Спецназовский командир проигрывать явно не умел. из-за шлема видны были только его глаза и скулы — и ни те, ни другие не источали ничего похожего на отстраненность и иронию. Все у него было серьезно и категорично, как у тех, кто побеждает исключительно по инструкции, с сознанием того, что инструкций для поражений не существует. Я хотел перед ним извиниться за то, что сегодня не его день, но затем передумал: пускай учится — если не стрелять, то хоть проигрывать…

Я почувствовал на левом плече теплую ладонь Ганина:

— Ну ты даешь, Такуя…

— Давал…

— Чего?

— Он брал, Ганин, — кивнул я в сторону отключившегося Ковриги, которого спецназовцы продолжали пеленать ремнями и наручниками, — а я давал.

— Ну теперь-то он долго ничего брать не будет, — глубокомысленно заключил Ганин.

— Да и нечем ему теперь брать, Ганин.

После того как я на деле доказал нашу лояльность режиму, спецназовцы от нас отстали, и мы одиноко поплелись с Ганиным к сходням, лавируя между кучками солдат и полицейских, колдовавших на палубе. Мимо нас с капитанского мостика прошмыгнул юркий Сома с толстой пластиковой папкой под мышкой. Спешил он явно к Ивахаре, который стоял у схода с трапа, одной рукой прижимал к уху мобильник, а другой энергично махал-то ли Соме, то ли нам. Мне пришлось махнуть ему в ответ, чтобы он успокоился — хватит на сегодня отделенных от тела рук!

— Пива хочешь? — спросил я у Ганина, едва мы ступили на сходни.

— Пива хочу — кивнул он в ответ.

— Здесь попьем или в Саппоро поедем?

— А тебе не надо разве протоколы там всякие писать?

— Надо, конечно, но пива хочется.

Когда мы начали сходить с парома, на площадку перед ним ворвались три огненные пожарные машины, и высыпавшиеся из них пожарники принялись разматывать удавоподобные шланги, выдвигать к иллюминаторам лестницы и карабкаться по ним так, как будто в обезьяньем питомнике объявили бесплатную раздачу бананов. Ивахара с обогнавшим нас Сомой встретил нас у последней ступеньки. Он весьма сосредоточенно копался в бумагах, принесенных Сомой, но, завидев нас, оторвался от них.

— Минамото-сан… — начал он, но я оборвал его из-за полного отсутствия желания выслушивать пресные комплименты. Как это обычно бывает спустя десять минут после окончания подобных передряг, тело мое начинало подавать первые признаки болевых ощущений, и напрягать свой слуховой аппарат мне не хотелось.

— Там бензин разлит, — махнул я рукой в сторону «Сахалина».

— Да — да, мы в курсе, — задумчиво произнес Ивахара, продолжая читать бумаги. — Пожарные как раз за этим и приехали…

— В управление поедем? — поинтересовался я у Ивахары, попутно перехватывая тускнеющий взор Ганина, видимо действительно рассчитывавшего немедленно пропустить со мной пару кружек ледяного «Кирина».

— Обязательно, и не одни. — Он что-то бросил Соме, и тот помчался к двум таможенным микроавтобусам, в которых было велено прятаться Маэно и его недоделанной команде.

Мы же втроем пошли к полицейскому вэну и Ивахара с настырностью профессионального филолога на ходу продолжал изучать какие-то документы. У самого микроавтобуса к нам присоединились Сома, Маэно и Камеда. Ивахара пристально взглянул на Маэно и жестом пригласил его в машину:

— Маэно-сан, вам надо с нами проехать. В управление.

Формальности до конца уладить и кое — что нам разъяснить. Я же в это время подтолкнул Ганина в спину чтобы он первым залезал в микроавтобус, так как штатским гостям у нас полагается сидеть как можно дальше от водителя и лобового стекла. Ивахара, в свою очередь, кивнул мне, чтобы я залезал следом за Ганиным, а сам явно намеревался пропустить перед собой Маэно.

— Что разъяснить, Ивахара-сан? — дрогнувшим голосом поинтересовался начальник великой отарской таможни.

— Что?.. — Ивахара остановился. — Да хотя бы вот эти декларации.

В этот момент я пожалел, что уже забрался в вэн, потому что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить свое измученное тело развернуться в тесном салоне и попытаться разобраться, что там за декларации принес Ивахаре Сома.

— Что с этими декларациями? — Маэно заметно занервничал, а начавший было залезать в вэн сквозь меня Камеда замер и обернулся на своего и чужого начальников.

— Эти декларации мы изъяли сейчас из сейфа капитана парома. — Ивахара качнул головой куда-то вбок и вверх, где, по его мнению, должен был находиться капитанский сейф. — Подписи и личная печать ваши?

