— Ну вот! «Маркуху» возьмешь или «маджу», «маджесту» то есть, — и все! Это как залетел все равно!

— В каком смысле? — решил уточнить Ганин.

— В прямом, блин! Не девка небось, чтоб по-кривому залетать! На бабки залетаешь, ну?

— По запчастям, что ли?

— А по-всякому! Ты Федота нашего не знаешь? Сталкиваться не приходилось?

— Федота?

— Ну Федю Холмского?

— Нет, не знаю, — признался Ганин.

— Алексей Федотов, что ли? — настала моя очередь проявлять осведомленность и переводить на нормальный русский бешеный дискурс отвязного Олежки.

— Во, кореш твой, Ганя, и то тумкает! Федота не знать — в жопе бывать! Понял?

— И что Федот твой? — вернул Ганин Олежку в изначальную колею. — Что он, Федот?

— То, бля! Как тачка понтовая, ну, «фарш» чистый…

— Чего? — прервал его непонятливый Ганин.

— Блин, «фарш» — тачка накрученная: с «кенгурой», молдами, там, фолдами, «желтки» чтоб на передке висели, кондер, понятное дело, чейнджер на девять дисков — короче, «фарш» улетный!

— Ну? — Так и не поняв всей этой номенклатурно-ассортиментной премудрости, Ганин решил все — таки двигаться дальше.

— Вот, блин! Значит, тачка пришла, да? Конкретно пришла, там, чувак взял, все — растаможка, там, ментам — за номера, да? Ни как надо все, как у тебя в Москве, да?

— Да — да, как в Москве у меня! — кивнул ему Ганин. — У нас тоже и растаможка, и менты…

— Ну все, и тут залет, да? Федот тачку эту забирает…

— Как это «забирает», Олежка? Я че-то не въезжаю! — разочарованно закачал головой Ганин.

— Блин, Ганя, это же Федот, врубаешься ты?! Федот! Он все колеса японские в своей территории…

— На, — поправил его Ганин.

— Че?

— На территории.

— Он че у тебя, как это, что ли? — Олежка начал апеллировать уже ко мне по поводу душевного здоровья Ганина.

— Нет, он ваше-то нормальный, просто вторник сегодня, — успокоил я Олежку.

— А — а, ну… Короче, федотовская братва «маркушу» твоего в первый же вечер уводит…

— Как это «уводит»? — Ганин прикинулся… тьфу ты, черт, опять забыл чем! Кабелем? Нет, не кабелем… Надо у него спросить, как Олежка свой монолог закончит…

— Че он тебя, спрашивать будет, что ли? Это, Ганя, Федот — он такой, он, знаешь…

— И?

— И все! «Маркушник» твой ему задаром не нужен, он на джипухах разъезжает, но Федот с понятием: если у тебя «марк — иваныч», значит, ты, чувак, при бабле. А раз при бабле, значит, делиться должен! Это принцип его такой! Въезжаешь?

— Въезжаю, че… — причмокнул Ганин.

— Вот… — Олежка принялся за последний кусок курицы, и, судя по тому что делать это он стал весьма неспешно и размеренно, становилось понятно, что иногда все — таки сытым и умиротворенным он бывает…

— А если, Олежка, я, допустим — прикинь, на Сахалин джип вывезу да? — Ганин, видимо, решился наконец-то подступиться к главному — Ну там, «лэнд — крузер» или «паджеро», скажем. Тогда что? Тоже в залете буду? Тоже на Федота нарвусь?

— Э, Гань, внедорожники — это уже совсем другие понты! — Олежка масленым пальцем проткнул воздух. — Понты, само собой, но другие! «Крузак» или, там, «поджарый» — это крутизна. Туг «кукурузник» секондовый сколько тянет, знаешь?

— Чего тянет?

— Блин, «крузак» твой пиленый?

— Без понятия я, Олежка. Я, так просто, — застеснялся Ганин. — У меня и бабла-то на него нет…

— Ты мне целку не строй тут! — вдруг посерьезнел Олежка. — Ты, блин, думаешь, Олежка — лох, да, Олежка — путяга коридорная, да?

— Да ничего я не думаю, Олежка! — невинно заморгал Ганин. — Чего ты обиделся?

— Того! У тебя, Ганя, спинжак за пять «манов» и «Картыга» на левой заготовке тыщ на двести, а ты мне поешь, что у тебя башлей нема! Ты кончай, Ганя! Я с тобой по-хорошему…

— Ладно — ладно, Олежка! Не сердись! — замахал на него руками покрасневший от такого внезапного разоблачения его буржуазной сущности Ганин. — «Картье» мои не двести, а только сорок тыщ стоили, и то супружница моя оплачивала. А, как ты говоришь, «спинжак» тоже на пятьдесят тысяч никак не тянет…

— А почем брал? — деловито поинтересовался Олежка.

