в данном вопросе. Там, в министерстве, меня отлично поняли. И согласились! Можете себе представить?

— Согласились, — проговорил профессор. — Ну, и кто же эти «еврейские историки»?

Раухе хлопнул себя ладонями по коленям:

— А уж кандидатуры подсказал я… Вы знаете, откуда я сейчас приехал?

— Из Берлина. По-моему, вы сказали — из Берлина.

— Я живу в Берлине. А сюда я приехал непосредственно из Варшавы. Атам я виделся… догадайтесь, с кем? С профессором Балабаном!

— С Меиром? — оживился Семен Евсеевич. — Как он там?

Раухе покачал головой:

— Нельзя сказать, что хорошо… В общем, так же, как вы.

— В гетто?

— Да, но… Я сказал профессору Балабану, кое-что можно изменить… в известных пределах, конечно. Я никакой административной власти не имею, но я получил заверения своего непосредственного начальника, а он человек влиятельный и очень заинтересован в результатах этой экспертизы. В двух словах я могу объяснить ситуацию. Он в министерстве человек новый, и с большим будущим, как все говорят. Он не связан ошибками прошлого руководства и сразу поддержал мою докладную. Для меня это вопрос научной истины, а для него — карьеры…