— А по угонам у тебя что? — спросил я Накагаву.

— По каким угонам? — Накагава весь как-то передернулся при слове «угон», давая мне понять, что его клиентура — сошки мелкие и в такие серьезные дела не полезут.

— Ну русские машины в портах угоняют?

— Вот здесь все случаи за последние двенадцать месяцев. — Накагава ткнул пальцем в тонкую пачку копий протоколов.

— Тут все по мелочи: «сивики», «короллы», «фамилии». Поматросили — и бросили. — Я пробежался по протоколам угонов «с целью покататься». — А что-нибудь типа, скажем, «паджеро» или «лэнд — крузера» они не берут? Как насчет таких машин?

— Ха! — прыснул Накагава. — Они, может, и взяли бы «паджеро», но кто же им его даст?

— А что, они у хозяев всегда разрешение спрашивают?

— Да нет, я не в том смысле.

— А в каком?

— Ну вот, например, две недели назад в Абасири двое русских «мазду — фамилию» угнали. Покататься им после бани захотелось.

— И?

— Ну что такое «мазда — фамилия» с точки зрения угонщика?

— Что такое «мазда — фамилия» с точки зрения угонщика?

— Да фигня! — Накагава настолько самоуверенно это произнес, что меня потянуло поинтересоваться у него на предмет того, не пробовал ли он сам случайно уводить у законопослушных провинциальных обывателей эти расхожие «мазды — фамилии».

— То есть машина дешевая и угнать ее легко, да?

— Именно! Противоугонное устройство элементарное, салон можно открыть ногтем.

— А в этом случае в Момбецу они чем открыли?

— В Момбецу ножом. А вообще мои клиенты себя особо не утруждают. Чаще всего просто стекло боковое бьют…

— Не жалеют добра, значит?

— А чего им его жалеть? Не на продажу ведь воруют. Покатаются — бросят…

— А «паджеро»?

— «Паджеро» разные бывают. Вас, Минамото-сан, какой именно «паджеро» интересует?

— Например, «челленджер».

— «Челленджер» — тачка серьезная. Если противоугонку на заказ ставили, то открыть проблематично. Но опять же, если мы о русских говорим, чего им с замком возиться? Стекло или боковое, или заднее высадят — и катайся на здоровье.

— А наши люди «паджеро» часто угоняют?

— Японцы?

— Да, японцы.

— Это я не знаю. Конкретно не знаю. Слышал только, что сейчас намного чаще. Но точных данных у меня нет.

— Все у дорожников, да?

— Да, на третьем. Кстати, там ведь теперь наш Канеко работает. Если вам так интересно, вы его спросите. Он, я думаю, расскажет.

Проблема внутренней субординации и профессиональной взаимопомощи для нас вопрос номер один. Весь наш полицейский аппарат — не только наше хоккайдское управление, а вообще вся японская полиция — обладает такой информативной мощью, что как с организованной, так и с не очень организованной преступностью можно было бы покончить за пару лет, если бы не пресловутая изолированность и конкуренция внутри наших разобщенных структур. На словах-то «мы все как один, и недалек тот час», а как до дела дойдет — так каждый сам за себя, и наши синтоистские боги — против всех. Хуже, говорят, только у вояк. То, что они по конституции не могут армией называться, у них такой комплекс выработало, что все рода войск друг друга на дух не переносят. Причем были бы действительно рода, а то пехота, которая в силу нашего островного положения в случае чего только на родной земле драться сможет, малочисленные летчики — пилоты, время от времени по ошибке роняющие боезапас на дома для престарелых, да скромненькая флотилия на три минуты морского боя с северными корейцами или китайцами. Ан нет, коснись какой информации, так наземные ребята ею никогда ни с моряками, ни с авиаторами не поделятся, а те, в свою очередь, тоже.