Маэно наклонился к бумагам:

— Мои, конечно, я эти декларации лично подписал.

— Вы ничего странного здесь не находите? — Ивахара, видно, долго тренировался в плане интригующего недоговаривания.

— Что вы имеете в виду? — покраснел пухлый Маэно. — Это обычные декларации «пятьдесят три — сорок», в двух экземплярах, как полагается. Что вам в них не нравится?

— В них мне все нравится. — Ивахара продолжил интриговать и нагнетать. — Мне не нравится кое — что в других декларациях.

— В каких других?

— Эти вот декларации в порядке. Все данные в обеих копиях автомобилей совпадают, все чисто.

— Так про какие декларации вы говорите?

— Про те, что час назад были по электронной почте отправлены в вашу рабочую компьютерную сеть. Те, что сейчас находятся в электронной отчетности вашего управления.

— Да это те же самые декларации! Мы же их оформляли, вы же знаете! — Маэно явно не понимал, что коварный Ивахара имеет в виду.

— Знаю. Только из вашего вэна, вон того вэна, — Ивахара повернулся в сторону таможенных машин, — час назад с бортового компьютера ушел совсем другой файл.

— Какой другой?! Что вы городите?!

— А такой другой! Мои ребята, во — первых, перехватили посылку: вся же территория порта, сами понимаете, перекрыта, включая эфир. А во — вторых, мы не поленились со своего бортового компьютера, — Ивахара указал в глубь салона нашего микроавтобуса, куда-то за мою и камедовскую спины, — влезть в вашу сеть.

— И что?

— По тому файлу Маэно-сан, что вы послали в управление, получается, что на «Сахалине—12» сейчас вывозятся только подержанные «седаны» и «универсалы» девяностого — девяносто третьего годов выпуска средней стоимостью сто пятьдесят тысяч иен каждая. По этому посланному вами файлу получается, что «Сахалин» вывозит в Находку мусор с наших автомобильных свалок, а не шикарные, практические новые внедорожники. Получается так, как получалось раньше, когда по вашим, Маэно-сан, документам из Отару никогда никаких партий «лэнд — крузеров» и «паджеро» в Россию не вывозилось! — Ивахара был явно в ударе. Этой пламенной речью он, конечно, пытался показать мне, что, пока мы с Ганиным валили с помощью «токарева», «кенгурятника» и какой-то матери Накамуру и Ковригу, он со своими башковитыми ребятами и бортовыми компьютерами тоже времени зря не терял.

— Да что вы несете?! Вы в своем уме?! — Маэно затопал по асфальту ногами так сильно, что я на миг даже перестал слышать сопение мне в ухо любопытного Ганина, которому из-за нас с Камедой не было видно изменника Маэно и обличителя Ивахару.

— Маэно-сан, только руководитель вашего ранга мог два года заниматься такими подлогами. — Ивахара был строг и неколебим.

— Да какие подлоги?! Какой вообще бортовой компьютер?! Я не знаю, с какой стороны к нему подойти! Я никаких электронных почт в жизни не посылал! Это в мои обязанности не входит! У меня для всех этих дел заместитель есть! — Маэно ткнул пальцем в Камеду — Камеда-сан все эти декларации закладывает в компьютер и…

Что еще Камеда-сан делает с этими декларациями, ни я, ни Сома с Ивахарой так в данный момент и не узнали: затмевавший мне последний свет Камеда вдруг из настороженной собачонки превратился в лютого тигра. Сначала его оказавшийся железным локоть врезался мне в левую скулу отчего у меня в который уже раз за сегодняшний день из глаз брызнули искры, смешанные со слезами. Затем он рыбкой прыгнул из вэна вперед, прямо на не ждавшего от скромного маэновского зама такой, в буквальном смысле, прыти Ивахару. А одновременно с этим в мое ухо очередью влетели и продажная женщина, и самка собаки, и козел — самец, и в глазах моих погас свет. Я даже сначала подумал, что вновь потерял сознание, но как только я сообразил, что если я смог подумать об этом, то, значит, нахожусь еще в добром рассудке, успокоился. Следом за грязной матерщиной Ганина окрестности огласил завизжавший, как обреченный на вечный покой в желудках гурманов молоденький поросенок, Камеда. Я попытался его разглядеть внутри салона, но увидел только зажатый дверью левый ботинок, а также правый ботинок Ганина: этот разгулявшийся сегодня не на шутку терминатор, оказывается, одним движением ноги прервал благородный полет Камеды — просто пнул изо всей силы ногой скользящую дверь микроавтобуса и заставил новоявленного Иуду шмякнуться со всего размаху на асфальт. На мгновение мне почудилось, что зажатая дверью стопа Камеды в ботинке сейчас оторвется и упадет на пол салона.