— Девятнадцать тысяч, без налога.

— Не свистишь?

— Чтоб я от запора разорвался! — с кристально чистым взором саданул себя кулаком в грудь Ганин.

— А где?

— В «Сати» в Саппоро.

— Давно?

— В том году.

— Еще там есть такие?

— Не знаю, давно там не был.

— Я те, Ганя, сотовый свой оставлю. Как будешь там, позырь, ладно? Хороший спинжак!

— Позырю, Олежка. Так чего ты мне про «крузака»-то скажешь и про «поджарого»?

— Чего скажу… Серьезные тачки! Без фуфла и задрочки! — весьма серьезно произнес Олежка и задумался о чем-то глубоко своем, так что нам с Ганиным стало понятно, что в данный момент у парня перед глазами не два несвежих мужика контрастных национальностей и не высокая горка бурых куриных костей, а поджарый «челленджер» или вороной «крузак» со всеми наворотами, вернее, «фаршами».

— У тебя в мастерской такие есть? — прервал его мечтания любящий все опошлить Ганин.

— Че?

— У тебя в конторе такие тачки бывают?

— У меня?

— Ты вообще чем здесь занимаешься? — теперь уже я решил удовлетворить свое, не уступающее по силе ганинскому любопытство. — Чем иену сверлишь, Олежка?

— Я в мастерской работаю. При автомагазине.

— Что за магазин?

— «Сахкар» называется — «Сахалинский кар», короче, — «Тачка сахалинская»!

— Машинами торгуете?

— Магазин торгует, а я — в мастерской работаю.

— Чего делаешь?

— «Преподка» на нас…«Чего делаешь»…

— Что на вас? — Въезжать в олежковские базары мне был конкретный напряг.

— «Преподка», блин… — пригорюнился Олежка.

— Предпродажная подготовка, — пояснил мне Ганин. — Перед тем как машины в Россию продавать, их Олежка с корешами до ума доводит. Правильно я говорю, Олежка?

— Ну! Товар-то у нас, сам понимаешь, лежалый. На помойке то есть лежалый…

— Так прямо уж и на помойке?

— Ну не на свалке, конечно, но рядом. Старые тачки…

— Счетчик назад подкручиваете? — Я решил проверить Олежку и его «Сахкар» на обычную для большинства наших комиссионок вшивость. — Километраж снижаете?

— Не, это нам ни к чему! Это твои тут пускай пыхтят! А нам килы сгонять упало! Мы, бывает, в обратном направлении крутим!..

— Чего так? — удивился я.

— Того, бля! Твои ведь родичи косо… ну японцы то есть… они ведь в «комке», если тачка больше сотни прошла, они ведь к ней даже подойти побрезгуют, да?

— Больше сотни чего? — Я решил уточнить свидетельские показания всезнающего Олежки.

— Сотни тыщ кило — чего, блин! Через плечо! Как все равно нерусский прямо!

— И что?

— То, блин. А у нас на Сахалине, там, или во Владике, в Хабе — ну везде, короче, сотня — это детский сад и ясли.

— А? — Я, конечно, понимал, к чему клонит словоохотливый Олежка, но все — таки хотелось как можно больше конкретики…

— На! Я говорю, на первой сотне, на первой сотне тыщ, еще конь не валялся и кровь из носа не шла!

— Э?

— Такуя! Олежка имеет в виду, что пробег в сто тысяч километров русского покупателя не остановит, — вмешался понятливый Ганин. — Так ведь, Олежка?

— Ну! Движок родной, косо… японский, он до двести тыщ…

— Двухсот, — громким шепотом поправил малограмотного Олежку строгий, но улыбчивый сэнсэй.

— …без ремонта ходить может. — Увлекшийся Олежка проигнорировал коррекцию своей грамматики. — А у вас тут сто тыщ прошла тачка — давай меняй!

— А внедорожники? — Ганин опять попытался направить логореичного Олежку в нужное нам русло.

— Джиповня то же самое, только джип джипу рознь…

— Чем это они друг другу рознь, Олежка? — потребовал Конкретизации категоричного постулата Ганин.

— «Крузер», «поджарый», «трупешник»…

— «Исудзу — трупер»? — уточнил я.

— Ну… это все тебе не «микрики» и даже не «ярвики» с «сирвиками», это, брат…