Мы же от наших славных, но хлипких, способных только на разгребание завалов после землетрясений и лепку горок и дворцов из снега для традиционных саппоровских снежных фестивалей сил национальной самообороны ушли недалеко. Колоссальные базы данных по преступным группировкам и прочей нечисти у нас, несмотря на компьютерную продвинутость и лицемерные указания сверху в единую систему до сих пор не объединены. Есть, конечно, какая-то незначительная часть информации для общего пользования, но отнюдь не вся. Каждый отдел тянет одеяло на себя и хочет быть единственным держателем тех или иных данных, чтобы всех его работников распирало от гордости и значимости своей скопидомской деятельности и чтобы другие отделы не покушались на такие же профессиональные высоты. Элементарным паролем баррикадируют доступ в свою локальную сеть — и сливай воду! Отчего это происходит в нашем на первый взгляд монолитном и гомогенном японском обществе, изнутри понять трудно. Снаружи же тот же Ганин объясняет это изначальной, подспудной и неотвратимой тягой человеческого существа к стяжательству и рвачеству. На культурном уровне эти низменные страсти реализуются нами в основном в магазинах, когда через набивание супермаркетовских корзин мы исполняем свои глубинные, подсознательные желания приобретать и накапливать. На уровне некультурном все это трансформируется в стремление присвоить себе что-нибудь чужое, или, как сказал бы не любящий экивоков Ганин, «спереть», «стибрить», а то и еще чего покруче, что бестолковый Сома записал бы в протокол как «с — женский — половой — орган — ить». А профессиональный уровень оказывается аккурат посередине между бытовым — культурным и криминальным — бескультурным. Этакая пограничная субстанция, заставляющая нас всех постоянно строить хорошую мину при плохой игре и наивные глаза при расчетливой подлости. Работа — какая бы она ни была — толкает нас на раздвоение нашей часто и без того уже раздвоенной семьей и школой личности: свои слабо контролируемые животные инстинкты покорения и завоевания мы реализуем в якобы роскошном супермаркете свободного рынка, на деле являющемся элементарным театром действий тех же преступных группировок, только что приторно улыбающихся и низко кланяющихся при словах «мораль» и «закон» и имеющих в стране надежную репутацию фирмы с глубокими традициями. Только вот экономика наша о финансы споткнулась — и все эти прославленные торговые дома типа — «Сого» или «Дайей» кинулись друг другу глотки грызть да свои же капиталы по домашним кладовым растаскивать.

Все эти мысли перегружают меня всякий раз, когда я должен обращаться за помощью в другие отделы. Сколько молодых еще сил и драгоценного, не совсем еще утраченного времени я приложил к тому чтобы как можно меньше зависеть в этой жизни от других. Но если в быту это оказалось сделать не так уж и трудно — достаточно вовремя выпорхнуть из родительского гнездышка и поскорее избавиться от инфантильно — романтических идеалов растягивающегося у многих на десятки лет беспечного и потому притягательно сладкого детства. А вот на работе быть кустарем — одиночкой — с мотором или без, разницы никакой — практически невозможно. Конечно, профессия профессии рознь. Я вот смотрю на отца или на Ганина — на сэнсэйское племя: вроде на первый взгляд они — сама независимость; для того чтобы производить конечный продукт, им, кажется, никто и ничто со стороны не требуется. Весь из себя профессионально независимый Ганин любит к месту и не к месту напевать: «Все находится в нас!» Но, приглядываясь внимательнее и к нему, и к отцу я замечаю, что вне зависимости от своих студентов они — ничто. У них ведь какая главная радость? Высказаться, поделиться информацией, наполняющей их безразмерные мозги, с теми, кто якобы в ней нуждается, отлить несколько литров светлых идей и глубоких мыслей в порожние черепа нынешних студентов. Не будет этих пустых сосудов перед ними — останутся они в профессиональном плане ни с чем, лопнут от внутренних перегрузок, не зря же у нас больше половины университетских преподавателей с серьезными сдвигами и тяжеловесными прибабахами.

Нам же на нашей работе, наоборот, приходится делать так, чтобы с тобой кто-то другой поделился имеющейся у него информацией. Причем речь всегда идет не о справедливом обмене, а об одностороннем одолжении. У нас это считается верхом профессионального мастерства: выудить у коллеги из параллельной структуры все, что тебя интересует, и при этом не сообщить ему ничего из того, что интересует его в твоей работе. Все это, конечно, какой-то первобытный детский сад, в котором взрослые, обремененные семьями и лысинами мужики упорно хотят, чтобы у каждого из них в каждой руке было по красивой машинке, а у соседа чтобы такой машинки ни в одной руке не было. О том, что было бы неплохо, чтобы у каждого было ровно по одной машинке, никто думать не хочет, потому что две машинки лучше, чем одна, и еще лучше, чем ни одной.